Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

29

Капитан Скиннер стал для Ингленда началом конца. Теперь он почти во что не вмешивался, сидел в каюте и размышлял. Он передал мне командование судном — я мог распоряжаться парусами, но не навигационными приборами, так же во время боя он непременно присутствовал, дабы умерить жестокость пиратов и их злодеяния. Похоже было, что в преддверии вечности он хочет искупить свои грехи и успокоить свою совесть, сохраняя те человеческие жизни, которые он ещё мог спасти. Я пытался иной раз дать ему понять, что никто не поблагодарит его за это, даже сам господь Бог, если он существует. Но всё напрасно. Ингленд внушил себе, что он будет отравлять остаток дней своих раскаянием и покаянием.

После победы над «Кадоганом» мы встали в бухте, чтобы привести в порядок днище. Недалеко от бухты находилась деревня, и когда работа на корабле была закончена, люди пустились во все тяжкие. Они прогнали из деревни мужчин и несколько дней с утра до вечера наслаждались плотью их жён. Они хотели наверстать упущенное — то, чего у них не было с самой Вест-Индии, то есть целых полгода, и авансом восполнить то, чего им будет не хватать впереди в течение ещё ряда месяцев. Всё шло так, как и следовало ожидать. Через некоторое время мужское население деревни вернулось с подкреплением, они напали со всех сторон. Десятка два мы застрелили и сами лишились нескольких человек. Хотя никто из наших не печалился по этому поводу. Дёшево отделались за такую оргию, считал я.

Ингленд почти всё время сидел у себя в каюте, как будто и знать не желал, что происходит, но появился, когда мы стали сниматься с якоря, и вывел корабль из залива. Надо сказать, что, Ингленд, в конце концов, стал по-настоящему хорошим капитаном. Прошли те времена, когда он путал правый борт с левым, не в ту сторону рассчитывал дрейф или отдавал распоряжение травить шкоты, когда надо было выбрать слабину. Но править судном не такая уж премудрость, и не так много на нём снастей. А вот с людьми Ингленду было трудно, кроме тех, кто уже отдал Богу душу.

Мы направились в Ост-Индию, к Малабарскому берегу, и меньше чем за месяц взяли семь богатых призов. В конце концов мы нагрузились так тяжело, что приходилось закрывать пушечные порты при малейшем волнении на море. Совет проголосовал, стало быть, за Мадагаскар, и мы дошли туда за тридцать дней. Там мы пополнили мясные запасы и продали часть добычи местным вождям, которые платили золотом, серебром и драгоценными камнями. На сей раз люди держали себя в руках. Они очень хорошо понимали, что нельзя идти слишком тяжело нагруженными, что это опасно для корабля.

Затем мы направились к острову Йоханна, который находился северо-западнее Большого Острова, где мы назначили встречу с Ла Бушем, подарившим Ингленду попугая, который впоследствии перешёл ко мне и которого я назвал Капитаном Флинтом. В пути Ингленд больше занимался попугаем, чем судном или нами, да это и не требовалось.

По дороге к острову Йоханна мы встретились с «Викторией», судном капитана Тейлора, и пошли вместе. Обычно Ингленд избегал Тейлора ибо тот был изверг, идущий всегда напролом, не щадя никого. А экипаж «Виктории» восхищался своим капитаном, прославившимся безмерной жестокостью. Да, только Лоу и Флинт в последний период своей жизни были хуже Тейлора. Но так было с большинством экипажей — они восхищались теми, кто был беспощаднее их самих. Наверное, думали, что только жестокость поможет им получить отпущение грехов.

Мы в тандеме с Тейлором направились прямёхонько к острову Йоханна и там наткнулись на три торговых судна, стоявших на якоре, два английских: «Кассандра» и «Гринвич», а также бриг из Остенде с двадцатью двумя пушками. У нас самих насчитывалось шестьдесят четыре: тридцать у Тейлора и тридцать четыре наших. Подготовить корабль к бою — дело недолгое, после чего мы оказались прямо в середине бухты, против воли Ингленда, но его решение не прошло большинством голосов.

