Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

27

Итак, вы, господин Дефо, видите, что я приступил к делу, я не из тех, кто забывает свои обещания, особенно если обещания даются человеку, которому на них наплевать. Ибо я заметил, что между людьми, на которых можно положиться, не нужны никакие обещания. Я же себя к ним не отношу, да и кто захочет поймать меня на слове, кроме самого Долговязого Джона Сильвера?

Но с вами по крайней мере можно было побеседовать. Как-то раз я напрямик спросил вас, верите ли вы моим словам об Эдварде Ингленде и других, собираетесь ли вы придерживаться правды в своём сочинении про пиратов.

— Придерживаться правды! — воскликнули вы, наклонившись над столом. — Ну конечно, чёрт возьми, книга будет правдивой, со всеми документами и справками, которые я собрал. Но вообще-то не всё ли равно, правдивы мои слова или нет, если им не поверят? Ведь именно поэтому пишутся все эти предисловия, где говорится о том, как в книге всё правдиво описано. Робинзону Крузо не нужны предисловия. Он крепко стоит на ногах, и ему верят такому, каким он изображён. А возьмите то, что я уже раскопал о Робертсе, Дэвисе и Лоу! Что это такое? Просто жалкие обрывки, клочки, вырванные из их грешной постыдной жизни. Нет, Робертс, Дэвис и Лоу не стоят крепко на ногах. Но вы ещё увидите!

— Увижу что?

Глядя исподлобья, вы так засмеялись, что парик подпрыгнул. Молокосос, занятый мальчишескими проказами, вот кем вы были в тот момент!

— Знаете, что я сделал? — сказали вы приглушённым голосом, как бы раскрывая ещё одну из ваших тайн. — Я написал длинную главу о жизни капитана Миссона!

— А кто этот чёртов Миссон? — спросил я.

Я никогда о нём не слышал, хотя это странно, ибо я очень долго варился в этом котле и слышал почти обо всех.

— Как вы могли слышать о Миссоне? — сказали вы с самодовольной улыбкой. — Ведь его не существует.

— Не существует?

— Нет. Я его выдумал от начала до конца.

— Выдумали? Разве вам недостаточно действительно существующих?

— Вы правы. В моём списке тридцать четыре капитана, чего хватит страниц на шестьсот, не меньше. Но разве вы не понимаете? Вот увидите, капитан Миссон — один из тех, кто войдёт в историю! Как Робинзон Крузо! Именно Миссон будет вдохновлять писателей, его будут цитировать в серьёзных книгах! Ну, что вы скажете?

— Видите ли, — продолжали вы, не дожидаясь моего ответа, — я заметил, что у вас, пиратов, есть много хорошего, вы наверняка не думали услышать это от меня, но это правда. Вы не гнётесь перед начальством, вы пьёте свободу до дна, вы возмущаетесь, когда обижают слабого, да ещё вы превыше всего ставите справедливость, по любому вопросу вы голосуете и даёте возможность каждому высказать своё мнение. Вы не делите членов команды в зависимости от расы или религии. Во всём этом много положительного, и нашим правителям не мешало бы у вас поучиться, если бы они осмелились, ибо власть — это ведь то, что больше всего вас возмущает, а господ там наверху, конечно же, это не устраивает.

И вы развели руками, как бы извиняясь.

— Не обижайтесь, но любой пират, будь то капитан или матрос, губит все свои благие намерения из-за жестокости, жажды наживы и постыдного образа жизни.

— Этим они и живут, — оборвал я его.

— Я прекрасно знаю! — ответили вы нетерпеливо. — Однако я не могу подчёркивать только хорошее. Получится так, будто плохое я прощаю. А плохое, мистер Лонг, если вы позволите мне сказать, невозможно уравновесить ничем. Вот почему я выдумал капитана Миссона, пирата, обладающего всеми вашими хорошими качествами и не обременённого жестокими или постыдными поступками. Вот что я сделал.

— Ну и ну, тысяча чертей! — искренне восхитился я.

— Не правда ли, — отозвались вы.

— Я не удивляюсь, что вас поставили к позорному столбу.

— Оно того стоило — был категорический ответ. — Раз мерилом жизни пирата является виселица, то мерило жизни писателя — позорный столб. Если, конечно, писатель чего-то стоит.

