Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

40

Да, Джим, всё же слишком рано провозглашать здравицу в честь Джона Сильвера. Такая здравица может, с позволения сказать, лишить его жизни. Однако пора ставить точку, наконец-то я могу быть уверен в своём деле. Смерть нельзя обрести авансом, Джим, даже собственную, я пришёл к этому выводу, прожив жизнь.

Я вцепился в остаток своих дней ради этих страниц, которые грудой лежат на моём столе, рассказывая о том, что такое Долговязый Джон Сильвер, которого друзья, если у него таковые были, и враги, коих было множество, называли Окороком. Конец шутовству и фантазиям. Конец пустым фразам, конец обману. Впервые карты открыты. Правда, и только правда, без всяких задних мыслей и фокусов. То, что было на самом деле, и всё. Подумать только, вот, оказывается, для чего нужна моя писанина. Не ради сохранения здравого смысла, как я считал раньше, а только ради продления собственной жизни. Ибо так оно и случилось, как бы я к этому ни относился.

И теперь, когда я вижу огни лагеря внизу, у скалы, слышу возгласы и выкрики солдат, прибывших сюда, чтобы схватить меня, живым, а не мёртвым, я понимаю, что главное — это жизнь. Я буду защищаться, что ясно, до последней капли крови, если они не согласятся с моими условиями. Я собираюсь забрать с собой жизни тех, кому поручено прибрать к рукам мою. Давать и брать — таков был мой курс, и мне не жаль ни их, ни себя.

Джека я отправил, наконец, к его соплеменникам. Распрощаться с ним было нелегко, он был последним, кто находился рядом. Он упрямился, настаивая на том, что хочет отдать мне свою жизнь, но я и слышать об этом не желал. Ведь какая бессмыслица! Неужели он думает, что его жизнь доставит мне радость, когда нас обоих убьют, орал я, как в прежние времена. На фрегате, мирно стоявшем в заливе Рантер, было тридцать шесть пушек и не менее ста человек, морская пехота, так что пушки могут быть перенесены на берег. Конечно, половина экипажа погибнет во время штурма скалы. Будь нас двое, их погибло бы, наверно, больше. Но конец всё равно один: позорная смерть для обоих, для него и меня.

Джек начал было что-то говорить о подкреплении, о том, что надо собрать силы туземцев, которые могли бы напасть на англичан с тыла.

— Это солдаты морской пехоты, — сказал я. — Будет просто-напросто бойня.

Я хорошо знал, что произойдёт, если сотня негров с несколькими мушкетами и пистолетами, а в основном с луками и дротиками, нападут на четыре десятка хорошо вымуштрованных морских пехотинцев и вдвое больше обстрелянных матросов Королевского флота. Туземцев побьют, как скот, а потом всё равно придёт и наш черёд. Но, как бы громко я ни орал и сколько бы слов ни тратил, Джек, казалось, не слушал меня.

— Ты что, глухой? — драл я горло.

— Я остаюсь, — сказал он.

— Чёрта с два! — взревел я, схватив два пистолета, которые лежали на столе. — Если ты сейчас же не уйдёшь отсюда, я тебя застрелю на месте. Вот ты и получишь то, чего добиваешься.

— Пожалуйста, — сказал этот упрямый баран спокойно, да ещё и улыбаясь.

Я пришёл в такую ярость, что приставил дуло пистолета к своему виску. Чёрт его знает, намеревался ли я выполнить обещание, данное в пылу гнева, но это помогло. Теперь была моя очередь улыбаться.

— Видишь сам, — сказал я дружеским тоном, — делать нечего. Ты, как и я, хорошо знаешь: я всегда делаю то, что говорю. Я никогда не водил тебя за нос. Давай лучше расстанемся друзьями.

— Ладно, — подавленно сказал Джек. — Ведь мы с тобой братья, да?

— Как хочешь, Джек. Мы братья, но голову даю на отсечение, что мы оба — два ублюдка, каждый по-своему. И не печалься, чёрт возьми. Что бы там ни было, мне конец, ты это знаешь. Остов насквозь прогнил, да и капитан еле дышит. Вот и все дела, и хватит. Ты тоже уже немолод, но здоров и силён. У тебя впереди ещё много хороших лет. Возвращайся к своему племени, другие ведь вернулись, поступай, как хочешь, но уходи отсюда!