Бриг попытался выйти среди рифов и ускользнуть, идя вдоль побережья. Но кто бы мог подумать, что капитан «Гринвича» окажется жалким трусом и последует за бригом, бросив «Кассандру», чтобы спастись самому. И всё-таки лихачество с нашей стороны было бы неуместным и опрометчивым: мы ведь попали в узкий фарватер. «Каприз» со своей более глубокой осадкой сел на мель и застрял посередине узкого пролива. Наши пушки молчали, тогда как «Кассандра», стоявшая на якоре поперёк пролива, давала по нам залп за залпом. Тейлор на «Виктории» позади «Каприза» не мог ответить им (тогда он потопил бы нас), и ему пришлось завезти якорь на шлюпке вперёд и пробираться мимо, подтягивая судно на якорном канате.

Без кровопролития не обошлось. За двадцать минут мы потеряли тридцать человек, и столько же оказались ранеными и изувеченными. У Ингленда был вид великого мученика. Он взял на себя (такова уж была у него натура) вину за всех убитых. Хотя Ингленд и голосовал против боя, он считал, что именно он сам виноват в том, что «Каприз» весь в красных полосах из-за крови, льющейся сквозь шпигаты.

Но он всё же понимал, что единственный способ остановить кровавую баню — это заставить замолчать пушки «Кассандры». Он и я вместе с ним (такова уж была у меня натура, когда речь шла о жизни и смерти), вихрем промчались по палубе среди мёртвых тел, криков, пушечных жерл и обломков дерева, вселяя в живых дух на битву за свою и мою жизни. Ингленд возглавил абордажную партию — пятьдесят человек, ринувшихся на захват «Кассандры» с устрашающими боевыми выкриками. Тейлор наконец смог протащить «Викторию» и начать обстрел палубы «Кассандры», что дало мне и ещё нескольким отважным членам экипажа «Каприза» время, чтобы передвинуть наши самые большие восемнадцатифунтовые пушки, которые в хороших руках били точно в цель. У нас на борту «Каприза» был пушкарь, равных которому не нашлось бы в целом мире. В будничных делах он был просто тупым идиотом, но направить пушку на цель он умел, как никто другой; можно ли объяснить это? Я попросил его (ибо кому-нибудь нужно было всё же за него думать) разорвать ядром якорную цепь «Кассандры», и после трёх попыток мы к своей радости увидели, что «Кассандра» завертелась, беспорядочно стреляя в пустоту. Давно пора было сделать это, ибо «Кассандра» уже потопила одну из наших лодок, восемь гребцов которой превратились в месиво.

Пушки «Кассандры» замолкли к нашему ликованию и под наши насмешки. Но вы думаете, «Кассандра» спустила флаг? Нет, их капитан был из тех, кто ради своей чести способен был пожертвовать всей командой. Флаг всё ещё висел на корме «Кассандры», когда Тейлор спустил на воду лодки со ста пятьюдесятью членами экипажа, чтобы присоединиться к пятидесяти морякам «Каприза» во главе с воинственно настроенным капитаном Инглендом. Какого чёрта они не спустили флаг? — думал я про себя. Они что, решили поиграть с огнём? Я громко закричал, стоя у нашего вдребезги разбомбленного форштевня, но услышали ли они меня? Нет, наши в лодках подумали, что я подбадриваю их, и пошли на абордаж с адским рёвом, сменившимся вскоре гневными и разочарованными возгласами.

На борту «Кассандры» были лишь мёртвые и раненые. Уцелевшие, в том числе и офицеры, покинули поле боя, прячась в клубах порохового дыма. Тейлор неистовствовал от разочарования, хотя он и не потерял столько людей, сколько мы; он жаждал убить всех оставшихся в живых из команды «Кассандры». Нет, этот зверь не имел сдерживающих центров, и это при том, что его обе руки были недоразвитые. Он мог в лучшем случае держать мушкет, но для выполнения повседневной работы ему приходилось полагаться на несколько избранных подручных, в том числе своего квартирмейстера и боцмана.

