Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

36

Ты спрашиваешь, был ли Флинт реальным человеком? Судя по всему, да — таков должен быть мой ответ, даже если в это трудно было поверить, когда в одно тихое пасмурное утро, прежде чем солнце успело разогнать туман, «Морж» без всякого предупреждения навис над кормой нашего жалкого брига. Всю ночь наши паруса безжизненно висели, и единственными звуками во время моего ночного дежурства были храп экипажа, поскрипывание блока и стук капель росы, оседающей на парусах и реях.

И всё же корабль Флинта оказался рядом, словно призрак, с чёрным флагом на корме. Флагом, растянутым на перекладине, чтобы не опускался и в штиль. Даже об этом Флинт подумал, вот каким добросовестным капитаном он был. Но как же он нас нашёл в темени и мгле? И как же ему удалось настигнуть нас, когда не было ни малейшего ветерка?

Медленно, будто движимый невидимой рукой, корабль-призрак заскользил к нашему борту, нацелив на нас все пушки. Я заметил несколько фигур, беззаботно стоящих у поручней, как бы представляя команду мирного торгового судна. Они были настолько уверены в своём успехе и в своём превосходстве, что могли позволить себе просто стоять и наблюдать, а некоторые, возможно, даже спали, так тихо и спокойно, казалось мне, было у них на корабле.

Я, естественно, сгорал от нетерпения увидеть безымянного пирата, который уже так прославился, хотя никто не мог быть уверен в том, что он не миф, а реальность. Он вышел на ют, когда все пушки были заряжены. Я увидел, что он кивнул, и в тот же миг на мачтах оказалось несколько бравых матросов, и они зарифили топсели, отчего их корабль стал приближаться к нашему борту. Вот тогда я понял, что Флинт всё-таки не сверхъестественное явление, а реальное земное существо. Ему просто удалось поймать топселями ветер наверху, тогда как мы со своими короткими мачтами лежали в штиле. Так иногда бывает: лёгкий, едва заметный ветерок у поверхности воды замирает, а вверху продолжает веять. Во всяком случае, это капитан милостью дьявола.

Новый кивок капитана — и раздаётся предупредительный выстрел. У них толковый канонир, он попадает в наш бушприт так точно, что фок с треском падает. После этого Флинт медленно подходит к поручням и вежливо просит нас спустить флаг.

— С превеликим удовольствием! — гаркаю я в ответ, а у нас тем временем поднялся большой переполох, ведь до этого я и не думал будить свою команду.

— Спокойно! — говорю я им, спуская флаг. — Мы нашли то, что искали.

Все расплываются в радостных улыбках, но больше всех радуется Израэль Хендс, который вот уже четыре недели, пока мы лавировали меж островов, не имел ни единого стаканчика горячительного. Ну и к тому же никакого другого развлечения, а Хендс по натуре не одинокий волк.

— На абордаж! На абордаж! — выкрикивал он пароль покорителей морей. — Спускайте лодку, ради всех чертей! Что, мы должны целый день ждать, пока вы нас захватите?

Грозные пираты приходят в замешательство и в недоумении переглядываются, не веря своим ушам. Они не привыкли, чтобы их встречали с такой радостью. Правда несколько лет тому назад, когда я плавал с Инглендом, можно было рассчитывать на то, что половина экипажа любого купеческого судна ничего не имела бы против того, чтобы соединиться с нами. Да, были случаи, когда даже моряки тяжело вооружённых военных кораблей не осмеливались нападать на нас из-за страха перед бунтом собственного экипажа. В таком положении выбор действий оставался за нами.

Флинт, естественно, знал об этом. Но он и бровью не повёл, услышав наши радостные возгласы, и на всякий случай предпринял кое-какие меры, что я и отметил с удовлетворением. Абордажная партия, которую он отправил на наше судно, была вооружена до зубов во избежание неоправданного риска, хотя атакующие не были так уж насторожены.

— Я хотел бы поговорить с вашим капитаном, — произношу я, когда они, взобравшись к нам на судно, убедились, что на борту всего лишь четырнадцать безоружных человек. — Возможно ли это? — добавляю я учтиво.