Я действительно хотел избавиться от него, ибо он смотрел на меня, будто я для него свет в окошке. В глазах у него даже показались слёзы. Он сделал шаг вперёд, обнял меня и сказал, что я всегда нёс чепуху. Я высвободился из объятий Джека и стал подталкивать его к выходу. Он направился в оружейный склад и вышел оттуда с тесаком и тремя пистолетами. Бросив на меня взгляд, который мне не забыть, по крайней мере, несколько дней, а к тому времени меня уже не будет, он повернулся и, как всегда, беззвучно исчез.

Но кто, в конце концов, оказался в дураках, если не я? Джек спустился прямо в лагерь к пехотинцам, сделал свои три выстрела и начал неистово рубить тесаком вокруг себя, пока не пал от меткой пули. Он убил четырнадцать человек, отрапортовал офицер с безукоризненной выправкой, который на следующий день поднялся ко мне с белым флагом, дабы выполнить своё неприятное поручение.

— Это был один из ваших людей? — спросил офицер с грустным выражением на лице.

— Да, — ответил я, ибо я и не думал отказываться от Джека, последнего человека, с которым у меня были добрые отношения по эту сторону могилы. — Но он ослушался моего приказа. Я отослал его прочь, чтобы он не погиб напрасно. Я не настолько глуп, чтобы не понять, с каким вы явились поручением.

— У нас приказ вывезти отсюда некоего Долговязого Джона Сильвера, прозванного Окороком, в Бристоль, где он предстанет перед судом за преступления против человечества. Это вы?

— Добрый человек, — сказал я и рассмеялся до слёз. — Вы по приказу прибыли из Англии в залив Рантер на фрегате с несколькими сотнями человек, встретили одноногого малого в преклонном возрасте и спрашиваете, кто он такой!

— Я должен быть уверен в том, что делаю.

— Уверен в чём?

— Что увожу человека, за которым послан.

— Ясно, — сказал я и вновь рассмеялся, к явному смятению офицера. — Как бы вы выглядели, если бы появились перед Трелони и его приверженцами, представив ему беднягу, никакого отношения не имеющего к делу!

— Трелони? — воскликнул офицер. — Вы его знаете?

— Да, — сказал я, — мы вместе ходили в море. Если мне не изменяет память, я готовил ему еду, но у меня так и не было случая отплатить за старую обиду.

— Так значит, вы?..

— Долговязый Джон Сильвер, по прозвищу Окорок. Всё правильно, капитан, или кто вы там. Это и есть я, собственной персоной, я к вашим услугам, сэр, как вы понимаете.

Он смотрел на меня, но всё же время от времени поглядывал и по сторонам.

— У меня приказ…

— Спасибо, я уже слышал. Но каким образом, хотел бы я знать. Насколько я понимаю, вы желаете доставить меня живёхоньким. Всё остальное для господ в Бристоле не годится.

Офицер не придумал ничего лучшего, как кивнуть.

— Это будет нелегко, имейте в виду, — сказал я ему. — Если вы начнёте стрельбу, пуля может угодить в меня. Вы не можете палить из пушек по моей скале, ибо крыша рухнет мне на голову. Вы можете лишь все разом прибежать, чтобы те, кого я не застрелю, смогли накинуться и одолеть меня. Стоит ли игра свеч? Будет бойня, сэр. Этой медной пушкой, которая никогда не перегревается, я легко уложу пятьдесят ваших людей раньше, чем вы до меня доберётесь. Стоит ли игра свеч, повторяю я?

— У меня приказ, — упрямо повторил офицер.

— И это всё, что вы можете сказать? Попытайтесь сами подумать! Обычно, если постараться, то получается, чёрт побери!

Офицер сжался, закрывшись, будто ракушка. Что это с ним такое? — спросил я себя. И вдруг понял. Он боялся, он был вне себя от ужаса, вот и всё. И, если подумать, в этом нет ничего странного. Он, конечно, слышал жуткие истории, одну страшнее другой, о моей ничтожной персоне и вообразил себе, что у меня прячется в кустах целый отряд свирепых пиратов. Он ожидал, что вот-вот получит пулю в затылок. Выходка Джека, конечно, тоже подлила масла в огонь.

— Я один, — сказал я.

