Дочери Лалады. Паруса души

16. Тревожные сны, предупреждение об опасности и скорбное событие

Знакомство возлюбленной Трирунд с семейством прошло благополучно. Алеинд не стала настаивать на том, чтобы та оставила службу, и помолвка состоялась. Сперва это событие отпраздновали дома, в семейном кругу, а потом Трирунд с Иноэльд, Эллейв и Эвельгером отправились в клуб, где было устроено мероприятие для друзей и сослуживцев. Конец холостой жизни Трирунд отметили с размахом; самым трезвым остался Эвельгер, который и вызвал повозку, утрамбовал в неё напраздновавшихся по самую ватерлинию Трирунд, Иноэльд и Эллейв, после чего в целости и относительной сохранности доставил домой. Свадьбу решили играть, когда из плавания вернётся Одгунд: сёстры были привязаны друг к другу, и Трирунд не хотела лишать её возможности присутствовать на торжестве. Госпожа Бертерунн была слишком занята на своей работе, а потому уже давно снабдила дочь благословением, чтобы та могла в любой момент играть свадьбу в её отсутствие. Кого бы её дочь ни выбрала, она была уверена в правильности этого выбора.

Разговор Эвельгера с сыном тоже принёс добрые плоды. Они встретились во сне и поговорили по душам. Сын сказал, что порой сомневался в его любви, но сердце ему всё же подсказывало правильный ответ. В детстве он не понимал очень многого и просто страдал, а став взрослым, понял тяжёлый выбор Эвельгера: боль могла ранить сына, заразить его таким же кристаллом. Эвельгер уберёг его, хотя ему и пришлось любить сына сдержанно, почти холодно, как бы парадоксально это ни звучало. А теперь, когда свободное от боли сердце отца распахнулось, и из него хлынула вся запертая в нём нежность, оба были счастливы до слёз.

В начале стромурсмоанна Эллейв с Эвельгером отправились в следующий рейс. Это был тоже довольно сырой месяц на Силлегских островах, но в нём уже не было неуютной зябкости эфтигмоанна, в воздухе пахло приветливым теплом и сладкими весенними цветами. Набирали цвет фруктовые деревья, а плантации низкорослого ягодного кустарника йордхуббе требовали к себе внимания и ухода для получения богатого урожая. Эта ягода росла и в саду у госпожи Игтрауд. Всего восемь густых и раскидистых кустиков высотой примерно до колена снабжали две семьи душистыми и сладкими, розовато-лиловыми ягодами размером с мелкое яблоко; с одного кустика можно было набрать целую корзину за один раз, а за сезон — до пяти корзин. Чтобы ветки, отягощённые множеством крупных ягод, не ложились на землю, под кустиками устанавливали подпорки-кустодержатели. Все обожали невообразимо ароматное варенье из этих ягод, также они шли на выпечку пирогов и десертов, приготовление фруктовых салатов и напитков. Батюшка Гвентольф очень любил эту ягоду и ревностно ухаживал за кустами: удобрял, поливал, гонял насекомых-вредителей и накрывал сеткой от птиц. Особенно хорошо йордхуббе отзывалась на удобрение навозом домашнего скота: кусты давали большой прирост и просто ломились от урожая. Вот и в этот раз батюшка Гвентольф съездил в животноводческое хозяйство и заказал там дюжину мешков драгоценного пахучего «золота». В отдалённом уголке сада он делал из него настой в бочке, смешивая с золой, и поливал полученной питательной жидкостью кусты, деревья и клумбы. Поскольку дома госпожи Игтрауд и её родительницы находились по соседству, сады тоже примыкали друг к другу, и уже давно было решено объединить их в один. Разделял их чисто символический заборчик из живой изгороди по пояс высотой и с проходом в виде арки, оплетённой цветущей лианой. Батюшка Гвентольф хозяйничал, свободно переходя с одной половины на другую и обратно. Когда говорилось слово «сад», не уточнялось, какая именно половина имелась в виду. Просто сад, общий.

В последнее перед отплытием утро Эллейв распахнула окно спальни.

— Фу, опять дедуля сад удобряет, — принюхавшись и поморщив нос, сказала она.

Пели птицы, к аромату цветников и клумб примешивался удушливый и слегка тошнотворный запах навоза. Эллейв стояла у окна, одетая лишь в золотые утренние лучи, и Онирис не могла оторвать взгляда от её великолепного тела. Пока супруга была дома, она старалась уделять ей внимание и дарить ласку как можно щедрее, поэтому учёбой и духовными практиками занималась в минимальном объёме. У неё будет на это предостаточно времени, когда Эллейв уйдёт в море, а драгоценные дни вместе с любимой нужно было проводить с максимумом удовольствия и радости — к такому компромиссу они пришли уже в начале их совместной жизни. Онирис брала пример с госпожи Игтрауд, которая удивительно мудро распределяла своё время между работой, творчеством, духовными занятиями, супругами и детьми. Сперва Онирис удивлялась: как у той хватало сил на всё? Неужели она не выматывалась? А потом поняла секрет: всё дело было в свете Источника, это он подпитывал госпожу Игтрауд и наполнял её светлой энергией, лучистой и упругой, жизнерадостной и спокойной силой. Её глаза — хрустальные бокалы сияли этим божественным светом, она сама была сосудом-проводником для него, а все остальные получали свою порцию уже от неё.

«Не все умеют получать свет напрямую от Источника, — объяснила госпожа Игтрауд. — Поэтому я беру на себя роль своеобразного посредника, проводника, чтобы и мои родные приобщались к этому благодатному свету. Ты тоже умеешь брать свет из Источника, дорогая. Наполняйся им до отказа, а потом раздавай окружающим. Поверь, Источник щедр и неиссякаем, света в нём хватит и тебе, и мне, и всем остальным».

Вот в чём заключался секрет такого почитания и обожания госпожи Игтрауд всем семейством. Она была для всех щедрым сосудом, из которого они получали животворный и целительный свет. И она сама не истощалась при этом, потому что была соединена с Источником прямым каналом, по которому к ней шёл мощный поток высшей энергии.

Онирис тоже ощутила огромный прилив сил, когда стала обращаться к Источнику. Ей даже стало требоваться меньшее количество сна для полноценного отдыха: теперь она, как и госпожа Игтрауд, спала не более пяти часов и чувствовала себя при этом превосходно. Свет Источника не только питал её силами, но также очищал, обновлял, оздоравливал её. Она забыла, что такое приступы, и флаконы с лекарствами стояли в ящике тумбочки в спальне невостребованные. Эллейв, беспокоясь о ней, всё же настояла на осмотре Онирис здешними врачами, и те нашли, что её здоровье находится в отменном состоянии.

— Прелесть, а не утро, — вдохнула полной грудью Эллейв, опираясь сильными руками на подоконник и выглядывая в окно. — И, как назло, в это чудесное утро мне нужно покидать тебя, моя сладкая красавица!

Онирис, выскользнув из постели, прильнула к ней сзади всем своим нагим телом. Это было самое чудесное и сладкое ощущение на свете — вот так сливаться с ней всей кожей, впитывая её волчий жар, её упругую силу, чувствовать под ладонями игру её мускулов под гладкой кожей. А взамен Онирис напитывала своего самого родного на свете волка могучей силой Источника, которой она сама наполнялась, как сосуд.

— М-м, счастье моё сладкое, — с рокочущими, чувственными звериными нотками проурчала Эллейв, сжимая Онирис крепкими объятиями. — Не могу от тебя оторваться ни на миг... Хочу пить тебя, дышать тобой, жить тобой, любовь моя... Давай ещё разочек... напоследок...

Когда дом позвал к завтраку, они ещё сливались, соединённые древом любви. Пища подождёт — они должны были выпить наслаждение до дна.