Но Ингленд пошёл против Тейлора, заявив, что мёртвых и так уже слишком много. Семьдесят человек Ингленда погибли во время атаки и ещё двадцать скоро также уйдут в мир иной из-за полученных ран.

— Разве этого недостаточно? — кричал Ингленд, когда я взобрался на палубу «Кассандры».

Тейлор лишь моргнул и сделал слабый жест своей убогой рукой но ни один мускул на его лице не дрогнул. Это был сигнал, и не успел Ингленд опомниться, как боцман Тейлора поднял тесак и зарубил им трёх раненых из команды «Кассандры». На борту стало совсем тихо, но всего лишь секунду-две. А потом Ингленд издал такой рёв, что даже Тейлор отступил на шаг. А Ингленд схватил свой тесак и мощнейшим ударом, какой мог нанести только он, разрубил боцмана на две равные части, сразу испустившие дух. Тейлор, понимавший толк в ударах, усмехнулся, но больше никто не двинул пальцем.

— Любой, кто посмеет напасть на раненого или пленного, последует в могилу за этим дьяволом, — прокричал Ингленд, грудная клетка которого ходила ходуном, подобно волнам морского прибоя. — Ясно? Кто не согласен?

Таких не нашлось.

— Ингленд прав, — чётко и ясно произнёс я. — Команда «Кассандры» вступила в бой не по своей воле, и вы это знаете не хуже меня. А сейчас мы лишились семидесяти наших моряков. Нам нужен каждый, кто может ходить и стоять.

— Не так ли, сэр? — спросил я, подойдя к Тейлору и встав перед ним на расстоянии фута, глядя прямо в его мёртвые глаза. — Не так ли?

Тейлор моргнул и открыл рот, но его бесформенные руки не шелохнулись.

— Не так ли? — пришлось мне спросить в третий раз, и на сей раз таким голосом, из-за которого, хочу я того или нет, почти у всех волосы встают дыбом.

Тейлор медленно кивнул, и его глаза вернулись из странного мира его существования к жизни, ибо страх — это тоже часть жизни.

И он сказал глухо, обращаясь и к своим и к нашим, что впредь все должны меня слушаться.

— Сначала добыча, — добавил он, делая вид, что сам всё продумал. — Обеспечьте безопасность кораблей-призов, наших трофеев, а также мужественных членов экипажа «Кассандры», это прежде всего. Вот так. Господин Сильвер совершенно прав.

Члены экипажей с восторгом смотрели на меня, когда я проходил мимо них. Ингленд потерял голову и соображение, это так, но это с каждым может случиться. А я намеренно пошёл против Тейлора и нанёс ему опережающий удар, с вашего позволения будь сказано. Это заслуживает уважения.

Затем я направился к Ингленду, стоявшему в стороне, опустив голоду. Я изо всех сил старался не показать своего торжества от сознания того, что я был прав, а Ингленд — нет. Ибо только что и он собственными руками убил одного из тех, без которых можно обойтись на этом свете.

— Видишь сам, Эдвард, — сказал я по-дружески, — что я тебе нужен, если ты хочешь оставаться живым и здоровым ещё какое-то время. С Тейлором шутки плохи, как ты знаешь.

— Джон, — сказал Ингленд, и это было впервые после случая со Скиннером, когда он обратился ко мне по имени, — мне наплевать на Тейлора, и на жизнь, и на здоровье. К чёрту всё это. Я убил живого человека. Ты понимаешь, что это значит?

— Ты был полностью прав, Эдвард. Это было необходимо. Цель оправдывает средства.

— Нет, Джон, ошибаешься. Нет таких целей, теперь я это понимаю, хотя и слишком поздно. Высшая цель, Джон, — не отнимать жизнь. Лишать человека жизни — самое большое из всех преступлений.