— Один?

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Да, — заверил я, — один, как Бог-отец на небесах. Экипаж и крысы оставили корабль, так что я здесь один.

— Только… — начал было офицер, и краски вновь начали возвращаться на его лицо.

— Да, только я, — прервал я офицера. — Я знаю, вы считаете, что в этом случае меня легко будет захватить. Один против ста пятидесяти, чего же проще, думаете вы. Не торопитесь, сэр, говорю я. Подумайте о том, что я нужен вам живым и что я умею стрелять из этой пушки не хуже любого канонира Королевского морского флота, и даже лучше. Пятьдесят ваших будут убиты. Но даже и в этом случае вы не можете быть уверены в том, что получите меня живым. Я ведь всегда могу направить выстрел себе в лоб. Думаете, я не способен на такое? Вижу, вы сомневаетесь. Ну так уясните себе: перед вами старик, тонущее судно, вот, что я такое. И вы думаете, я позволю заковать себя и проведу полгода в трюме лишь затем, чтобы потом предстать перед судом, после чего меня вздёрнут, как собаку?

Офицер нерешительно смотрел на меня не потому, что всё ещё боялся, а потому, что наконец начал думать.

— Вот моё предложение, — сказал я. — Я убью пятьдесят ваших розовощёких солдат и передам вам себя, блаженно упокоившегося мертвеца, тело которого не удастся сохранить так долго, чтобы его можно было потом в Бристоле вывесить на всеобщее обозрение. Что скажете?

— Чего же вы хотите? — спросил он меня неприязненно и раздражённо, но всё же и с интересом.

— Заключить сделку! — сказал я.

— Меня нельзя купить, — был ответ.

— Я так и подумал. Предполагаю, вы получили кругленькую сумму, взяв на себя это задание. И вас выбрали за неподкупность, принимая во внимание, что вам придётся иметь дело именно со мной. Да я и не пытался вас покупать. Увидев человека, я сразу понимаю, что он за птица, не будь я Джон Сильвер. Последуйте за мной, и я вам кое-что покажу! Не бойтесь, я один и не собираюсь нападать на вас с тыла. Как я уже сказал, вы только выиграете, а не проиграете, заключив со мной соглашение. Живым вы меня отсюда не увезёте, это уж точно. Но я могу предложить вам нечто другое, что, по крайней мере, не менее, а, может быть, даже и более ценно, чем остатки моей жалкой жизни.

Он всё ещё колебался, но последовал за мною. У него глаза полезли на лоб, когда он увидел мои богатства, и особенно камни, в беспорядке разбросанные на письменном столе. В этот миг луч солнца упал прямо на стол, и камни засверкали, представ во всём своём блеске, а ведь ничто не может сравниться с глубиной сияния драгоценных камней и его дрожащим отражением.

— Надеюсь, вы не сожалеете? — спросил я игриво.

Офицер покачал головой.

— Если мы договоримся, — продолжал я, — вы сможете после моей смерти взять с собой всё, что от этого останется. Мне всё равно.

Его глаза разгорелись, заметил я.

— Но я хотел показать вам и кое-что другое, вот это, — сказал я, указывая на стопку бумаги на середине стола.

Он смотрел на меня и ничего не понимал, думая, вероятно, что у меня не все дома. Он не был словоохотлив, этот верный долгу слуга Его Величества. А может, боялся поддаться искушению и уступить своим противоречивым желаниям.

— На этих страницах — жизнь, которая была моей, это правдивая история о Долговязом Джоне Сильвере, прозванном Окороком, — объяснил я, естественно, не без гордости, всё-таки сочинение далось мне адским трудом.

— Не удивляйтесь! Я умею и писать, и читать. Иначе как бы мне удавалось водить за нос столь много людей в своей жизни? Вы, конечно, читали сочинение юного Хокинса? Дабы узнать, какое чудовищем является тот, которого назвали врагом человечества и за которым вас послали, чтобы привезти его в Бристоль?

Было совершенно ясно: офицер не знает, что делать, но он всё-таки кивнул.

