Dolgaya_igra

Глава четырнадцатая

Ноябрь

Илья мерил шагами небольшую приемную доктора Галины Молчалиной. Он был один в помещении, но все равно надвинул на глаза козырек неприметной черной бейсболки и не поднимал голову. Он пробовал посидеть, пытался почитать один из журналов, лежавших на низком кофейном столике перед ярким синим диваном с желто-белыми подушками. Он рассматривал абстрактные картины на стенах. Он делал все возможное чтобы отвлечься от нестерпимого желания сбежать.

Он даже не знал, толковый ли специалист эта доктор Молчалина. Просто она единственная из психотерапевтов в Оттаве говорила по-русски. И во время их короткого телефонного разговора она упомянула, не придавая этому особого значения, что знала, кто такой Илья. Это было плюсом.

Наконец дверь открылась. Илья стоял спиной к выходящему из кабинета, не желая быть узнанным и предоставляя другому человеку такую же анонимность. Он притворился, что его заинтересовало высокое растение в углу.

Он услышал, как открылась и закрылась входная дверь, а затем его новый доктор сказала по-русски:

— К сожалению, это искусственное растение.

Илья повернулся к ней.

— Это логично, наверно, — ответил он, тоже по-русски. Он указал на стены. — Здесь нет окон.

— Иногда лучше не отвлекаться на внешний мир, — она улыбнулась. — Плюс так лучше для сохранения конфиденциальности.

— А-а.

Она протянула ему руку.

— Я Галина. Приятно познакомиться, Илья.

Илья пожал ее. Галина была невысокой женщиной, примерно лет сорока, с темно-русыми волосами, собранными в аккуратный хвост. Илье стало интересно, когда она уехала из России и почему.

— Приятно поговорить с кем-то на русском.

— Давно это было в последний раз?

Илья задумался. Он не мог вспомнить, когда в последний раз вел полноценную беседу на родном языке. В России он не был с тех пор, как несколько лет назад умер его отец, а со старшим братом больше не общался. В Оттаве не было других русских игроков, и у Ильи не было русскоязычных друзей. Единственным человеком, с которым он, находясь в Северной Америке, разговаривал по-русски, была его бывшая подруга Светлана, но та жила в Бостоне, и они почти не общались после его переезда в Оттаву. Он часто ощущал вину из-за этого. Он скучал по ней.

— Очень давно, — он иронически улыбнулся. — Наверно, если я начну, меня не заткнешь.

— Для этого я и сижу здесь. Хотите зайти?

Она сделала шаг в сторону открытой двери своего кабинета.

— Конечно, да.

Он прошел мимо нее в маленькое уютное помещение. В соответствии со словами Галины, в нем тоже отсутствовали окна, но это компенсировалось прекрасным освещением. Посередине стоял удобный на вид светло-серый диван, рядом с ним кресло в том же стиле, также вокруг наблюдалось еще больше, чем в приемной, искусственных растений. В общем, примерно так и представлял себе Илья кабинет психотерапевта.

— Присесть можно сюда, верно? — спросил Илья, указывая на диван.

— Большинство людей так и делают. Вы нервничаете?

Он решил, что ложь — не лучший способ начать общение со специалистом.

— Я очень нервничаю. Это ненормально?

— Вовсе нет. Хотя я надеюсь, вы поймете, что для этого нет причин. Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее.

Илья уселся посередине дивана, положив руки на колени и раздвинув ноги. Каждая мышца тела была напряжена, он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться.

— У вас много русских пациентов?

— Несколько. По-моему, я единственный в городе русскоязычный психотерапевт. Как вы, наверно, знаете, у наших не особенно принято уделять внимание состоянию психики.

Илья хорошо это понимал.

— Да. У хоккеистов тоже.

— Это так. Но вы русский хоккеист и публично говорите о проблемах психического здоровья. Вы основали благотворительную организацию, которая делает хорошее дело. Я наблюдаю за вашими успехами. И очень впечатлена.

Илья сжал пальцы.

— О. Спасибо.

— Вы сказали, что никогда не обращались за помощью, хотя, похоже, неплохо разбираетесь в вопросах психического здоровья. Что побудило вас записаться на прием?

Ладно, значит, они просто собирались... начать. Илья постарался не слишком долго обдумывать ответ и выдал первое, что пришло в голову.

— Думаю, что у меня может быть депрессия. Иногда.

Галина, похоже, ждала, что он продолжит, но он промолчал. Он никогда не произносил этого вслух, ни на одном языке. Теперь его фраза повисла в воздухе, как молот, занесенный над наковальней.

— Ваша мама страдала депрессией.

