Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

15

Разумеется, среди прочего я угостил господина Дефо историей про Эдварда Ингленда. Что касается её правдивости, тут можно и усомниться. Во всяком случае, в те времена я не испытывал особой склонности к правдолюбию. Но что я не рассказал о том, как и почему Ингленд стал благодаря мне джентльменом удачи, это точно, как церковное «аминь», ибо я не полагался на неподкупность Дефо. Ведь он обещал мне одно: что я не буду фигурировать в его историческом сочинении. Но мне не хотелось и кончить свои дни, как Селкирк или, того хуже, как Робинзон Крузо.

Однако, если всё же существуют небеса и вы, господин Дефо, после всех ваших предательств и врак ухитрились туда попасть, а также если вы там, наверху, слышите, что думаем здесь, на земле, мы, бедные грешники, мне хотелось бы рассказать вам, как по-настоящему обернулись дела для меня и Ингленда. В ту пору, когда мы с вами сидели в «Кабачке ангела», этот рассказ отнял бы целый день, а то и два вашего драгоценного времени. Теперь же, как я подозреваю и надеюсь для вашего блага, вы никуда не торопитесь и не пишете с таким неистовством и бешенством, что сами роете себе могилу. Кстати, как бы это понравилось там, на небесах? Да и стоит ли сочинять книги для воспитания людей в раю?

В общем, наберитесь терпения и времени, чтобы выслушать меня. Стыдно признаться, но мне иногда казалось неинтересным, а то и бессмысленным рассказывать историю, пусть даже свою собственную, в никуда. Временами мне безумно хотелось иметь слушателя, хотелось, чтобы это писательство не было таким одиноким занятием. Но откуда я знал, каково оно, когда только приступал к нему? Вы, во всяком случае, словом об этом не обмолвились.

Итак, как вы уже слышали, если до вас на небесах действительно всё доходит, в Сен-Мало я нанялся на судно «Беззаботный» с его английским капитаном по фамилии Баттеруорт, который, как и многие его сотоварищи по военно-морскому флоту, вынужден был по окончании войны набирать новую команду. Во всём прочем окончание военных действий никак не отразилось на этом капитане. Баттеруорт делал всё от него зависящее, чтобы «Беззаботный» оставался настоящим военным кораблём. Удивительно ли, что в Лондоне значительная часть датского экипажа предпочла наняться на другие суда и была заменена британскими матросами? Не успели мы миновать остров Уэссан, как Баттеруорт принялся муштровать нас, готовя к сражениям.

— Слава Богу, — объяснял он нам, — война окончена. На земле царит мир, мир между государствами. Но вам известно не хуже моего, что пираты и прочие мародёры не прекращают по случаю мира грабежей и захвата судов. Не подчиняясь никаким законам, они продолжают разбойничать и убивать. Вот почему нам надо уметь защищаться и быть готовыми, если понадобится, сложить свои головы ради свободы товарищей. У нас на борту двадцать четыре пушки. Когда я научу вас уму-разуму, мы сможем сразиться с кем угодно.

Речь Баттеруорта вызвала ворчание и бурчание: команда явно была недовольна. Вероятно, капитану следовало учитывать, что в его распоряжении на борту «Беззаботного» находились отнюдь не военные моряки, которых можно было принудить к послушанию. Половина матросов мечтала о том, чтобы корабль захватили джентльмены удачи и у членов экипажа появилась возможность перейти на их сторону и стать самыми что ни на есть вольными пиратами, сколько бы эта вольная жизнь ни продлилась.

Я слушал Баттеруорта вполуха. Меня ему не разозлить. Я нанялся всего на один рейс, до Вест-Индии, и не собирался рисковать спокойным переходом через океан, восставая против капитана. Я хлебнул достаточно лиха с тех пор, как попробовал бунтовать, думал я, и эти воспоминания были ещё свежи. Нет, меня какой-то там Баттеруорт не подвигнет на безрассудства.

Но я слишком рано посчитал наши с ним отношения выясненными.

Однажды — ясным, чистым утром, когда мы только что поймали португальский северяк, — я поднялся на палубу и оказалось, что Баттеруорт велел провести поперёк её, от борта до борта на уровне мачты, белую черту. Только я собрался пересечь черту, как меня остановил первый помощник, разъяснивший, что нам, матросам, запрещено переступать её без специального разрешения капитана или помощника. Я мгновенно развернулся; в голове стоял звон, как будто меня огрели свайкой.[14] Незадолго до этого Маррин, бывалый матрос, служивший раньше в военно-морском флоте, рассказывал мне, что там белые полосы прочерчивались на всех судах и что пересекание такой черты без приказа каралось пятьюдесятью ударами кошкой.