— Я удивляю вас, да? Я не такой, каким вы ожидали меня увидеть, не правда ли? Но это в порядке вещей, когда наступает конец и итог подведён, как я обычно говорил. Тот Джон Сильвер, за которым вы прибыли сюда, лежит здесь, на столе. Вот такие дела, хотя в это трудно поверить. Конечно, его не отправишь на виселицу, как меня, но всё остальное с ним можно сделать. Его можно привлечь к суду и осудить, если не на смерть, то на забвение, что тоже ведь наказание, подобно любому другому. Так что вместо себя я предлагаю рукопись, и это неплохая замена, скажу я вам. Вы получаете всю мою жизнь, от начала до конца, со всеми злодеяниями и благодеяниями, всё, как есть, без извинений и увёрток, как было на самом деле.

— Как вас понимать? — воскликнул офицер.

— Я предлагаю вам жизнь, — сказал я, — плоть и кровь, вместо моего пустого рассохшегося остова. Я готов передать это вам. Трелони и иже с ним желали получить живого Долговязого Джона Сильвера. Пожалуйста! — говорю я. Вот он перед вами, на веки вечные, если кому-нибудь это будет нужно. Я предлагаю вам взять его с собой и дать почитать юному Джиму Хокинсу, чтобы он решил дальнейшую судьбу приключений Джона Сильвера. Ведь Хокинс уже внёс свою лепту. Но я хочу взять у вас расписку в том, что вы получили жизнь Джона Сильвера. Это должно быть записано в вахтенном журнале и удостоверено мной и вами. Взамен обещаю не забирать с собой в могилу пятьдесят ваших пехотинцев. Это щедрое предложение.

— Я не могу этого сделать, — возразил офицер. Упрямый, как бык, глупый, как телёнок, и слепой, как курица.

— Вы ничего не понимаете, — закричал я. — Живого вам меня не увезти в Бристоль, как бы там ни было. Это во-первых.

— Вам надо спать и есть, — сказал офицер самоуверенно, — вы же не можете тянуть до бесконечности.

— А я и не думаю жить до бесконечности, чёрт возьми. Пойдёмте, я покажу вам ещё кое-что интересное.

Я поковылял во двор, офицер поплёлся за мной.

— Вот, смотрите! — сказал я, указывая на фитиль, высовывавшийся из трубки на земле. — Вы, как солдат, знаете по крайней мере, что это такое. Фитить ведёт прямо к пороховому погребу, в котором пороху наверняка раз в сто больше, чем на борту вашего фрегата. У вас же достаточно разума, чтобы представить себе, что случится, если я подожгу этот фитиль. Вся чёртова скала, на которой мы находимся, взлетит на воздух. Понимаете?

Чтобы показать, что я говорю серьёзно, я зажёг спичку и поднёс её на расстояние дюйма к фитилю. На лбу стойкого офицера проступили капельки пота.

— Я ведь не шучу, — сказал я и поджёг фитиль, подождал, пока сгорело дюйма два, потом затушил.

Офицер застыл, как чурка, лишь колени дрожали, и он, к моей радости, ничего не мог с этим поделать.

— Вам нечего стыдиться, — сказал я. — Вы не первый, у кого возникли трудности с Джоном Сильвером. Но вы можете считать себя счастливчиком, потому что вы всё ещё живы. Если вы разложите свои карты правильно, вы не только продолжите жизнь, вы с честью вернётесь домой. А я должен сказать, что немногие, имевшие дело со мной, смогли вернутся. Что скажете?

Офицеру, казалось, не хватает воздуха.

— Я должен поговорить с капитаном, — наконец выдавил из себя он.

— Правильный курс! — обрадовался я, дружески хлопнув его по плечу. — Так держать! Капитан должен ведь передать мне свой вахтенный журнал. И не забудьте сказать, что после моей смерти и похорон каждый спокойно может взять себе всё, что имеется здесь наверху. Даю вам день, но будьте благоразумны, вернитесь с ответом не позднее, чем за час до сумерек. Если мне придётся убивать пятьдесят человек, я должен видеть, что делаю. И ещё одно. Вы, вероятно, обратили внимание, что здесь вверх ведёт только одна узкая тропа. Объясните капитану: одного выстрела из моего заряженного картечью двенадцатифунтового орудия достаточно, чтобы отправить к праотцам полдюжины, если не больше, ваших людей, и я успею перезарядить, прежде чем появится следующая группа. Попросите его подумать, может ли он с чистой совестью отправить дюжину своих людей, зная, что они, отправляясь за мной, наверняка лишатся жизни.