— Даже если этим ты спас жизнь полдюжине человек из команды «Кассандры», которым боцман Тейлора отрубил бы головы, если бы получил свободу действий?

— Да, даже в подобном случае. Ибо, скажу тебе, Джон, боцман действует по законам своей совести, а я — по законам своей. Кроме того, разве мы можем быть уверены, что боцман действительно убил бы их? Разве я спрашивал его перед тем, как потерял разум? Послушай только! Если бы не ты, Тейлор бросил бы против меня и против тех, кто должен был меня защищать, всех своих людей. Могло быть ещё больше крови, чем та, которую я пытался остановить. Есть лишь одна-единственная заповедь — не убий, и я её нарушил. Плохи мои дела, Джон; конченый я человек.

На сей раз, похоже, он был абсолютно уверен в своей правоте. Но глаза его смотрели без всякого выражения, утратив признаки той жизни, которую он так свято ценил.

Две недели ушло на то, чтобы навести порядок после поражения «Кассандры», похоронить мёртвых, снять «Каприз» с мели, подсчитать и разделить богатый груз «Кассандры», привести один из кораблей в надлежащий вид. «Каприз» был так безнадёжно разбит, что мы решили его не чинить, а бросили все силы на «Кассандру», ставшую нашим новым судном.

Настроение у нас было неважное. Ингленд взялся за дело и много работал, но вид его тоже никого не веселил. Тейлор в основном пребывал на борту «Виктории». Начались раздоры из-за медикаментов «Кассандры», так как половина команды Тейлора страдала триппером и сифилисом. Я прекратил перебранку, объяснив, что людям, у которых капитан — отчаянная голова, нужно оказывать всяческую помощь. Ртуть «Кассандры», сказал я, возможно, облегчит им жизнь в этом аду, но мы должны считать себя счастливчиками, потому что пока не приговорены к смерти из-за распутства.

Потом, когда ветер подул со стороны «Виктории», можно было услышать, как Тейлор ругался, проклиная мягкотелость и слабость мозгов у тех, кто не имеет права быть капитаном судна с Весёлым Роджером, тех, кто позорит и бесчестит гордое племя пиратов, тех, кто позорит их дурную репутацию, которая им очень дорога, так как наводит ужас на весь мир. Вскоре и среди членов нашего экипажа начался ропот. Я, понятно, защищал Ингленда и напоминал им, что мы под его командованием достаточно разбогатели, что мало кто может похвастаться подобными успехами. Посмотрите хотя бы на Тейлора, сказал я, он без конца сквернословит. Это всё из-за зависти. Он хочет, чтобы вы выбрали его капитаном, тогда он сможет добраться до нашей добычи, ибо самому ему удалось обобрать лишь горстку незадачливых мореходов, курсировавших вдоль побережья, и всё. Эти слова были хорошо понятны нашим людям. И когда команда Тейлора опять стала насмехаться над нами по поводу того, что мы избрали в капитаны труса, который не выносит вида крови, наши сумели им ответить.

Но дальше перебранок дело не заходило, и нам удалось бы тихо и спокойно убраться оттуда, если бы не Маккра — капитан захваченной «Кассандры», который внезапно выступил, требуя предоставить гарантию безопасности ему самому и всем оставшимся в живых членам его экипажа. Требовать гарантии безопасности и возвращения корабля после того, как они уничтожили чуть ли не семь дюжин членов нашей команды! Если бы не Ингленд, я бы не возражал против того, чтобы подвергнуть капитана Маккру медленной смерти, как того желала вся наша команда.

Маккре повезло, что Ингленд первым ступил в этом бою на «Кассандру». Тейлор пообещал вознаграждение в десять тысяч серебром тому, кто, будь он местным жителем или пиратом, доставит Маккру к нему, живым или мёртвым. И вот Ингленд нехотя принимает Маккру на борт, но тот явно не имеет ни малейшего представления, как пираты ведут свои дела к всеобщему благу. Маккра вообразил, что Ингленд может принимать любые решения по своему усмотрению, что он такой же капитан милостью Божьей, как и сам Маккра.