Тут вы, возможно, и правы. Но, несмотря на ваши бесконечные расспросы, вы так и не поняли, что же заставляло всех этих искателей приключений жить под страхом виселицы.

— Мистер Сильвер, — обратились вы ко мне однажды, когда мы прогуливаясь подальше от других, чтобы нас не было слышно, проходили мимо трупов, висевших на месте казни. — Мистер Сильвер, вы изучали выражение их лиц?

— Нет, — ответил я. — Как я вижу, здесь вряд ли осталось то, что можно назвать выражением лица.

— Ошибаетесь, — возразили вы с присущей вам горячностью. — Вы просто не всматривались. Да, согласен, по этим покойникам мало что можно сказать. Они не похожи на себя, когда их вывешивают в цепях на всеобщее обозрение после предварительной «очистки», — да, именно так это называется, когда их опускают в вонючую воду Темзы в пик прилива. Хорошо ещё, что в наших водах не водятся акулы. Вот была бы картинка, представьте себе: начинается отлив, вода уходит, и на верёвке вдруг висит обглоданный скелет.

И вы рассмеялись от всей души, и я подумал, что вы сами, в конце концов, могли бы стать замечательным пиратом. Юмор висельника вам понятен, это уж точно.

— В общем, — продолжали вы, — если хотите увидеть всё происходящее перед их смертью, надо выйти пораньше. Некоторые из них, мой друг, выглядят так, будто искупили вину за все свои преступления. У них умиротворённые и просветлённые лица. Никакого страха, никакой боязни перед ожидающей их неизвестностью. На лицах других застыли жуткие гримасы — бедняги сходят с ума, объятые ужасом перед тем, что их ожидает. Они страшатся наказания за свои грехи. Вы можете объяснить это? Как получается, что есть люди, которые смело и безропотно, со спокойной душой, встречают смерть? Если позволите, я бы хотел поверить вам нечто, о чём никому не признавался, пожалуй, даже самому себе. Я боюсь смерти. Мысль, что я умру, пугает меня, сводит с ума. Может быть, у вас, видевших массу смертей или, как вы сами сказали бы, видевших много раз людей, «спускавших флаг», есть какое-то снадобье? Не от смерти, ибо она, конечно, неизбежна, а от проклятого страха перед смертью. Все эти пираты, да, понимаете, я их пересчитал…

И вы вытащили из кармана смятый клочок бумаги и показали мне. Вы по-детски гордо улыбались, как всегда, когда раскрывали для себя что-то новое в мире сём, думая, что вы один это поняли.

— Я подсчитал количество кораблей и среднее число членов экипажа — восемьдесят человек. Я вычел часть людей, служивших на нескольких судах, и, подсчитав количество людей в среднем на кораблях, об экипажах которых мы ничего не знаем, прибавил это число. И вот посмотрите!

Вы указали на несколько цифр, подчёркнутых двойной чертой.

— Пять тысяч пиратов плюс минус пара сотен! Да-да, вижу, вы поражены. Вы не думали, что вас так много. А это ведь лишь половина, ибо кто-то отправляется на тот свет, и взамен приходят новые. Скажем, пять тысяч в каждый данный момент. Пятая часть нашего королевского флота. Колоссальная сила, если бы она вся находилась в руках одного командования, исполняла его волю. Однако я не об этом хочу сказать. Я о смерти, не возражаете?..

Но вы не ждали моего ответа. Во время наших бесед мне большей частью не удавалось вставить хоть словечко. Вы были словоохотливы хотя всю жизнь только и делали, что писали. Можно было подумать вы пресытились писаниной. И я открыл для себя, что слова для некоторых — подобных вам и в известной мере мне — нечто вроде болезни или подарка, как Бог для священника, как ром для флибустьеров.