— Нет, — категорически заявляет один. Сказал, как отрубил.

— Я — Джон Сильвер, — представляюсь я, — я был квартирмейстером у Ингленда и Тейлора. А тот сукин сын — Израиль Хендс, он был рулевым у Тича. Остальные — моя охрана, но это свободные люди. И мы уже почти месяц бороздим морские воды в ожидании, когда вы нас захватите. Так что будьте любезны, проводите меня к своему капитану!

— Откуда нам знать, что ты говоришь правду? — спрашивает другой.

— Какую тебе надо правду! — рявкаю я так, что задавший вопрос вздрагивает. — Мне что — предъявить документы, доказывающие, кто я? Что я ходил с Инглендом и Тейлором? Я вам предлагаю судно и четырнадцать пар мужских рук, а вы тут разводите сомнения. Кажется, я не требую, чтобы вы сказали, кто вы такие?

Кое-кто из них громко смеётся.

— Что тут смешного, чёрт возьми? — возмущаюсь я.

— То, что такие, как вы, вообще можете что-либо у нас потребовать, — заявляет третий. — Если вы ещё не заметили, то обратите внимание, вы находитесь под прицелом наших восемнадцати пушек.

— Вы мне угрожаете? — рычу я, сделав упор на последнее слово.

— Называйте это, как хотите, — отвечает тот, пожимая плечами. — Здесь решаем мы, а вы будете делать то, что мы скажем.

— О, да, конечно, — говорю я медовым голосом.

И делаю несколько шагов вперёд по направлению к самому говорливому нахалу и одному из его приятелей, который с издевательской ухмылкой стоит рядом с ним. Нахал кладёт руку на тесак, но больше ничего сделать он не успевает. Ему и в голову не приходило, что на свете есть нечто, действующее скорее, чем его пушки. Своими руками, которым мог бы позавидовать даже старый капитан Барлоу, я сталкиваю приятелей головами друг с другом так, что слышится страшный треск.

Вот теперь и это тебе известно, Джим. Я собственными руками убил двоих, а не четверых, как хвастал Хендс, о чём ты, Джим, написал в своей книге. Да и как бы это выглядело: человек, который одним махом размозжил сразу четыре башки? Нет, надо всё-таки меру знать, даже если речь идёт о таком, как я.

Но и двух расколотых черепов было более чем достаточно, чтобы дело приняло другой оборот. Точнее говоря, стало тихо, словно в могиле.

— Никто, — взревел я, — запомните, никто не должен указывать Джону Сильверу, что он должен делать, а что нет.

Оставшиеся пираты стояли на палубе, будто вкопанные. Они ведь никогда раньше не видели, чтобы человек на такое осмелился в трезвом состоянии. С беспокойством и сомнением переглянулись, но никто не рискнул сделать первый шаг. Они не были готовы к такому повороту событий, ведь ни один из них не думал, что они могут умереть в это тихое туманное утро только потому, что они решили заняться этим жалким и беззащитным бригом. Но это случилось. Пираты живут так, будто они всегда готовы умереть хоть завтра, но представить себе, что смерть может настигнуть их сегодня, сейчас, им не под силу. Когда их заставали врасплох, они выпрыгивали за борт, забывая, что не умеют плавать. Они сдавались и спускали флаг, забывая, что впереди их ждёт только виселица. Они убегали в джунгли, не думая, что у них нет ни оружия, ни воды для поддержания жизни.

Однако люди Флинта были более крепким орешком, чем другие пираты. Когда я успокоился, то увидел у них первые признаки решимости и осознал, что я со своей отчаянной выходкой поставил под угрозу не только собственную шкуру, но и жизнь всех моих людей.

— Моё предложение остаётся в силе, — сказал я вкрадчиво. — Двумя негодяями меньше — это небольшая плата за четырнадцать первоклассных матросов, притом двое из них — профессиональные моряки, которые знают своё дело вдоль и поперёк.