— Уважаемый капитан Маккра, — начал своё объяснение Ингленд, — к сожалению, вы, видимо, не поняли, с какими людьми вы имеете дело. Они ненавидят капитанов, всех капитанов, даже своих собственных, кроме самых кровожадных, вроде Тейлора. К вам они питают особое отвращение, ибо из-за вас погибли восемьдесят наших удальцов.

— Я всего лишь выполнял свой долг, — пылко возразил капитан Маккра.

Я, присутствовавший при этом разговоре в качестве представителя экипажа, расхохотался.

— Если вы вообще хотите выбраться из этой ситуации живым, прислушайтесь к моему совету, — сказал я. — Никогда больше не произносите слово «долг». Это глупо, если учесть, что на вашей совести сто двадцать погибших с обеих сторон.

— На моей совести! — возмущённо вскричал Маккра. — А кто напал на нас? Разве я не имею права и не обязан обороняться?

— Нет, — бросил Ингленд.

— Но нас зарубили бы до последнего, — возразил Маккра.

— С чего вы это взяли? — спросил Ингленд, как и можно было ожидать. — Я вот что скажу вам, капитан: единственный долг каждого — сохранить жизнь. Только поэтому я постараюсь дать вам судно, на котором вы вместе с вашими людьми сможете уйти отсюда. Но не ждите никакого милосердия или сочувствия. Вы не заслужили ни того ни другого, впрочем, как и мы.

Маккра с недоумением пялился на Ингленда.

— Будет нелегко, — продолжал Ингленд. — Я сделаю всё, что смогу, но вы должны умилостивить Тейлора, если хотите, чтобы у нас всё получилось.

— А как? — спросил Маккра.

Ингленд развёл руками.

— Бес его знает, — сказал он. — Спросите Сильвера! Он лучше всех может посоветовать, как справиться с этим извергом.

Маккра повернулся ко мне.

— Лучше всего, — ответил я, пораскинув мозгами, — было бы отдать себя в руки Тейлора, чтобы он по своему усмотрению повесил бы вас или избрал другой вид казни. Возможно, это смягчит его, и он освободит ваших людей. Но, конечно, это не выход. Ингленд сразу будет против, да и у вас самого наверняка не хватит куражу. Так что я предлагаю позвать Тейлора сюда, накачать его ромом, высказать ему как капитану своё уважение и восхищение и уповать на лучшее. Больше вы ничего сделать не сможете.

В тот же день немного позднее Тейлор явился к нам на корабль. Он был в отвратительном настроении, кричал и сквернословил, когда его поднимали на борт. Из-за своих увечных рук он не мог сам взобраться по трапу. Но ни Ингленд ни я не встречали его, ибо его могло рассердить или обидеть, если бы он продемонстрировал свою ущербность перед людьми, не находящимися во власти его приказов или гнева, то есть перед теми, кому он не может пригрозить смертью, когда ему вздумается.

— Где этот жалкий трус Маккра, тысяча чертей? — закричал он, ступив на палубу. — Я уши обрежу ему, дьяволу эдакому!

Но это была всего лишь игра на публику. Даже Тейлор не думал, что Маккра столь туп, что придёт с голыми руками.

Тейлор ногой распахнул дверь в каюту, так, чтобы все услышали его крик:

— Какого чёрта, Ингленд, ты до сих пор не свернул шею этому ублюдку?

Войдя в каюту, он всё же захлопнул за собой дверь — сначала надо было узнать, чего хочет Маккра, а потом уже принимать меры. Я караулил возле люка на юте и мог слышать всё происходившее там.

За своими пушками Маккра был отважен, но сейчас он буквально пресмыкался, рассыпаясь в похвалах Тейлору. Тейлор же был немногословен, он пил ром стакан за стаканом, ожидая услышать, что нужно Маккре. Не дождавшись, Тейлор в конце концов потерял терпение.

— Кончай болтать! — закричал он. — Говори, чего тебе надо?