— Фу, батюшка Гвентольф, ну ты и навонял в саду, — пожаловалась Трирунд, когда они собирались за общим столом. — Просыпаюсь я, значит, утречком, открываю окошко, чтоб свежего воздуха глотнуть, а из окошка на меня... кхм!

Своим «кхм!» она озвучила впечатления всей семьи от сегодняшнего утреннего «аромата».

— Так ведь это для пользы сада, моя дорогая, — отвечал тот, усаживаясь на своё место и с воодушевлением поблёскивая глазами: перед ним стояли кушанья, маня и соблазняя. — Ягодки-то все любят, не так ли? А без удобрения не будет и урожая. Вот так-то!

— Ничего, ничего, это запах будущего изобилия, — со смешком молвила госпожа Игтрауд. — Так сказать, изнанка той красоты, которая окружает нас с вами!

Отплытие было назначено на три часа, к этому времени Онирис и приехала в порт, а точнее, чуть заранее. Эллейв отправилась на свой корабль намного раньше, к девяти утра, хотя помощники прекрасно справлялись с подготовкой судна к отплытию и сами. Но присутствие капитана также было необходимо. Стоя на причале, Онирис окидывала нежным взглядом «Страж» и уже не находила его каким-то неказистым или некрасивым. «Прекрасная Онирис» была великолепна, это правда, но и это более скромное судно уже стало милым её сердцу — прежде всего потому что им командовала Эллейв. Она любила в нём каждую мачту, каждый рей, каждый парус. Погода была ясная, ветер отличный. Увидев на палубе знакомую и родную фигуру, Онирис помахала рукой; та не видела её, но кто-то из подчинённых заметил и шепнул. Эллейв обернулась, а уже в следующую секунду её ноги пружинисто приземлились на причал.

— Радость моя... — Жадные губы горячо впились, руки обвили крепкими объятиями.

Мгновения-вздохи иссякали, а руки и сердца не желали размыкаться, отпускать друг друга. Огромные глотки поцелуев вперемешку с глотками воздуха, неистовое слияние, врастание друг в друга незримыми корнями... Как трудно было отделяться, отрываться, когда их дыхания зависели друг от друга, а одно сердцебиение не могло продолжаться без другого! Наконец Эллейв вернулась на корабль, напоследок взмахнула шляпой, и её голова блеснула в ярких дневных лучах. Не менее ярко сверкали её сапоги и клыкастая улыбка.

Раздалась команда «отдать швартовы!», корабль отделился от причала, и полоса сверкающей воды между Онирис и Эллейв стала расширяться. Хотелось по мостику из хмари рвануть через неё, пока она не стала непреодолимой, но... следовало оставаться на месте. Охранная бригада уходила в свой очередной рейс, и нужно было лишь пожелать, чтобы всё у них прошло спокойно и благополучно.

Снова для них настало время встреч в снах. Днём Онирис продолжала свою учёбу, посещала службы и пропитывалась музыкой, наполнялась светом Источника, чтобы ночью дарить его Эллейв. В одном из снов они оказались на пруду, окружённом высокой травой и покрытом крупными белыми цветами, которые назывались «ньёкелейле». Эллейв сидела с удочкой и ловила рыбу, и вдруг ей на нос села стеклокрылка — стрекочущее создание с прозрачными, как тончайшие стёклышки, крыльями и длинным телом. У него было два названия на навьем — «гляйценвигге» и «дрейкефлюггле». Эллейв, чтобы не спугнуть насекомое, застыла неподвижно; её глаза забавно скосились к переносице, и Онирис зажала ладонью смешок. Позволив крылатому большеглазому созданию отдохнуть на своём носу, Эллейв тронула его пальцем, и та, треща крыльями, улетела.

«У меня такое чувство, будто всё это уже было когда-то давно, — проговорила Эллейв задумчиво. — Пруд, удочка, стеклокрылка... Вот только рядом со мной была не ты, а другая чудесная девочка...»

«Что ещё за девочка?» — шутливо нахмурилась Онирис, изображая ревность.

«Девочка с такими же волосами, как у тебя, — ответила Эллейв, пропуская между пальцами пряди волос Онирис. — Очень, очень похожая на тебя, но не совсем ты...»

«И что вы с ней делали?» — зачем-то спросила Онирис, ощущая внутри какое-то ноющее, ёкающее беспокойство.

«Ничего особенного, просто удили рыбу, — улыбнулась Эллейв. — Всё это было как будто со мной... И не со мной. Это что-то очень далёкое и вместе с тем родное».

Онирис почему-то обидело присутствие какой-то другой девочки в воспоминаниях Эллейв, и чудесный сон омрачился гложущим, тягостным ощущением под сердцем. Пальцы Эллейв нежно коснулись её щеки, пощекотали подбородок.

«Эй, радость моя... Ты чего? Это, наверно, был всего лишь сон, не дуйся, моя сладкая», — засмеялась та.

Госпожа Игтрауд говорила, что не бывает «просто снов», всякий сон что-то значит. Что мог значить этот сон? И почему в нём не Онирис, а другая, похожая на неё девочка?

Озадаченная, Онирис проснулась и долго не могла прийти в себя. Ей даже не сразу удалось войти в состояние сосредоточенности для молитвы, и она ловила себя на том, что бездумно повторяет слова, но мысли крутятся вокруг этого пруда, Эллейв с удочкой и стеклокрылкой на носу.

Она рассказала об этом сне госпоже Игтрауд. Глаза той стали задумчиво-грустными.

— Нет, это не просто сон, — проговорила она после некоторого молчания. — Это прошлое... Очень далёкое, очень тяжёлое. Его лучше оставить позади. Жить нужно настоящим. У вас есть любовь — дорожите ею! Любите друг друга так крепко, как только можете.

В другую ночь Онирис снова хотела попасть на свидание к Эллейв, но вдруг очутилась в огромной комнате с высоким потолком и горящим камином. За окнами был ночной мрак, а у одного из них спиной к Онирис стояла знакомая фигура. Эллейв? Да, мундир — её, телосложение, косица и бритая голова — её. Онирис уже хотела её радостно окликнуть, хотя и удивилась встрече в столь необычном месте, но фигура обернулась, и сердце Онирис подёрнулось ледком испуга: лицо принадлежало совсем не Эллейв! Это лицо она видела только на портретах... Звёздная бездна распахнулась в глазах, мерцающая и пронзительная, внимательное и живое, разумное пространство окутало её, точно песчинку, а душу пронизывали тончайшие нити, по которым текло жутковатое и вместе с тем удивительное ощущение — смесь восторга и ужаса, сладости и печали, головокружительной нежности и боли, нескончаемой горечи и трепетной ласки...

Пол комнаты начал уплывать из-под ног Онирис, а может, они просто растворились в полу, став призрачными... Фигура с жутковато-красивым, жёстким, суровым и знакомым по портретам лицом устремилась к ней, и Онирис качнуло на морозных крыльях ужаса.

«Не бойся... Я давно умерла, меня уже нет», — гулко коснулось её сердца прохладное дыхание голоса. Он не мог быть знакомым Онирис, но у неё было чувство, что она слышала его когда-то.

Её закружили то ли мертвенно-нерушимые объятия, то ли жестокий ветер подхватил и понёс... Из горла рвался крик, но с губ слетел только стон, и она проснулась. Светало, пора было вставать на молитву, но Онирис не могла двинуться — ещё долго лежала мертвенной глыбой льда под одеялом, скованная жуткой неподвижностью.

Она воззвала к Источнику, и ласковый свет заструился в душу, наполняя её живительным теплом, прогоняя морок и растапливая ледяные иглы ужаса. Следом за согревшейся душой оттаяло и тело, и Онирис смогла наконец сесть в постели. В пересохшем за ночь горле скребло, и она осушила стакан воды с такой жадностью, будто не пила целую неделю.

Об этом сне она тоже поведала госпоже Игтрауд. Брови той сурово сдвинулись, но тут же она разгладила лоб и улыбнулась.