Офицер молча повернулся и пошёл, не в силах опомниться от изумления. Не исключено, что он был настолько ошеломлён и уязвлён в своей гордости, что вообще перестал шевелить мозгами. Наверно, так оно и было.

Но не прошло и нескольких часов, как он вернулся, размахивая белым флагом и держа под мышкой вахтенный журнал. Он опять не произнёс ни слова. То, что ему пришлось капитулировать передо мной, старым пиратом, нанесло оскорбление всему, что для него было свято. Я раскрыл вахтенный журнал и записал следующее: «Настоящим удостоверяется, что на борт принят “Долговязый Джон Сильвер. Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества” для отправки в Бристоль и передачи Джиму Хокинсу, эсквайру». Офицер коряво расписался, а я заверил его подпись своим самым игривым росчерком.

— Завтра, — сказал я, — вы можете подняться и забрать сочинение, куда уже будет включён и конец. Мне нужно добавить ещё несколько слов.

Офицер захлопнул вахтенный журнал.

— Не думайте только, что вы ночью сможете преподнести мне какой-либо сюрприз, — добавил я. — Пушка заряжена, я зажгу факелы, и у меня очень хороший слух. И, пожалуйста, не забудьте про фитиль.

Судя по его виду, этого он не мог забыть.

— Не дрейфь! — сказал я ему. — Джон Сильвер, живой или мёртвый, ещё не всё в этой жизни.

Оставшись один, я сел, чтобы завершить свою сагу. Я единственный, кто ещё остался. Что всё закончится именно так, я должен был знать уже давно. Моя жизнь была открытым вахтенным журналом, но разве я читал его, пока не стало слишком поздно? Ведь нет же!

Итак, я один, пока смерть не расправилась со мной. Это и есть цена, которую приходится платить за жизнь, думаю я. Вы спросите, дорого или дёшево мне это далось? Смеяться надо или плакать? Чёрт его знает! Во всяком случае, пока жил, меня это не заботило. И вот теперь в последнюю минуту выдержать судебный процесс и кару. Может быть, надо спросить себя: не идут ли свобода и одиночество рука об руку в этом мире так, как это выглядит сейчас, если хочешь быть человеком?

Не то, чтобы я страдал от этого. Я успел, так сказать, прожить до конца, прежде чем это заметил. И всё же я понял, что одиночество — единственный грех здесь на земле и единственное настоящее наказание для таких, как я. Это и, возможно, лишь это хуже, чем смерть. Но раскаиваться? Нет, у меня тоже есть гордость. Перед кем мне каяться? Я никогда никому ничего не обещал, даже себе самому, до самой смерти. Я никогда не вступал в супружеские отношения с остальным человечеством и действительно стал его врагом. Я не вступал в брачный союз даже с самим собой. И всё же я прожил свою жизнь и вроде бы не был наказан, и кого же я должен за это благодарить, если не себя самого? Было бы слишком самонадеянно полагать, что Бог приложил к этому свою всемогущую руку. Но если бы я пожелал чего-то по эту сторону могилы, так только того, чтобы меня взяли на небеса. Подумайте только, увидеть, когда я там появлюсь, как вытянутся рожи у всех правоверных, а также и всех капитанов Божьей милостью!

Итак, я жил, что столь же достоверно, сколь то, что меня зовут Джон Сильвер, по кличке Долговязый и Окорок, хотя моя жизнь подошла к концу и, возможно, моей жизнью не стоит особо хвастаться. С другой стороны, я сделал всё, что мог, чтобы пережить самого себя. Конечно, такого намерения у меня не было, но ведь я не имел ни малейшего представления, что это такое — писать о жизни, подобной моей. Завтра придёт неподкупный офицер и заберёт Джона Сильвера. Какая жизнь ожидает этого Сильвера, если у него вообще будет какая-то жизнь? По правде сказать, мне это в другом мире будет уже всё равно. Но, чтобы Джон Сильвер стал образцом для морских пехотинцев, священников или капитанов? Нет, чёрт возьми, это невозможно.

Что остаётся сказать? Я старался делать всё наилучшим образом, с самого начала и до конца. Я был такой, какой я есть, вот и всё. У меня была на шее верёвка, но спину я ни перед кем не гнул. Если вас это интересует.