Илья кивнул. Это уже не составляло секрета. С тех пор, как он рассказал о маминой болезни на пресс-конференции, где они с Шейном объявили о создании благотворительной организации, которую назвали в ее честь.

— Хотите поговорить о ней? — мягко спросила Галина. — Это может стать хорошим началом.

Илья ожидал этого, но все еще сомневался, готов ли был к такому откровению. Он уставился на свои сложенные руки и заметил, как побелели костяшки пальцев — настолько сильно он их сжимал.

— Я попробую.

Он заговорил и не мог остановиться почти сорок минут. Его щеки были мокрыми от слез, которых он даже не замечал, пока Галина молча не протянула ему коробку салфеток. Теперь рядом с ним на диване лежала небольшая кучка использованных, смятых салфеток. Его бейсболка покоилась рядом с этой кучкой, потому что он принялся неосознанно прочесывать пальцами волосы, пока говорил. Он никогда так много не говорил о матери. Он поделился самыми теплыми воспоминаниями о ней и о том, как та пыталась скрыть, насколько усугубилась ее депрессия, одаривая Илью улыбкой. Еще в детстве он заметил, что улыбка эта часто была грустной.

Он рассказал Галине, как двенадцатилетний обнаружил безжизненное тело матери. Как подумал, что та просто отдыхала, пока не подошел ближе. Первым делом он заметил ее руку, свисающую с края кровати. Он рассказал, как отец строго сообщил, что ее смерть произошла в результате несчастного случая. Она просто приняла слишком много таблеток от головной боли, вот и все.

— Ты ему поверил? — спросила Галина.

— Нет. Ни капли. Но я ничего не сказал. — Он медленно и рвано вздохнул. — Он так быстро начал новую жизнь. Он хотел забыть о ней. Хотел, чтобы мы с Андреем тоже забыли о ней. Как будто... мама ему была противна. — У Ильи снова сдавило горло. — Я так по ней скучал. Я до сих пор...

Он прикрыл рот ладонью, а очертания комнаты стали расплываться.

— Мне очень жаль, — сказала Галина. — Это ужасное испытание для любого человека. Особенно для ребенка.

Илья мог только печально кивнуть. Он знал, что это так. Он старался не думать об этом слишком часто, от этих размышлений не было пользы, но он знал. Галина дала ему время немного прийти в себя. Наконец, слезы на его глазах высохли, а горло отпустило.

— На сегодня, пожалуй, хватит. Это было тяжело.

— Да, было. Как вы себя сейчас чувствуете?

Илья прислушался к себе, прежде чем ответить.

— Устал. Но, вроде, получше. Я бы хотел повторить.

Они договорились о дате и времени следующего визита, затем Илья собрал использованные салфетки и отнес в мусорное ведро в углу. Перед уходом он остановился у двери и выпалил:

— Вы думаете, со мной что-то не так?

— Не так?

— У меня депрессия? Психическое заболевание? Мне... станет хуже?

Он закрыл глаза, смущенный своим порывом, но ему нужно было знать.

— Вы здесь, — сказала Галина ласково. — Боюсь, на данном этапе я не смогу дать вам никаких ответов, но то, что вы пришли, — важный шаг в правильном направлении.

— Не все сразу, да? — сказал Илья по-английски, пытаясь улыбнуться.

— Именно.

Он вздохнул.

— Ненавижу ползти, как черепаха.

Эта фраза заставила ее рассмеяться.

— Слышала, вы любите быстрые машины. Возможно, у вас получится представить наш путь, как создание Ferrari, а не ее вождение.

Илья надеялся, что больше походил на Ferrari, которой требовался небольшой тюнинг, а не на ту, которую придется строить с нуля. Но он понимал, что Галина имела в виду. Главное — не отправиться на автосвалку.

***

После приема Илья долго бродил по Оттаве. Он надеялся, что разговор с профессионалом прояснит ситуацию, но вместо этого в голове царил полный бардак, а в груди ощущалась странная пустота. Он натянул капюшон толстовки, чтобы защититься от холодного осеннего ветра и скрыть измученное выражение лица.

Нормально ли было чувствовать себя так? Была ли вообще польза от такой терапии? Он сомневался, что сможет продолжать ее, если каждый прием станет оборачиваться таким потрясением.

Шагая по улицам, он осторожно анализировал собственные ощущения, пытаясь найти какие-либо признаки улучшения. Возможно, поговорить о матери было неплохо, хотя это изрядно вымотало его. Может, терапия, как и многие другие полезные вещи, болезненна лишь в начале. Илья умел преодолевать боль.