— Всё правильно, бояться нечего, — сказала она. — Дамрад уже давно нет. Да если бы и была она жива, зачем тебе её бояться? Думаю, она любила бы тебя.

— Но почему у неё была фигура и причёска Эллейв? — недоумевала Онирис.

Госпожа Игтрауд вздохнула и надолго задумалась. Её взгляд, устремлённый в окно, что-то с горьковатой грустью высматривал в чистой небесной синеве. Что она хотела или, быть может, не хотела сказать?

— Дорогая, я не могу тебе ответить, — проронила она наконец.

— Не можешь или не хочешь? — не успокаивалась Онирис. — Мне чего-то не следует знать? Или... тебе больно об этом говорить?

Госпожа Игтрауд грустно улыбнулась и поцеловала её в лоб.

— Тебе следует знать только одно: Эллейв очень тебя любит, — сказала она. — И мы все — тоже. Ты — часть нашей семьи, наша родная Онирис.

— Ах, госпожа Игтрауд! — Онирис с выступившими слезами растроганно сжала её руку и прильнула к ней губами. — И я вас всех очень, очень люблю! Вы все — родные мне, и здесь я чувствую себя действительно дома.

Прошло ещё несколько дней, Онирис уже успела немного успокоиться после этого странного и тревожного, смутившего её душу сна, как вдруг её посетило ещё одно видение. А точнее, не видение, а встреча, причём не по её желанию — в её сон просто дерзко и нахально ворвались.

Она очутилась на палубе корабля, который нёсся по неспокойному, почти штормовому морю. Над головой клубились такие тяжёлые, тёмные тучи, что непонятно было, день это или ночь. Судно то взлетало на гребень очередной волны, то головокружительно и ужасно летело вниз, в тёмную бездну убийственной воды... Чтобы удержаться на ногах, Онирис приходилось хвататься за всё подряд.

И в этом бурном сумраке, в этой ужасной качке раздался вдруг звучный смеющийся голос:

«Чего так мрачно тут у тебя? А ну-ка, давай потише, поспокойнее!»

Море начало успокаиваться буквально на глазах, судно уже не бросало вверх-вниз так тошнотворно и жутко, а вскоре водная стихия и совсем присмирела, в разрывах между тучами проглядывали звёзды, а лучи ночного светила озарили не особенно высокую, но весьма крепко сложенную фигуру, которая вразвалочку шла по палубе к Онирис. На ней была кожаная жилетка с широким ремнём, рубашка с расстёгнутым воротом и засученными рукавами, широкие брюки и сапоги с отворотами. Через плечо — портупея с саблей, на боку — кинжал, а на плечи и спину ей струились волны рыжих волос. Голову венчала весьма щегольская светло-серая шляпа с украшением из алых перьев и броши в виде серебряного волчьего черепа.

«Вот ты какая, прекрасная Онирис», — произнесла эта особа довольно приятным и приветливым, с лёгкой бархатистой хрипотцой голосом.

Взгляд больших тёмных глаз ловким, беспощадным зверем прыгнул на Онирис, поймал её в цепкие когти. Тонкогубый рот выглядел волевым и жёстким и был изогнут чуть насмешливо, а нос отличался весьма изящной правильной формой с небольшой горбинкой. В сердце Онирис точно коготки вцепились: она вдруг поняла, кто перед ней, она узнала этот взгляд, хотя портрет с наградой за голову не совсем точно передавал черты лица. Но вот этот взгляд, цепкий, дерзкий, прямой и насмешливый, художнику удалось схватить вполне достоверно.

«Прошу прощения за столь бесцеремонное вторжение, прекрасная Онирис! — сняв шляпу и отвесив изысканный поклон, проговорила Йеанн. Сквозь подчёркнутую торжественность её тона пробивался намёк на смешок — этакая задорная дрожь голоса. — Вижу, ты узнала меня, поэтому нет нужды представляться».

Волнистые рыжие локоны странно сочетались с тёмными бровями и тёмными глазами: судя по ним, знаменитая морская разбойница должна была быть брюнеткой.

«Ты, похоже, не очень-то рада меня видеть, о прекраснейшая из женщин, — промолвила она, обходя вокруг Онирис и окидывая её нахально-насмешливым, оценивающим и в то же время ласковым взглядом. — Но это вполне понятно. Я не стану слишком долго тяготить тебя своим обществом, я пришла лишь взглянуть на тебя и сказать тебе пару слов».

Хоть Йеанн не касалась её и пальцем, Онирис буквально кожей ощущала щекотку её нахального взгляда, который смеялся лучиками ресниц и мерцал отблеском звёзд. По ней будто тёплая ладонь скользила, и хотелось её сбросить с себя. Верхняя губа Онирис сама собой дрогнула, приоткрывая оскал.

«Что ты себе позволяешь? — сказала она со сдержанным негодованием. — Сначала корабль угнала, а теперь явилась ко мне без приглашения! Я не желаю тебя слушать и прошу покинуть мой сон. Или я сама его покину».

Рука Йеанн зависла над плечом Онирис, но так и не коснулась его — скользнула в воздухе над её телом, игриво обласкав очертания груди.

«Погоди, погоди, моя дивная госпожа, не спеши гнать меня... Я ведь ничего плохого и оскорбительного не хочу тебе сказать. Ещё не хватало! О нет, удивительная женщина, чьим именем назван корабль, я не хочу ни обидеть, ни оскорбить тебя. То, что я хочу сказать, касается твоей жизни... И это кое-что не очень весёлое. Я бы даже сказала, огорчительное и тревожное, поэтому позволь мне, пока я говорю эти удручающие слова, немного поддержать тебя...»

Рука Йеанн скользнула вокруг талии Онирис, а глаза оказались совсем близко — обжигающие, окутывающие наглыми мурашками. Онирис рванулась было, но вдруг поняла, что не может пошевелиться. Её сковало оцепенение, и она даже не могла отпрянуть, отодвинуться от горячего, нахально щекочущего дыхания, которое обдавало ей щёку и губы. Вторая рука легла ей на поясницу, и Онирис оказалась прижата к Йеанн так, что до поцелуя оставалось всего ничего... Но та не целовала, только окутывала этим возмутительным дыханием, развязно ласкающим не только кожу, но и пробирающимся шаловливыми змейками внутрь, к сердцу.

«Ты ещё лучше, чем на том портрете, — обвивались вокруг неё сдавливающие кольца этого дыхания. — И будет очень, очень жаль, если такая красота погибнет! Увы, чудесная моя госпожа Онирис, тебе грозит смертельная опасность... Я некоторым образом могу видеть будущее, и когда я взглянула на твоё изображение, в голове у меня вспыхнули весьма неутешительные картины. Я не могу сейчас точно сказать, когда это случится, но опасность эта связана с морем. Я бы хотела предостеречь тебя от совершения морских путешествий, но вижу я также и то, что ты меня не послушаешь... Важность этого путешествия перевесит для тебя возможную опасность, и ты рискнёшь своей драгоценной жизнью. Ты не сможешь по-другому».

«Я... Я не верю тебе», — еле шевеля оцепеневшими губами, пробормотала Онирис.