Сбитый с толку, Маккра ответил, что ему нужно судно, на котором он смог бы добраться домой и отправить своих людей.

— Вот как, — елейным голосом произнёс Тейлор. — А что мы получим взамен? Может ли господин капитан расплатиться с нами?

— Вы уже получили «Кассандру» со всем грузом. Разве этого недостаточно?

— Получили! — взревел Тейлор, вне себя от ярости и презрения. — Получили! Мы его захватили, потеряв при этом восемьдесят человек команды. Мы сто раз заплатили за это проклятое судно. И вы думаете, что вы можете выкупить себя, расплачиваясь тем, что нам и так уже принадлежит? Что, в вашей капитанской башке совсем нет извилин?

Тейлор топнул ногой, как он это делал всегда, когда гневался, ибо он не мог ведь сжать кулак и ударить по столу.

Ингленд сидел молча. И вот я услышал, что Тейлор поднялся.

— Если ты, Маккра, воображаешь, что мы тебе чего-то должны, то ты ошибаешься, — сказал он на ходу. — Мои люди ненавидят тебя, подонка, так что теперь тебе придётся платить по нашим меркам.

И ударом ноги он распахнул дверь.

— Тейлор, — вдруг властно произнёс Ингленд, — на сей раз я согласен с тобой. Капитан Маккра не заслуживает сочувствия. На его совести восемьдесят жизней наших людей. Но и мы с тобой не лучше. Я как-то уже намекал тебе, да ты не слушал. Мы достаточно насмотрелись на кровь в этом заливе. И теперь я говорю тебе, Тейлор, что только через мой труп ты можешь причинить вред Маккре.

Наступила тишина, а потом я услышал шипение Тейлора:

— Тогда пусть будет так, как ты хочешь, Ингленд. Через твой труп.

И Тейлор крикнул:

— Квартирмейстер, сюда!

В гневе Тейлор забыл, что находится не на своём судне. Я вошёл в каюту с таким выражением лица, которое могло хоть кого запугать до смерти.

— Где Маккра, капитан «Кассандры»? — заорал я.

Тейлор просиял, услышав мои слова. Маккра сжался, а Ингленд смотрел на меня, как на привидение. Я вытащил свой тесак и воткнул его в стол с такой силой, что лезвие долго звенело. В глазах Маккры светился ужас, и даже Тейлор не сумел сохранить спокойствие. Он думал, что знает, как я поступлю, и моё появление встретил со смешанным чувством страха и восхищения.

Я сделал несколько шагов по направлению к Тейлору, которому пришлось отступить на несколько шагов. Потом я налил в четыре стакана по доброй порции рому, и поднял один из них со словами:

— За здоровье отважного капитана!

Тейлор посмотрел на меня с сомнением. Видно, всё же он понял, что я говорю не о нём.

— За здоровье капитана, брошенного на произвол судьбы своими людьми, — продолжал я выступать, — и всё же защищающегося, хотя силы противника превосходят его собственные в три раза. Это не то, что вы, хиляки, выступающие вдесятером против одного, а в одиночку убегающие и от мухи!

Я посмотрел долгим взглядом сначала на Ингленда, после на Тейлора.

— Итак, пьём за капитана Маккру! — гремел я, держа руку на тесаке.

Тейлор быстро схватил стакан, за ним Ингленд — он действовал медленнее, с едва заметной улыбкой, — и они выпили.

— Пусть он переживёт всех нас! — сказал я, опрокинув стакан в себя, а затем поставив его на стол с такой силой, что он раскололся.

— Ну и дьявол! — восхитился Тейлор.

Он знал толк в подобного рода представлениях, это уж точно, нечего и говорить.