Полоса, проведённая на «Беззаботном», заставила меня забыть все благие намерения. Показать мне белую черту, отделявшую меня от «них», было всё равно что положить перед носом у изголодавшейся дворняги соблазнительную мясную косточку и бить собаку смертным боем, если она осмелится прикоснуться к лакомству.

Само собой разумеется, я в конце концов переступил черту. Это был необдуманный безумный поступок, но я вынужден был схватить кость, иначе, фигурально выражаясь, я бы подох с голоду. Вы можете это понять, господин Дефо? Раз уж вы утверждаете, что изучали человеческий род во всех его проявлениях, в том числе с помощью шпионства и подсчётов… Мой поступок был неслыханным прежде всего потому, что я не собирался поднимать мятеж, а просто пошёл напролом, как делал всегда и везде. Ну, я и получил по мозгам.

— Что вы можете сказать в своё оправдание? — заорал Баттеруорт, красный, как сигнал бедствия, стоило первому помощнику впихнуть меня в каюту.

— В своё оправдание? — искренне изумился я. — А что я такого сделал, сэр?

— Вы прекрасно знаете.

— Нет, сэр. Прошу прощения, сэр.

— Вы что, ещё насмехаться надо мной вздумали? Вы посмели ослушаться моего приказа, вот что вы сделали. Это, к вашему сведению, называется мятеж!

— Мятеж, сэр? Да у меня и в мыслях не было ничего подобного! Я нанялся на «Беззаботный» только чтобы добраться до Вест-Индии. Больше ни за чем.

— Больше ни за чем! — презрительно скривился Баттеруорт. — Так я тебе и поверил. Навидался я на своём веку таких умников. На суше из них получаются разбойники с большой дороги, а в море — пираты. Нет, меня ты не обманешь.

— Я даже не пытался, сэр.

Баттеруорт повернулся к помощнику.

— Сами слышите, из какой он братии. Наглец, которого надо как следует проучить. Приготовиться к килеванию!

— Но, сэр… — начал помощник.

— Никаких но. Я мог бы отдать приказ расстрелять мерзавца. Теперь же у него будет шанс исправиться.

Ничего себе, меня хотят килевать! Только выйдя на солнечный свет, я осознал всю непроходимую глупость своего поступка.

— Я забыл про черту, — воззвал я к помощнику. — Я её не заметил.

— Твой номер не пройдёт, Сильвер, и ты это знаешь не хуже меня. Ты с самого начала не сводил глаз с этой черты. Любой может подтвердить.

— Я не виноват, сэр. Я совершил ошибку.

— Надо было думать раньше.

— Но я не хочу умирать, сэр. Пожалуйста, поговорите с капитаном. Такого больше не повторится. Честное слово.

Я просил, молил и унижался самым жалким образом. Когда решался вопрос о том, жить или умереть, мне было не до гордости. Я, можно сказать, стоял одной ногой в могиле.

— О’кей, Сильвер, до сегодняшнего дня ты был безупречен, — сказал помощник. — Я велю ребятам не слишком натягивать канаты. Большего я для тебя сделать не могу.

И на том спасибо. Это обещание несколько подбодрило меня, и я смог собраться с мыслями. Теперь всё зависело от того, в каком виде днище «Беззаботного». Я представил его себе в виде ковра из острых как бритва, морских желудей, которые, словно в масло, врезаются мне в спину.

Команда быстренько приготовила четыре каната, по два с каждого борта. Меня поставили на носу со связанными руками и ногами. Я огляделся по сторонам. У некоторых на лицах были написаны беспокойство и гнев; полагаю, это были те, кому хватало мозгов поставить себя на моё место. На лицах других я читал в основном предвкушение, а кое у кого и явное любопытство: интересно, выживет он экзекуцию или нет? Для них килевание было приятным разнообразием в пути, спектаклем, над которым не грех посмеяться, как на суше могут смеяться над казнью. Я обратил внимание, что двое матросов, которым предстояло держать канаты с правого борта, похохатывали, толкая друг друга в бок. И ежу было понятно, что они не станут слушать помощника, который просил не тянуть слишком сильно.

В ту же минуту на юте появился Баттеруорт. Сам я его не видел, поскольку стоял спиной к корме, готовый к тому, что сейчас меня опустят в воду и ногами вперёд протащат вдоль киля с носа на корму, по всей длине «Беззаботного», составляющей ни много ни мало девяносто шесть футов, — ведь меня должны были подвергнуть килеванию вдоль, а не поперёк судна, что считалось меньшим наказанием.