«Вот-вот, и это тоже, — невесело покачала головой Йеанн. — Ты мне не веришь, а зря. Увы, тогда мне останется только одно... — Её глаза, близкие и нахальные, замерцали горьковато и печально, с какой-то роковой и жутковатой, немного безумной провидческой искоркой в глубине пристальных, дышащих жаром зрачков. — Оказаться в то время и в том месте, где тебя настигнет опасность, и спасти тебя. Но, спасая твою жизнь, я потеряю свою, это я тоже вижу. Мне бы, конечно, хотелось ещё пожить... А кому бы не хотелось? Но вот в чём штука, прекрасная Онирис... Если я позволю тебе погибнуть, моя дальнейшая жизнь не будет стоить и ломаного гроша. — Горячее дыхание обдало щёку Онирис, глаза с загнутыми лучиками ресниц прикрылись то ли устало, то ли горестно. — Вот я и думаю, вот и размышляю, прекрасная госпожа... Пожить мне ещё, но с сознанием того, что я не сделала ничего для спасения удивительной женщины, чьим именем назван корабль, или погибнуть, отдав свою жизнь за неё? Ты сама знаешь, каков конец морского разбойника... Петля. Бесславная смерть! И рано или поздно она ждёт меня. Но если есть возможность умереть иначе... Во имя прекрасной женщины... Может быть, стоит подумать над этим? Вот перед каким выбором я стою, чудесная госпожа Онирис. Вот потому-то я и вторглась в твой сон, уж прости, иначе я не могла. Мне нужно было увидеть ту, ради кого я, возможно, отдам концы... И понять, стоит оно того или нет. И вот ещё в чём дело... Ты можешь передумать отправляться в то плавание. Но если ты передумаешь, опасность не исчезнет совсем, она просто отодвинется в будущее. Она стоит у тебя в судьбе, но, возможно, некие силы посылают тебе меня... чтобы эту опасность убрать. И этим своим поступком загладить все мои прошлые дурные поступки. Вот какую задачку я решаю, дивная госпожа Онирис. Мне ещё надо подумать. Но эта встреча очень многое мне дала. А теперь я, с твоего позволения, откланяюсь, не смею долее тебе навязывать своё общество».

Она выпустила Онирис из сковывающих объятий, отступила на шаг, сняла шляпу, а потом и копна волнистых рыжих локонов сползла с неё. Вот почему никто не знал настоящего цвета её волос: под париком у неё оказался налысо выбритый череп. Отвесив шутовской поклон и сверкнув клыками в насмешливом оскале, она послала ошеломлённой Онирис воздушный поцелуй и исчезла — растаяла, как призрак.

Онирис очутилась в своей постели. Была ещё ночь, но она поднялась и устремилась в купальную комнату: хотелось смыть с себя ощущение этих беспардонных объятий. Они загрязняли её, оставили после себя какой-то неприятный, скользкий налёт, и Онирис намыливалась несколько раз, отмыла кожу просто до скрипа, пока не поняла, что омовением тела это чувство не прогнать, нужно было очищать душу. Она велела дому сменить постельное бельё: хотелось избавиться от всего, что напоминало об этом сне.

Наконец молитвой и единением с Источником ей удалось себя успокоить. Его тёплые лучи приглаживали взъерошенную душу, и она снова становилась чистым сосудом, наполненным этим чудотворным и могущественным светом. Все, кто близок ей и любим ею, могли брать из неё сколько угодно света, за себя она не тревожилась. Истощения она не испытывала никогда, Источник исправно наполнял её, а она возносила ему свою благодарность и любовь. А больше ничего он и не просил.

Похоже, как Эллейв и опасалась, Йеанн нашла портрет Онирис. Но что значил этот бред про какую-то смертельную опасность, которой ей угрожало морское путешествие? Или... не бред? Мысли об этом вползали в душу, как холодные щупальца какого-то морского гада, обвивались и присасывались, и крайне трудно было отодрать их от себя. Студенистые и мягкие, но мощные, они держали сердце Онирис в своих холодящих, отвратительных объятиях, и только мысленное обращение к Источнику на время спасало и приносило умиротворение в душу.

Онирис постаралась максимально привести себя в обычное расположение духа: не хотела никого беспокоить и тревожить своим унылым видом. Она около часа пребывала в медитации, помолилась в Доме Света перед статуей, окружённая курящимися благовониями. Они были не просто ароматными веществами, но оказывали успокаивающее и умиротворяющее воздействие, их дым оседал в носу и горле, проникал к мозгу и воздействовал на него.

Наконец неприятный сон почти развеялся, осталась лишь лёгкая тень, вроде маленького облачка на чистом горизонте. На неё можно было не обращать внимания. За завтраком госпожа Игтрауд бросила на Онирис внимательный взор, но та безмятежно улыбнулась и не подала виду, что её что-то беспокоило. Собственно, душевное равновесие ей в целом удалось восстановить, осталась лишь крошечная заноза, которая почти не беспокоила и не чувствовалась. Она давала о себе знать, если о ней подумать, но Онирис старалась её не вспоминать.

Дни шли, Онирис продолжала учёбу и понемногу пыталась работать. Нескольких прихожан ей удалось избавить от боли разной степени: у кого-то это были лишь маленькие искорки, которые она, точно веником, выметала из-под сердца одетыми в защитные перчатки руками, у кого-то — кристаллы средней величины, и только у одного подопечного это оказался довольно мощный кристалл, который тот носил в себе много лет, и который оказывал на его жизнь существенное отрицательное влияние. Защита не только ограждала её саму, но и оказывала на страждущего очистительное действие, она заключала в себе целительные свойства. Обычно Онирис приходила в храм и располагалась в маленькой каморке с узорчатой решёткой-перегородкой. За решёткой сидел прихожанин, которого к ней направляли ризоносные сёстры. Онирис ласково и приветливо просила его рассказать о себе, о том, что его беспокоило. Если он говорил, ей легче было проникнуть в его душу, но и молчуна ей удавалось исцелить, приходилось лишь приложить чуть больше усилий. Она входила в состояние полумедитации, когда её тело могло обычным образом двигаться и разговаривать, но душа была открыта для тонких материй и видела то, что обычный взгляд не видит. Онирис лишь немного двигала своими телесными пальцами, а «руки» её души бережно и нежно проникали в грудь прихожанина, вынимали боль и очищали нутро от её остатков.

Онирис обучали не как жрицу, а скорее как мирянку продвинутого духовного уровня с элементами магических умений. Таковой была и сама госпожа Игтрауд. Когда глаза души Онирис достаточно прозрели, она увидела, что пространство дома и сада накрыто очень красивой узорчатой сеткой-куполом, переливающейся всеми цветами радуги. Это была магия домашнего уюта, покоя и гармонии, как сказала сама госпожа Игтрауд. Вот почему Онирис сразу ощутила себя здесь действительно как дома! И всякому, кто входил в этот дом, было здесь очень хорошо. Когда Эллейв уходила в море, она брала с собой заряженный матушкой талисман, который излучал домашнюю атмосферу, и таким образом она могла везде носить с собой частичку родного дома. Были такие талисманы и у Арнуга, и у Одгунд, и у Иноэльд, и у Трирунд. «Когда на тебе этот амулет, — рассказывала Эллейв, — ты как будто и не уезжала из дома, хотя и находишься далеко от него. Дом — с тобой. Матушкино тепло и любовь — с тобой». Талисман представлял собой кулон-подвеску из серебристого сплава, изготовленный в технике скани — то есть, в виде ажурного металлического кружева. Внутри этого сердечка переливался сгусток радужного света, который то тускнел и становился почти невидимым, то разгорался и ярко сиял — в зависимости от потребности носителя в домашнем тепле. Сами сердечки были изготовлены в мастерской ювелира по рисунку госпожи Игтрауд и украшены драгоценными и полудрагоценными камнями, а внутреннее наполнение помещала туда она сама. Камни подбирались для каждого носителя персонально, у каждого был «свой» камень.

Подарила госпожа Игтрауд такой талисман и Онирис. Та пока ещё не имела возможности опробовать его в действии, потому что ещё ни разу не покидала дом. Серебристое кружевное сердечко было украшено крошечными, как брызги воды, светлыми, молочно-радужными опалами; этот камень, по словам госпожи Игтрауд, наиболее подходил Онирис. «Цвет опала — цвет твоей души, нежный и ласковый, очаровательный и волшебный», — сказала она.