— Итак, пятьдесят сотен пиратов, играющих со смертью, будто для них нет разницы — жить или умереть. По моим подсчётам, друг мой, не меньше четырёхсот человек, включая Робертса, были повешены и уже искупили свою вину за все совершённые ими преступления. А сколько человек кончили свои дни в бою или из-за болезней? Третья часть ушедших в мир иной только на счету у сифилиса. И всё ж, похоже, это вас совсем не беспокоит. Некоторые проявляют сожаление, когда верёвка у них уже на шее, но редко раньше. Я верю в Бога, мистер Сильвер, в жизнь после смерти, в прощение грехов. Почему же я не могу быть беспечным, подобно вашим искателям приключений? Почему я не могу думать о смерти спокойно, пока я жив? Можете мне ответить?

Я не мог, но знал, что вы и не ждёте моего ответа. А сейчас я бы вам сказал, что вы боялись смерти, потому что ваша вера в потустороннюю жизнь была просто обман, хитрый манёвр, дымовая завеса, как и всё прочее, чем вы занимались. А иначе чего же ради записывать с таким пылким рвением всё, что у вас на душе? Разве нельзя подождать, пока вы попадёте в рай? Болезненно бледным было ваше лицо, и рука, которой вы писали, судорожно сжималась от боли. Так ради чего было это всё, если вы считали себя бессмертным? Нет, дорогой мой, если вы боялись смерти, то потому, что в глубине души отлично знали, подобно мне и другим искателям приключений, что вам дана лишь одна жизнь, в течение которой надо всё успеть выполнить.

Однажды я пригласил присесть к нашему столу Израэля Хендса, чтобы вы увидели живую легенду. Наконец вам удалось встретиться с настоящим пиратом, типичным, как вы называете, беспечным, которого вряд ли заботит, жив он ещё или мёртв. Вот когда я посмеялся. О том, чтобы вы с ним поняли друг друга, не могло быть и речи.

Итак, Израэль Хендс по моему приглашению подсел к нашему столу. Он многозначительно посмотрел на меня, ибо знал мне цену, потом бросил алчный взгляд на вас, поскольку вы пообещали ему гинею за беспокойство, — гинея, конечно, за мой счёт.

— Хендс, — начали вы, — благодаря моему другу, сидящему за этим столом, я узнал, что у вас большой пиратский опыт. Можно задать вам вопрос: почему вы стали пиратом, джентльменом удачи, как это называется?

— Мы шли на паруснике из Бристоля к Бермудским островам с капитаном Турбаром. Нас взял Тич, Чёрная Борода, страшный, как чёрт, пришлось выбирать: пойти с Чёрной Бородой или быть высаженными на берег.

— И вы выбрали Чёрную Бороду?

— Да, чёрт меня побери! Это был сущий дьявол, он выстрелил мне в ногу просто чтобы развлечься. Мерзавец!

— Выстрелил вам в ногу? А по какой причине?

Хендс смачно сплюнул на пол.

— Черная Борода был сущий дьявол, — повторил он, — разбойник, каналья, ублюдок. Я — его штурман, а он стреляет мне в ногу. Чтобы повеселиться, гад. Мы сидели в его каюте и распивали бутылку. Пьяны уже были, но продолжали пить, празднуя знатную добычу. Моя доля тогда составляла сотню фунтов. Это были хорошие деньги. С пятью сотнями можно уже устроиться, купить бумаги и жить словно джентльмен всю оставшуюся жизнь. Но Чёрная Борода даже слышать об этом не желал. Быть искателем приключений, — шипел он, — это призвание — такое же, как быть священником. Во всяком случае, он не хотел иметь у себя на борту пижонов, жаждущих стать джентльменами. Они отравляют воздух своими вонючими духами и вычурными манерами. Джентльмены и знатные господа — это сброд, дерьмо, дрянь, ублюдки, разбойники, канальи и так далее. Если хоть один из его людей спутается с ними, ему, чёрт возьми, придётся водиться с ними в аду. Продолжая орать и распаляться, он вытащил пистолеты. Никто этого не заметил, потому что этот сукин сын держал их под столом. А он вдруг захохотал, будто сопляк, отважившийся на глупую выходку, и выстрелил, я думаю, наугад, но попал мне в ногу. С тех пор я не могу нормально ходить. Нечистый его побери.

Он ещё раз смачно плюнул.

— И что же было дальше, — спросили вы. — Вы отомстили за обиду?