Завтра днем они с Шейном наконец встретятся. И проведут вместе ночь. Илья был взволнован предстоящей встречей, но теперь он вдобавок чувствовал себя странно. Вряд ли он сможет рассказать Шейну о визитах к психотерапевту. Пока нет. Но он переживал, что Шейн заметит. Заметит, насколько он был уязвим. Илья не хотел признаваться, что уже некоторое время чувствовал себя не в своей тарелке, и что ситуация ухудшалась. Что способы, которые раньше помогали, больше не работали. И что очень беспокоился — возможно именно так все начиналось у его матери.

А еще, что в некоторые дни невыносимо скучал по Шейну. Настолько болезненно, что казалось, будто в сердце впиваются иглы.

В конце концов он пошел вдоль канала, спиной к ветру. В ноябре в Оттаве было холодно, но Илье это не доставляло дискомфорта. Он никогда не жил в теплых краях.

Он шагал, опустив голову, но все равно его иногда узнавали фанаты. К счастью, тем хватило такта лишь крикнуть его имя и помахать рукой, а не просить вместе сфотографироваться. В тот момент выражение лица Ильи мало годилось для селфи.

Он набрел на пустую скамейку у воды и присел на нее. Он достал телефон и открыл фотографии. Он никогда не старался распределить их по альбомам, но один у него все-таки был. Который он назвал «скукотища». Он открыл его и пролистал все шесть фотографий. Те почти не отличались друг от друга. Илья сделал их несколько лет назад во время церемонии награждения НХЛ. Они с Шейном вместе вручали награду в одной из номинаций, согласно сценарию, Илья должен был попросить его разрешения сделать совместное селфи. Он использовал свой телефон и сделал реальные фото. Шесть штук.

В то время он носил более длинные волосы, и в тот вечер собрал их в пучок. Шейн же носил короткую и аккуратную стрижку. На фотографии он выглядел раздраженным, губы сжаты в тонкую линию, темные глаза полны нетерпения. Илья обнимал его за плечи и лучезарно улыбался, позируя для зрителей.

Илья давно сбился со счета, сколько раз просматривал эти фотографии за прошедшие годы. У него были и другие фотографии Шейна. Более свежие. Снятые уже после того, как он наконец набрался смелости признаться Шейну в любви, а тот ответил взаимностью. Теперь они были вместе. Казалось бы, эти старые снимки уже потеряли былое значение — как отражение самого близкого из возможного между Ильей и Шейном. Но они напоминали Илье о той ночи. Напоминали о шоу, которое Шейн устроил для него позже в гостиничном номере. Он ласкал себя, дрочил, извивался на кровати, а Илья наблюдал за ним, сидя в кресле напротив. Шейн явно нервничал, но сделал это. Потому что Илья попросил его. И это так и осталось одним из самых горячих эпизодов в жизни Ильи.

А еще он любил просматривать эти фото, потому что они напоминали о том, что он чувствовал тогда. О том непреодолимом, неуместном желании, которое будил в нем Шейн. О том, как изо всех сил пытался убедить себя, что не испытывал к нему ничего особенного. Что хотел только поразвлечься, обожая все запретное и горячее.

Илья посмотрел в глаза себе молодому на одном из снимков и рассмеялся.

— Кого ты пытался обмануть? — тихо спросил он по-русски.

Тогда он был идиотом. И, по сути, им же оставался, когда дело касалось Шейна Холландера.

Он импульсивно отправил Шейну одну из фотографий. Он никогда раньше не показывал их ему, возможно, стесняясь того, что хранил их. Менее чем через минуту Шейн ответил: «Вау. Я совсем забыл про эти фото. А еще есть?»

Илья: Конечно.

Шейн: Может, мне постричься? Так лучше смотрелось?

Илья фыркнул. Разумеется, Шейн в свойственной ему манере отреагировал на завуалированное признание Ильи — как чертовски много тот для него значил. И как давно. Всегда. Илья годами хранил эти фотографии, как бесценное сокровище, перенося их на каждый новый смартфон. А Шейн переживал о своей прическе.

Илья: Нет. Мне нравятся твои волосы сейчас.

Шейн: Окей.

Шейн: Я только что вспомнил, что это была за ночь!

Илья: Это была хорошая ночь.

Шейн: Я рад, что у тебя нет фотографий ТОГО.

Боже, Илья хотел бы их иметь.

Шейн: Будем смотреть документальный фильм завтра?

Илья: Если хочешь.

Шейн: Да. Давай посмотрим.

Шейн: Мне нужно готовиться к матчу. Увидимся завтра!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Илья ответил эмодзи сердца, дополнив его эмодзи баклажана и персика, а в конце строчки поставил эмодзи поцелуя. После чего поднялся и зашагал к своей припаркованной машине, чувствуя некоторое облегчение. По пути домой он решил заехать в один из этих чудных магазинов здорового питания.