Ближе к концу стромурсмоанна Онирис начала временами ощущать смутную тревогу. Причин для неё как будто не было: плавание Эллейв проходило благополучно, они встречались в снах, и та ни разу не показалась Онирис обеспокоенной или мрачной. Если бы было что-то неладно у супруги, она почувствовала бы. Одгунд должна была уже вот-вот вернуться из плавания, а значит, и свадьба её сестры Трирунд близилась. Прекрасное и радостное событие — так откуда же тревога? Кагерд докладывал, что у Ниэльма дела неплохо, мальчик с дедом всё ещё жили в Верхней Генице у Бенеды, батюшка Тирлейф с Веренрульдом тоже были живы-здоровы...

А тревожная струнка ныла и звенела — сначала тоненько и тихо, потом всё громче. Недобрая догадка вдруг осенила Онирис: а если что-то с матушкой? И что-то внутри ёкнуло, откликаясь на эту догадку холодящим и тягостным ощущением: да. Онирис попыталась постучаться к матушке в сон, но будто на чёрную стену наткнулась — глухую и непробиваемую. Тревога была уже не стрункой, она гудела колоколом, и Онирис в ту же ночь попыталась связаться с батюшкой Тирлейфом и госпожой Розгард. Увы, они или спали слишком крепко, или, напротив, совсем не спали — увидеться с ними во сне не получилось, связь почему-то не устанавливалась.

Онирис поделилась своим беспокойством с госпожой Игтрауд. Та, озабоченно нахмурившись, сказала:

— Если твоя тревога так сильна, дитя моё, это, скорее всего, знак, что там действительно что-то не вполне благополучно... Быть может, я и хотела бы тебя успокоить, дорогая, но от таких предчувствий, как правило, не приходится ждать ничего хорошего, увы. Что ж, попытайся с ними связаться на следующую ночь. Если снова не выйдет, тогда попросим матушку Аинге навестить дом госпожи Розгард и узнать, что там происходит.

Что-то подсказывало Онирис, что и на следующую ночь ничего не выйдет. День она провела в мучительной тревоге, не могла толком ничем заниматься, а вечером с трудом заснула. За ночь она предприняла несколько попыток достучаться до матушки, батюшки Тирлейфа и госпожи Розгард, но безуспешно. Проснувшись в четыре часа, Онирис несколько минут сидела в постели и массировала горящие и слипающиеся от недосыпа глаза: полноценного отдыха у неё, конечно, не получилось.

Госпожа Игтрауд уже была на ногах. Она, видимо, тоже предчувствовала безуспешность этой попытки, а потому встретила Онирис сообщением, что уже связалась с матушкой Аинге и попросила её навестить особняк госпожи Розгард. Поскольку та находилась в столице, это не должно было составить для неё труда.

— Будем ждать вестей, дорогая, — ласково погладив Онирис по плечу, вздохнула госпожа Игтрауд. — Матушка Аинге пообещала отправиться к тебе домой довольно рано утром, в шесть часов. Как только она всё разузнает, она свяжется с нами.

Это было тягостное ожидание. Онирис слонялась по саду, несколько раз принималась молиться в беседке со статуей, но из-за тревоги внимание было рассеянным, сосредоточиться на молитве должным образом не получалось. От завтрака она отказалась, выпила только чашку отвара тэи со сливками: кусок в горло не лез.

Пять сорок пять, шесть, шесть пятнадцать... Онирис то и дело смотрела на часы, а тревога в ней гудела, раскручиваясь вихрем и не давая ей успокоиться ни на миг. Матушка Аинге, вероятно, уже там, дома... Что же там случилось, что предстало её взгляду?

А если — ничего? Если предчувствие оказалось ложным? Онирис отчаянно молилась и уповала на это. Пусть они зря побеспокоили матушку Аинге, пусть! Уж лучше так...

Но, увы, оказалось — не зря.

В шесть сорок пять матушка Аинге вышла на связь по телепатическому каналу, одновременно вызвав и Онирис, и госпожу Игтрауд.

«Онирис, дорогая... К сожалению, у меня для тебя неутешительные новости, — раздался её голос, точно гулкий, печальный колокол. — Боюсь, твоя матушка находится на грани гибели, и мы, увы, мало что сможем сделать...»

Трагедия разыгралась из-за письма госпожи Вимгринд — актрисы, которую Темань наняла для исполнения роли подставной «бывшей возлюбленной» Эллейв. Послание это было дерзкого и фривольного содержания, в цветистых и страстных выражениях госпожа Вимгринд опять говорила Темани о своих чувствах и сетовала на разлуку, потому что ей пришлось продать дом в столице и перебраться в город поменьше. Причём писала она так, что можно было сделать из её любовного бреда неверные выводы, как будто Темань отвечала ей взаимностью и между ними что-то было... Этого оказалось достаточно, чтобы между ней и госпожой Розгард состоялся тяжёлый разговор. Темань рыдала и уверяла, что ничего у неё с Вимгринд никогда не было, что та домогалась её, но безуспешно.

К вечеру того же дня Темань слегла с сильнейшей и скоротечной, злокачественной формой озноба горя, которая и раньше встречалась очень редко, а теперь и вовсе считалась забытой... Увы, она и так была надломлена разлукой с дочерью, а сейчас ещё и подозрения в неверности на неё пали. Госпожа Розгард была не из тех, кто от ревности приходит в бешенство, крушит мебель и прибегает к насилию; со свойственной ей уравновешенностью она лишь попросила у Темани объяснений по поводу этого письма и совсем не была жестока с нею, но Темани и этого хватило, чтобы испытать сильнейшее нервное потрясение. А учитывая её склонность переживать всё в преувеличенном виде, это было и неудивительно.

Это стало полнейшим шоком и для госпожи Розгард. Всё началось с её сдержанного вопроса: «Дорогая, что это значит? Почему госпожа Вимгринд позволяет себе с тобой такие вольности?» — и закончилось смертным одром супруги, которую злокачественная «быстрая» форма озноба привела на грань гибели за двое с половиной суток.

«Я сейчас нахожусь у постели твоей родительницы, дорогая Онирис, — сказала матушка Аинге. — Отправляю тебе картинку, смотри сама».

Она подключила Онирис к своему зрению, и та её глазами увидела матушку, которая уже не сотрясалась от озноба, а лежала с запрокинутой головой, мертвенно застывшим взглядом и приоткрытым ртом, из которого вырывалось отрывистое, агональное дыхание. Безусловно, на её бледном осунувшемся лице лежала печать скорой смерти, а страшные кристаллы боли были разбросаны по всему её телу! Два самых больших сидели под сердцем и в мозгу, прочие вонзались своими смертоносными отростками в печень, желудок и кишечник, а позвоночник был просто весь кристаллический — ни одного живого места. Мелкие кристаллики распространились по рукам и ногам, лёгкие были полны кристаллической пыли. Онирис ещё никогда не видела такой страшной картины столь рокового, тотального поражения болью.

«Я тоже не видела ничего подобного, — вздохнула матушка Аинге. — Мы с тобой, конечно, можем попытаться извлечь всё это... Я расширю связь и стану как бы твоим продолжением, твоими руками. Но, боюсь, урон твоей матушке был нанесён непоправимый, её силы полностью иссякли».

У постели Темани находились батюшка Тирлейф и госпожа Розгард — измученные бессонницей, потрясённые, с застывшей в глазах болью. У обоих под сердцем уже начали расти кристаллы... Онирис, трясущаяся от рыданий, вскричала:

«Сиятельная матушка, если это возможно, мы должны попытаться спасти её! До последнего должны пытаться! А вдруг у нас получится?! Мы должны, должны сделать всё, что в наших силах!»

«Хорошо, дорогая, — ответила матушка Аинге мягко. — Сейчас я усилю связь между нами, и ты как бы ощутишь себя на моём месте. Ты сможешь действовать, пользуясь мной».