— Этот член команды, — проревел Баттеруорт, — отказался подчиниться моему приказу. Вы прекрасно знаете, что я имел полное право — пожалуй даже, был обязан — застрелить его как бунтовщика. Но у меня есть чувство милосердия, и я даю ему возможность пожалеть о содеянном и исправиться. Однако пусть его пример послужит вам всем предупреждением. В следующий раз я буду беспощаден.

Со всех сторон послышался ропот. Вот и ещё признаки мятежа, успел подумать я, прежде чем Баттеруорт прокричал свою команду и меня стали спускать вдоль форштевня к плещущимся волнам.

Я изо всех сил старался побороть страх, который незаметно возник внутри и теперь прямо-таки душил меня. Один раз я уже пережил смерть, у мыса Олд-Хед-оф-Кинсейл, уговаривал я себя. Не зря же я тогда остался в живых… Выжить! — гудело во мне. Я должен, чёрт возьми, выжить!

Я вспомнил то, чему меня учил старый индеец в Чесапике на случай если понадобится надолго нырнуть под воду: сделал несколько глубоких вдохов, чтобы очистить лёгкие, а потом стиснул губы. Только не кричать! — подумал я напоследок. Один-единственный крик от боли — и он станет последним для меня на этом свете.

Я с головой ушёл в зелёную воду, канаты натянулись, и моя спина заскребла по доскам обшивки. Меня успели протащить всего несколько футов, когда я почувствовал, как кожа лопается и меня пронзает нечеловеческая боль, и эта боль подрывала мою волю к жизни. Одно мне, во всяком случае, было ясно: девяносто футов такого обращения сделают из моего драгоценного тела котлету, и песенка Долговязого Джона Сильвера будет спета. Я бился в своих канатах, как муха в паутине. А что толку? Я был связан по рукам и ногам.

Руки! — вдруг вспомнил я, когда мне в бедро вонзилась заноза и я непроизвольно подтянул их к туловищу. Тут же я почувствовал в канатах по левому борту слабину, их отпустили сначала на сажень, потом на две… так держать! С той стороны ребята прислушались к помощнику и не стали натягивать канаты. Молодцы! Дайте ещё слабины! Теперь двое ухмыляющихся по правому борту, которым плевать на Джона Сильвера, узнают, почём фунт лиха. Я обеими руками схватился за канат с их стороны и, упёршись в киль, рванул, что называется, за короля и отечество — изо всех сил, каких я не знал за собой ни до, ни после этого случая. Грудь распирало так, что казалось, её вот-вот разорвёт, в ушах гудел небольшой ураган, но, прежде чем в глазах окончательно потемнело, я почувствовал, что канаты с правой стороны отпущены. Я был свободен.

Когда я снова открыл глаза, меня, задыхающегося, уже поднимали на палубу с левого борта. Значит, я был жив. И пока множество рук переваливало меня через фальшборт, я заорал благим матом, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: на борт поднимается живой человек, хотя, может быть, и спятивший. Оттолкнув руки всех, кто хотел помочь мне остаться стоймя, я бесформенным мешком повалился на палубу. Я плевался и шипел, ругался и клял всё на свете, но в конце концов, цепляясь за грот-мачту, сумел встать на ноги. Господи, грот-мачта. Я опустил взгляд. Вон она, проклятая белая черта, и я опять стою с правильной её стороны, безо всякого на то приказа. Это был прекрасный стимул к жизни для такого человека, как я! А я ещё увидел ярко-красный кровяной ручеёк, который перетёк у меня со спины на ноги и теперь бежал по палубе посередине белой черты. Я поискал взглядом Баттеруорта. Прежде чем я свалюсь, он по крайней мере обязан посмотреть мне в глаза… если ему хватит смелости.

Баттеруорт неестественно прямо застыл на юте, не в силах отвести взора от меня. Я поднёс дрожащую руку к виску и отдал честь.

— Джон Сильвер, сэр, прибыл для продолжения службы, — выдавил я из себя и обнажил зубы в неком подобии улыбки.

Только теперь я заметил удивительную для палубы тишину. Оказывается, все вылупились на меня — одновременно с восхищением страхом и уважением. Я снова посмотрел на Баттеруорта, который наконец отвёл взгляд в сторону.

— Отставить! — натужно произнёс он и, развернувшись, исчез в капитанской каюте.

Вот уж повезло так повезло! — успел подумать я, прежде чем последние силы покинули меня и я потерял сознание.