Да, вот и такими эти жестокие капитаны пиратов тоже нередко бывали. Как флюгер. Они могли кричать, что уничтожат весь мир, а в следующий миг, глядишь, их жар и энтузиазм как ветром сдуло. Они вдруг теряли интерес, оставляли в живых капитанов и экипажи, которым только что грозили смертью в страшных мучениях. Нет, они никогда не были хорошими убийцами, как ни старались делать вид; они были бы никуда не годными палачами, ибо очень скоро им бы надоело однообразие этой деятельности. Так уж получается, человек сам не знает, чего он хочет или к чему дело идёт. Тейлору, Флинту и Лоу было далеко до таких виртуозов своего дела, как Кромвель и святой Доминик, скажу я вам. Пусть это будет сказано для вас, Дефо, — вы ведь не делали подобных сравнений; и для всех тех, кто кричит о мести мне подобным.

Итак, я спас жизнь Эдварду Ингленду и капитану Маккре, ибо после той сцены Тейлор не захотел портить со мной отношений, так как я был лучшим в своём деле. Маккра получил старый, вдребезги разбитый «Каприз» и мог делать с ним всё, что угодно. Ему удалось поставить запасные снасти, добыть провианта и воды и взять курс на Малабар. Там его приветствовали со всевозможными почестями, сделали губернатором, а затем послали во главе эскадры в экспедицию, целью которой была поимка и уничтожение пиратов. Но одно я вам могу сказать точно: если бы я когда-нибудь встретил его, будучи на «Морже», я бы глазом не моргнув покончил с его заваленной наградами жизнью. И чёрт его знает, может быть и Эдвард Ингленд в аду или в раю, если таковые имеются, посылал бы мне мысленно свою благодарность. Эдвард всё же был неплохим парнем.

Но этого было недостаточно, чтобы Ингленд оставался капитаном. Мы поставили паруса и пошли, корабль Тейлора — за нами, к острову Маврикий, но не встретили ни одного парусника. Экипаж воспринял это как предлог, чтобы собрать совет и снять Ингленда. В судовом журнале записали (ибо таковой журнал вёлся очень тщательно), что Ингленд проявил слишком большую человечность в случае с Маккрой и потому не может оставаться их капитаном. В борьбе не на жизнь, а на смерть, — шумел кто-то, — нельзя иметь капитана, проявляющего сочувствие к людским радостям и горестям. Это опасно, считали они и были в определённой степени правы.

Ингленда посадили в небольшую шлюпку, чтобы он доплыл до Мадагаскара, если сможет, но без попугая. Попугая навязали мне.

Конечно, капитаном и «Виктории» и «Кассандры» был избран Тейлор. Меня избрали его квартирмейстером, и я выступал против него всякий раз, когда у экипажа возникали жалобы. И, как обычно, распределял наказания от его имени. Так что всё шло своим чередом, подобно прежним временам. Меня боялись и уважали, обо мне говорили, что я неподкупен, что меня нельзя привлечь на свою сторону ни деньгами, ни чем-то иным.

Полгода я плавал с Тейлором. Мы брали богатые призы и расправлялись со всеми очень жестоко, так как Ингленда с нами не было. Я и многие вместе со мной разбогатели, когда захватили самого вице-короля Гоа и потребовали за него выкуп. Когда мы пришли к Мадагаскару, я уже был довольно богат, а потому не так жаждал продолжать свою однообразную вольную жизнь.

Не то чтобы у меня были какие-то другие планы. С разрешения совета я был списан на остров Сент-Мари, и мне позволили взять с собой мою долю, хотя это было против правил, так как братство продолжало существовать. Но я думаю, что многие были рады избавиться от меня, как я от последних остатков совести. Я отправился к форту Плантейн у залива Рантер, где нашёл последнее убежище Ингленд, и застал его на смертном одре. Если он и обрадовался моему присутствию, то не показал вида. Ведь я всегда был его злым гением, втягивавшим его в пагубные дела.

Во всяком случае, это был честный человек. Он ни перед кем не гнул спину и предоставлял каждому возможность жить, как тот хотел. Но в ущерб себе — это так же верно, как то, что меня зовут Джон Сильвер. Ибо если кто и умирал долго и мучительно, с угрызениями совести и сожалениями, то это Эдвард Ингленд. Никому ни на пользу, ни в радость.