Онирис с головокружительным звоном провалилась в пустоту, а потом вдруг открыла глаза... в спальне родительницы! Она стояла над её постелью, слышала предсмертное дыхание и видела еле заметный трепет век. Батюшка Тирлейф и госпожа Розгард тоже были совсем близко, на расстоянии протянутой руки... А голос матушки Аинге в её голове продолжал говорить:

«Я дала тебе полный доступ к управлению мной. Надевай защиту и действуй. Случай крайне тяжёлый, поэтому защита понадобится двойная».

Времени удивляться не было, требовалось действовать незамедлительно, и Онирис привычным мысленным усилием сотворила на себе панцирь и перчатки, но на сей раз более толстые, чем обычно. Она понимала, что сейчас не только её собственная безопасность, но и безопасность матушки Аинге в её руках, поэтому не поленилась наложить ещё один, третий слой защиты. Возможно, Онирис перестраховывалась, но рисковать матушкой Аинге она не могла.

«Погоди, дорогая... Я сейчас попрошу сестёр в храме начать молитву о здравии твоей родительницы, — сказала матушка Аинге. — И тогда мы начнём».

Распоряжение улетело по каналу связи, и она дала Онирис понять, что готова приступать. Онирис казалось, что она погружает собственные руки в измученное, выпитое досуха недугом тело матушки, но на самом деле это руки жрицы обхватывали кристалл, заполнявший мозг Темани. Что-то горестно ёкнуло внутри: неужели после такого поражения что-то от мозга вообще осталось?.. Но Онирис, сдерживая слёзы, работала. Она растопила кристалл в мозгу, потом уничтожила сердечный, и дыхание матушки стало чуть более глубоким и плавным, не таким отрывистым и редким. Окрылённая этим намёком на улучшение, Онирис работала вдохновенно и яростно, она воевала с болью, гнала проклятого врага из матушки. Облачёнными в целительную защиту руками она выметала кристаллическую пыль из лёгких, массировала позвоночник, и из него вытекала уже жидкая, ртутно-серебристая боль.

Во время работы она слышала музыку: это сёстры пели молитву о здравии Темани, и она доносилась до неё по открытому каналу: теперь с ней на связи был ещё и главный храм столицы. Онирис подпитывала себя лучом этого живительного света и направляла его в сердце матушки.

«Давай, давай, матушка! Цепляйся за жизнь! — рычала она. — Я не отдам тебя просто так! Я буду бороться! Мы выцарапаем тебя из лап смерти!»

Взгляд матушки из-под полуприкрытых век, мутный и далёкий, стал вдруг то ли мечтательным, то ли ласковым: она будто видела перед собой какой-то светлый, прекрасный чертог. Онирис яростно вычищала остатки кристаллов, выгоняла их в могучем, неистовом порыве. «Пресветлый Источник, помоги мне», — молилась она. И свет наполнял её, наливал руки очистительной силой, а сердце — отвагой.

Наконец матушка была полностью очищена. Её лицо разгладилось, стало безмятежным, а в глазах сиял отблеск Света... Онирис тяжко дышала: неужели получилось?! Она спасла матушку? А в следующий миг матушка ласково посмотрела на неё и прошептала:

— Благодарю тебя, дорогая...

Онирис застыла в изумлении: ведь матушка должна была сейчас видеть над собой жрицу, а не её! Откуда та знала, что это Онирис над ней трудилась, спасая её?

«Глаза её души открылись, она сейчас видит намного больше», — ответила на её не заданный вслух вопрос матушка Аинге.

Сделав несколько глубоких вдохов, Темань затихла — с этим мечтательно-ласковым взглядом, устремлённым в незримый прекрасный чертог, и с лёгкой улыбкой на губах. Её грудь больше не вздымалась, сердце не билось, кровь в жилах застыла.

«Сёстры, отходная молитва о новопреставленной», — отдала матушка Аинге распоряжение.

Не веря своим ушам, Онирис хотела схватить матушку за плечи и трясти её, чтоб та очнулась, но жрица уже вернула себе контроль над своим телом, а её оставила только зрительницей.

«Нет, нет, матушка Аинге, нет! — рыдала Онирис. — Пусть продолжают молиться о здравии!»

Проникновенно-нежный голос жрицы окутал её тёплыми, грустновато-ласковыми мурашками, точно сердечными объятиями:

«Онирис, родная... Дорогая девочка, твоя матушка скончалась. Слишком сильный урон был нанесён ей недугом... Но ты не зря старалась: освобождённой от боли душе гораздо легче перенести переход, и чувствовать себя в тонком мире она будет лучше. Так что твои усилия были не напрасны».

Светлая, грустная, ласковая музыка отходной молитвы струилась в душу очистительным, утешительным потоком, обнимала её, точно тёплая река. Тёплые слёзы нескончаемыми ручьями струились из глаз Онирис, а плечами она ощутила уже не призрачные, а настоящие объятия: это госпожа Игтрауд, которая всё видела и слышала, поддержала её своей лаской.

«Дорогая девочка, тебе придётся ещё немного поработать, — снова зазвучал голос матушки Аинге. — Душу твоей родительницы нужно препроводить в светлое и тихое место, где она будет ожидать своей дальнейшей судьбы... Она не совсем безупречно прошла свой жизненный путь, совершала ошибки и неприглядные поступки, поэтому её будут судить, а затем чистить от накопленного отрицательного багажа энергии. Ты можешь облегчить ей эти мытарства, если дашь ей с собой свою любовь и прощение. А теперь входи в состояние медитации, дорогая... Пусть Игтрауд тебе немного поможет, ты сейчас взволнована и можешь испытывать затруднения с расслаблением... Когда войдёшь в медитацию, я провожу тебя в Чертог Вечности — ты знаешь, что это такое. Там ты возьмёшь душу матушки, успокоишь её и проводишь до её места. Не волнуйся, я всё время буду с тобой, каждый миг».

Госпожа Игтрауд устроила Онирис прямо на полу в беседке у подножья статуи, подложив ей под голову подушечку, и зажгла благовония. Стирая солёные ручейки с её щёк своими ласковыми пальцами, она приговаривала:

— Придётся тебе немножко поработать Хранителем, дитя моё... Совсем немножко, гораздо меньше, чем мне когда-то... Прошу, постарайся взять себя в руки... Чтобы успокоить матушку, ты должна быть спокойна сама. Дыши, дорогая... Медленно, плавно... Ты всё знаешь, всё умеешь. Дыши вместе с моим голосом: вдох — выдох... Вдох — выдох...

Госпожа Игтрауд водила в воздухе над Онирис ладонями, и та ощущала волны расслабляющего тепла, растекавшиеся по телу... Очень властного, но мягкого и успокаивающего. Между словами «вдох» и «выдох» были паузы в четыре счёта. Онирис всё ещё слышала отходную молитву, и на её светлых крыльях, окутанная ароматом благовоний, очутилась в прекрасном чертоге, исполненном удивительных разноцветных переливов света: лиловый перетекал в фиолетовый, фиолетовый — в розовый, розовый — в золотистый.

«Всё хорошо, дорогая, не волнуйся, мы с Игтрауд каждый миг с тобой, — раздался ободряющий голос матушки Аинге. — Сейчас сосредоточься, ни на что не отвлекайся. Ищи матушку!»

Чертог не был пуст, здесь обитали разумные сгустки энергии. Они наблюдали за Онирис, но не мешали, и их настрой она ощущала как доброжелательный, а потому не испытывала страха. Искать матушку... Да чего её искать, когда вот она — растерянная, недоумевающая, и тоже в форме сгустка. Но Онирис узнала её: в центре сгустка проступало её лицо. Матушка озиралась, пытаясь понять, куда попала.

«Онирис! Это ты, дорогая? Что случилось? Что это за прекрасная музыка?»

Онирис не слова слышала, а что-то наподобие чужих мыслей в своей голове. Она приблизилась к матушке и заключила её в ласковые объятия — настолько, насколько два сгустка энергии могут обнимать друг друга.