— А вы бы сами попробовали, чёрт возьми! Все члены экипажа проголосовали за Тича и ржали вместе с ним. Все считали, что будет чертовски забавно, когда они увидят, как я хромаю по палубе. А Чёрная Борода всё орал, что, если бы он время от времени не пристреливал то одного, то другого, его люди, подлецы, забыли бы, кто они есть. И ни одна собака не проголосовала за то, чтобы капитаном был я, это вы можете записать. Вести корабль и прокладывать курс я умел. И драться тоже. Но с покалеченной ногой я был ни на что не годен. Сославшись на наши законы, я потребовал возмещения за членовредительство. Я надеялся получить четыреста песо, но мне дали только двести, потому что эти негодяи в совете утверждали, что законы касаются лишь увечья в бою. И я, мол, будь я проклят, сам виноват, что сидел, подставив ногу пуле. Вообще-то я ещё дёшево отделался. Я списался с корабля, принял королевскую милость в виде амнистии, вернулся в Лондон, купил здесь трактир, на том дело и кончилось. Мне чертовски повезло, должен сказать, господа. Через два месяца Мейнард захватил корабль Чёрной Бороды на реке Джеймс, штат Виргиния. Наши бились до последнего, надо отдать им должное, но теперь все они на том свете. Хороший был экипаж, не перед чем не отступал. Идти с ними на абордаж — одно удовольствие. Не то что стоять в этой захолустной дыре и подавать пиво за гроши!

— Вы разве не благодарны за то, что остались жить и имеете возможность вести честный образ жизни? — спросили вы.

Хендс посмотрел на вас, словно на идиота.

— Чего? Благодарен? Мне не за что благодарить кого-нибудь, ни одного лешего, так и запишите во всех своих бумагах. Честный образ жизни! Поцелуйте меня в задницу! Что, по-вашему, значит «честная жизнь» для людей, подобных мне? Это значит — надрываться за гроши. Кто, по-вашему, зарабатывает на моём честном образе жизни? Уж во всяком случае не я, совершенно точно.

Хендс так ударил кулаком по столу, что стаканы подскочили.

— Это не жизнь, — заявил он. — Нет, дайте мне хорошее судно и толкового капитана, и я завтра же оставлю эту вонючую дыру. Корабельные товарищи, драки, много рому, очередь шлюх, лишь только мы сходим на берег, отдых на палубе, когда просто лежишь под солнцем и ничего не делаешь, вот что такое достойная жизнь, чёрт побери.

— Даже под угрозой виселицы? — спросили вы деликатно, бросив выразительный взгляд на место казни.

Хендс поглядел на вас, хитро прищурившись.

— Я слыхал, вы слывёте умным малым, — сказал он. — По мне, пожалуйста, можете умничать. На здоровье. Но я вам вот что скажу: если бы не страх перед виселицей, немногие стали бы искателями приключений. Ведь это всё равно, как на войне. Если ты не готов умереть идти на войну бессмысленно.

Я посмотрел на Хендса. Он вряд ли сам осознал, чтó сказал или что хотел сказать, но здравый смысл в его словах имелся. Хотя это было не то, на что вы надеялись и что ожидали услышать. Вы упорно отказывались верить, что есть люди, которые просто так могут играть своей жизнью. Они называют себя искателями приключений и удачи, да только вот с удачей дело обстоит хуже. Короткая, но весёлая жизнь — вот о чём они мечтают А где они сейчас? Никого нет. С них уже в аду, если таковой действительно существует, сдирают шкуру. Подумать только, они всё делали очень старательно: выбирали себе капитанов, которых потом можно было снять, голосовали за то или это, и их голоса были равны, к тому ж любая добыча делилась поровну и каждый вопрос тщательно обсуждался… Но знали ли они, какой во всём этом смысл?

Нет. Получив в подарок короткую, но соответствующую их мечтаниям жизнь, они кончали виселицей по собственной глупости. Они винили всё и всех, но кто же, кроме них самих, был виноват в том, что они дохли, словно мухи? Вы, господин Дефо, задавали вопросы о правде и лжи, добре и зле, свободе и принуждении. Да, пираты очень хорошо понимали, намного лучше многих, что такое несправедливость и тирания, но во всём остальном они были не лучше слепых котят. И тут они мало чем отличались от обычных людей.