«Матушка... Ты закончила свой жизненный путь, твоя душа отделилась от тела и находится в Чертоге Вечности», — сказала Онирис, стараясь излучать спокойствие и мир, свет и утешение. Её тело на полу в беседке уже не плакало, ручейки высыхали, оставляя на щеках солёный налёт.

«Закончила? Ты хочешь сказать... Я умерла?» — встрепенулась матушка.

Онирис окутывала её объятиями, успокоительными и мягкими.

«Только твоя земная оболочка, — терпеливо объяснила она. — А ты сама жива. Это просто другая, бестелесная форма существования. Я тоже жива, но телом нахожусь в плотном мире, а сознанием — здесь, с тобой. Я здесь, чтобы успокоить и поддержать тебя, родная».

Матушка нервно рассмеялась.

«Это какой-то невероятный, странный сон! — воскликнула она. — Я сейчас проснусь... Я должна объяснить Розгард, что ни в чём не виновата, я не изменяла ей с этой треклятой Вимгринд!»

«Матушка... Всё хорошо, госпожа Розгард знает, что ты ни в чём не виновата, — окутала её грустной лаской Онирис. — Уже не нужно ничего объяснять, не нужно оправдываться. Всё закончилось... Вернее, земной этап твоего существования подошёл к концу. Пойдём, я покажу тебе, и ты убедишься...»

Незримое присутствие матушки Аинге посылало Онирис бессловесное одобрение. Из Чертога на землю протянулась длинная серебряная нить, и Онирис с матушкой заскользили по ней, пока не очутились дома. В постели лежало тело, глаза ему уже закрыла матушка Аинге, а госпожа Розгард простёрлась на нём, уткнувшись лицом в неподвижную грудь и обнимая его руками. Она и не подозревала, открывая то письмо, что через двое с половиной суток после его прочтения станет вдовой.

— Темань, Темань, дорогая моя, девочка моя, детка! Я же ни в чём не обвиняла тебя! — говорила она дрожащим горестным шёпотом, гладя пальцами застывшее в выражении неземного покоя лицо супруги. — Я лишь спросила тебя, что это значит... Я всегда верила тебе... Верила и теперь... Зачем, зачем ты бросилась в объятия смертельного недуга?! Зачем рвала себе сердце переживаниями?.. И ведь разорвала... Это проклятое письмо, проклятая Вимгринд... Она не стоила и волоска твоего! Не стоило так рвать себе душу... Оно того не стоило! Ах, Темань, Темань, что ты натворила!.. Теперь это ничтожество, эта проклятая Вимгринд топчет землю, жива и здравствует, а тебя, моей дорогой девочки, больше нет...

Батюшка Тирлейф стоял на коленях у постели, прижимаясь лбом к безжизненной руке супруги. Здесь, в Чертоге, не было слёз, но Онирис пронизывали незримые стрелы горя, которые летели из сердец овдовевших госпожи Розгард и отца. Попадали они и в матушку, и она тоже рыдала — разумеется, бесслёзно, содрогаясь от пронзавших её мучительных и болезненных стрел.

«Розгард, дорогая! — металась, сокрушалась она. — Могу я вернуться, могу обнять её? Ещё можно всё исправить?! А как же мои мальчики? Как же они без меня?!»

Онирис могла только держать её в успокоительных объятиях.

«Увы, матушка... Твоя телесная оболочка не выдержала твоих чрезмерных переживаний... Как ты сама можешь видеть, госпожа Розгард верит тебе и любит тебя, а ты оставила её вдовой. Это уже никак не исправить... Мы должны идти, моя родная».

Предоставив матушке Аинге говорить мудрые и утешительные слова овдовевшим супругам, Онирис повлекла родительницу назад в Чертог по серебристой нити. Та рвалась назад, оглядывалась, но Онирис окутывала её объятиями и вливала в неё покой светлой музыки отходной молитвы и делилась с ней накопленным в себе светом Источника. Тот был способен осушить любые слёзы и развеять любое горе.

Как отыскать место, предназначенное матушке? Онирис положилась на свой внутренний компас любви, который повлёк её сквозь пространство к уютному уголку, состоявшему из крошечного домика с одной комнатой и маленького цветущего сада. В комнате был стол с креслом, камин и полки с книгами. За этим столом матушка могла работать, а в саду — отдыхать. Да, она могла заниматься творчеством и здесь. Возле сада блуждали какие-то тени, вслушиваясь в шелест его ветвей, и Онирис знала, что это — души поэтов, слушающие шёпот вдохновения. Почему бы матушке не стать для них его источником? Как много прекрасных стихов может быть написано благодаря ей!

«Здесь ты будешь ждать, матушка, — всё так же ласково и мягко объяснила Онирис. — Ждать решения высших сил... Они подведут итоги твоей жизни, потом ты очистишься от всего дурного и ошибочного, а потом... Потом, возможно, будет новая интересная глава в многотомной летописи, новый раздел в хронике твоей души. Ничего не страшись и не горюй. Всё обязательно разрешится самым правильным и мудрым образом. А вот это я оставлю тебе».

И с этими словами Онирис вручила матушке книжку в золотистом переплёте. Каждая строчка в этой книге рассказывала о любви, каждая страница дышала всепрощающей нежностью.

«Возьми её с собой, когда высшие силы призовут тебя. С ней тебе будет легко и совсем не страшно».

Матушка поместила книжку в свою бесплотную грудь, туда, где раньше было сердце. Затем она задумчиво села за стол, положила перед собой листок и устремила взгляд в окно, на шелестящий сад. Простившись с ней бесплотным поцелуем, Онирис открыла глаза на полу в беседке, у подножья статуи. На щеках ещё чувствовалась соль слёз, но в соли этой содержалась новая мудрость, новое светлое знание. Этой солью была теперь приправлена её жизнь.

— Госпожа Игтрауд, я должна навестить батюшку Тирлейфа и госпожу Розгард, — тихо сказала она. — Встреч в снах недостаточно, я должна увидеться с ними наяву. На погребение матушки я, конечно, не успею, но хотя бы просто увижусь с ними, обниму их... Им сейчас очень трудно.

— Что ж, таково твоё решение, я не стану возражать, — молвила госпожа Игтрауд. — Если тебе необходимо это, поезжай.

Весь остаток дня Онирис была молчалива и погружена в молитву. Молилась она лишь об одном: чтобы высшие силы были милостивы к матушке, чтобы её пребывание в Чертоге Вечности было лёгким и светлым. От обеда она воздержалась. Госпожа Игтрауд за дневной трапезой сообщила семье о скорбном событии и сказала:

— Дорогая Трирунд, я надеюсь, вы с избранницей с пониманием отнесётесь к тому, если ваша свадьба отложится на некоторое время. Нашу дорогую Онирис постигла утрата, и весёлые празднества в течение трёх месяцев после похорон вряд ли будут уместны.

— Да, разумеется, — со скорбным наклоном головы проронила Трирунд.

Все тепло и искренне выразили Онирис соболезнования. Нежнее всех был Арнуг, и Онирис не удержалась от слёз, прижавшись к его груди, хотя и знала, что слёзы и горе живых пронзают душу усопшего, как мучительные стрелы. Она убедилась в этом воочию, но так трудно было удержать в себе горестное рыдание! Впрочем, госпожа Игтрауд и матушка Аинге учили Онирис более спокойно и философски относиться к смерти; смерть телесной оболочки была лишь одним из неизбежных элементов бытия, она встраивалась в общую картину мироздания уже не как горестное и страшное событие, а как нечто неотъемлемое. Но одно дело — рассуждать на эту тему отвлечённо, и совсем другое — столкнуться лицом к лицу. Немного помогало и утешало лишь знание, что с утратой телесной оболочки жизнь не обрывается, душа бессмертна. Учёба не прошла для Онирис даром, теперь и посмертие не было для неё тайной, она сама стала проводником для матушкиной души и знала, что ту ожидает. Видела она и прекрасное, спокойное место, где матушке предстояло отдыхать. Её тревожило лишь то, как матушка пройдёт Высший Совет, какое решение вынесут относительно неё высшие силы, как будет проходить очищение. Ей хотелось бы быть с ней в эти непростые моменты, но матушка Аинге сказала, что это — таинство, в которое нельзя вторгаться обитателям мира живых.

«Ты сделала всё, что от тебя зависело, дорогое дитя, — утешила она Онирис. — У твоей матушки есть подаренная тобой светлая книга Любви и Прощения, уповай на её помощь. Это и есть твоё присутствие, поверь мне! В этой книге — твоя любовь, матушка будет ощущать её, и это утешит её и ободрит».

Онирис присутствовала на заупокойной службе в храме с помощью канала связи: матушка Аинге снова дала ей доступ к своему зрению и слуху. Она сама проводила обряд, и Онирис всё видела её глазами. Она душой и сердцем присоединялась к песнопению, с текстом которого заранее ознакомилась по сборнику служб, который с разрешения матушки Аинге дала ей госпожа Игтрауд. Матушка Аинге служила в храме у гроба, а Онирис стояла на коленях в беседке перед статуей, и её губы шевелились беззвучно, но музыка шла из её сердца. Вне всяких сомнений, матушка слышала эту музыку сейчас, это поддерживало её и успокаивало, она была рада голосу души Онирис, который вливался в прекрасную гармонию. Держа глаза своей души зрячими при помощи состояния полумедитации, Онирис видела, как музыка службы летит в Чертог Вечности прекрасным золотым узором, достигает места отдыха матушки, наполняет его и услаждает слух находившейся в нём души. Одна из ниточек этого узора была голосом Онирис.

Слёзы, которые катились по её щекам, уже не были пронизывающими и ранящими душу покойной матушки слезами горя, это была очистительная и сладостная влага, которая брала своё начало в сердце, наполненном светом Источника.

Служба в храме закончилась, и погребального костра Онирис уже не видела. Она хотела бы сейчас быть рядом с батюшкой и госпожой Розгард, поддерживать их и утешать, но их разделяло море.

Ей удалось наконец достучаться до отца во сне, и все нежные слова она сказала ему во время этой встречи. Связаться с ним не получалось, потому что он почти не спал во время болезни матушки, по той же причине не удавалось и попасть в сон госпожи Розгард. Батюшка сказал, что врач ей прописал успокоительное на ночь, а оно, как известно, мешало установлению связи.

«Ничего, мои родные, скоро вы меня увидите», — ласково пообещала Онирис, обнимая батюшку.

«Ты приедешь навестить нас?» — обрадовался тот.

«Да, батюшка, — улыбнулась Онирис. — Ближайшим же пассажирским рейсом».

На самом деле в её душе мгновенно вспыхнуло решение забрать отца и братцев к себе. Препятствие в виде отказа матушки отпускать их устранилось само — увы, с её смертью... Не такой ценой Онирис хотелось бы решить этот вопрос, совсем, совсем не такой! Но раз уж он разрешился вот таким горьким образом, не воспользоваться открывшейся возможностью было бы преступно. Смущало её только то, как к этому отнесётся супруга матушки, не опечалит ли её разлука с детьми. Бедная, бедная госпожа Розгард! Она только что овдовела, а теперь ещё и мальчиков у неё заберут... Онирис сомневалась, не слишком ли жестоко это будет по отношению к ней, но ещё более жестокой ей казалась разлука Ниэльма с Эллейв. Они всё так же скучали друг по другу и обменялись уже несколькими письмами тем же самым способом — через сны Онирис и Кагерда.

Эллейв, которая находилась в это время в плавании, Онирис всё рассказала в первую же ночь, после того как проводила душу матушки в Чертог Вечности, и позволила себе немного поплакать и в её объятиях. А вот решение Онирис навестить семью, оставшуюся в Ингильтвене, Эллейв восприняла напряжённо. С одной стороны, она не могла запретить жене увидеться с родными в таких скорбных обстоятельствах, но её по-прежнему беспокоила угроза со стороны Йеанн. Онирис ей не рассказывала о визите разбойницы в свой сон, чтобы лишний раз не тревожить, но Эллейв и без того была озабочена.

«Радость моя, мне это очень не нравится, — хмурясь, сказала она. — Эта негодяйка всё ещё на свободе, и на море ты в опасности... Я понимаю твоё желание навестить родных, я бы сама в таких обстоятельствах рвалась домой, но уж очень мне неспокойно! Одну я тебя не отпущу, пусть хотя бы батюшка Арнуг сопровождает тебя».

«Ну, я же не поплыву неохраняемым рейсом, — успокаивала её Онирис. — Ты сама говорила, что от одного вида корабля флота Её Величества пираты пускаются наутёк... Не думаю, что Йеанн рискнёт сунуться к пассажирскому судну, увидев рядом с ним корабль сопровождения. Не волнуйся за меня, я буду под охраной».

Арнуга даже просить не пришлось, он сам вызвался ехать с Онирис, договорившись об отпуске в Корабельной школе, где он преподавал. Госпожа Игтрауд одобрила это и отпустила супруга в поездку.

— Даже речи быть не может, чтобы ты ехала одна в таких печальных обстоятельствах, дорогая Онирис, — сказала она. — Тебе нужна компания, защита и поддержка.

Сборы в дорогу начались. За день до отплытия вернулась домой Одгунд, которая, конечно, уже всё знала от госпожи Игтрауд: та рассказала ей обо всём при встрече во сне. Едва прибыв в порт, она бросилась договариваться о том, чтобы её поменяли рейсами с охранным кораблём, который должен был сопровождать судно с Онирис на борту. Начальство сперва упёрлось: как же, только что из плавания — и без отдыха снова в море! Мол, так не положено... Но Одгунд рассказала всё как есть, поведала о скорбных семейных обстоятельствах, и начальство вошло в положение.

Онирис в очередной раз возносила молитву о душе матушки перед статуей в садовой беседке, когда Одгунд переступила порог дома. Поцеловав супругу, она сказала ей о своей договорённости, и та одобрила её решение: чем больше близких будет рядом с Онирис в этой печальной поездке, тем лучше.

Онирис была так погружена в молитву, что не заметила Одгунд, которая остановилась у неё за спиной и почтительно сняла шляпу перед статуей Девы-Волчицы. Хоть она обычно предпочитала оставлять небольшой ёжик, на сей раз она сверкнула гладкой головой. Она ещё колебалась относительно того, идёт ей это или нет, и решила дать такой причёске ещё один шанс, но треугольные островки щетины на щеках оставила. В косицу была вплетена новая чёрная ленточка взамен изношенной старой.

— Одгунд! — воскликнула Онирис, закончив молитву и наконец заметив её.

Та раскрыла ей объятия, Онирис прильнула к её груди, и её окутало облачко аромата духов, которыми Одгунд побрызгали в цирюльне.

— Соболезную тебе, родная моя... — Губы Одгунд прильнули к её лбу. — В этой поездке сопровождать тебя будет не только Арнуг. Я поменялась рейсами с вашим охранным кораблём.

— Но тогда ты побудешь дома всего день! — воскликнула Онирис огорчённо. — И не отдохнёшь совсем...

Пальцы Одгунд нежно коснулись её щеки, мягкие тёмные глаза согрели сердце, как отвар тэи.

— Ничего, — улыбнулась она. — Я должна быть рядом с тобой в эти непростые для тебя времена.

Онирис зажмурилась и снова прильнула к ней.

— Ах, дорогая Одгунд... Благодарю тебя! Вы все так добры ко мне, так внимательны...

— Это потому что мы любим тебя, детка, — с улыбкой молвила та, ласково подцепив пальцами её подбородок и легонько чмокнув в губы.

— И я вас всех люблю... Вы мои родные, — растроганно пробормотала Онирис и со слезами стиснула Одгунд в крепких объятиях.