Но едва я успел договорить, как услышал позади себя крик, выстрел и звук пули, попавшей в поручни. Я обернулся. На палубе со свёрнутой шеей лежал третий пират, он был мёртв. Это поработал Джек.

— Ну что ж, — сказал я, — трое в обмен на четырнадцать тоже неплохо. Но, может, нам разойтись, пока не началась кровавая баня?

В это время послышался голос Флинта, прозвучавший подобно туманному горну.

— Ещё один, и я потоплю ваше проклятое судёнышко вместе со всей командой и скарбом! — разъярённо кричал он, размахивая подзорной трубой. Флинт всегда приходил в ярость, когда погибали моряки.

Никто и не сомневался, что он говорит серьёзно.

— Ну-ка, мигом давайте этих мерзавцев сюда, — крикнул он своим морякам.

Услышав голос капитана, матросы пришли в себя, а что им ещё оставалось? Меня, Хендса и Джека немедленно переправили на пиратский корабль, а там потащили на ют, чтобы представить пред очами пирата, имя которого по-прежнему было неизвестно.

Мы шли в сопровождении матроса, который всячески старался нас запугать. Он клялся, что лучше бы нам было гореть в адском пламени, чем попасть под руку их разгневанному капитану. Он желал нам приятного путешествия в мир иной и надеялся, что сам окажется в числе тех избранных, кто будет иметь удовольствие пытками прикончить нас. Никогда не думал, что смогу запросто убивать добрых людей, сказал он.

Я дал ему возможность выговориться, но запомнил его. Однако это были пустые хлопоты. Ибо когда мы ступили на ют и капитан уже мог нас слышать, этот злорадный матрос произнёс свои последние слова:

— Капитан Флинт сдерёт с вас шкуру живьём, — сказал он.

Какое-то мгновение я думал, что он нисколько не преувеличил, ибо сразу после этих слов капитан, имя которого наконец было названо, издал жуткий вопль, выхватил тесак и кинулся нам навстречу. Джек, идиот такой, бросился наперерез, чтобы защитить меня, приняв удар на себя. Но не успел. Тесак с дикой силой опустился на запугивавшего нас матроса, и тот тут же испустил дух.

— Проклятый негодяй, — закричал Флинт, пнув обмякшее тело нашего сопровождающего, в то время как другие, сбитые с толку, кинулись к нему.

На палубе образовалось небольшое столпотворение. Флинт заморгал, а потом провёл рукой по лбу, как бы проснувшись от кошмарного сна. Сначала он посмотрел вниз на покойника, а потом вверх, на остальных.

— Сожалею, — сказал он с печалью в голосе, и, судя по всему, это было искренне, — но сколько раз мне надо объяснять, что нельзя называть никаких имён, если их могут услышать чужаки! Неужели настолько трудно вбить себе в свои тупые головы, что наш корабль и его экипаж должны оставаться безымянными, если вы хотите жить? Сколько человек я должен убить прежде, чем до вас дойдёт, что нас, чёрт меня подери, могут схватить лишь потому, что некоторые не умеют держать рот на замке? А теперь катитесь ко всем чертям! Но это судно — наша добыча — должно быть выпотрошено и затоплено!

Люди рассыпались в разные стороны, будто под ударами хлыста.

— Ну а вы, господа, — сказал Флинт, обращаясь к нам, — кто вы такие, тысяча чертей? Как вы посмели убивать моих людей после того, как сами спустили флаг?

— Мы из того же теста, что и вы, — ответил я к вящему удивлению Флинта.

Я рассказал, кто мы, чего мы хотим и почему. Объяснил также, что двенадцать негров пойдут ради меня на смерть, к тому же совершенно добровольно, если он попробует избавиться от меня, а потом взять остальных к себе в команду.

— Джон Сильвер, — задумчиво повторил Флинт. — Я слышал о вас. Неприятное знакомство, говорят.

— Это целиком и полностью зависит от того, как поведут себя другие, сэр. Я могу также быть хорошим корабельным товарищем. И тому есть свидетельства.

— А как бы сделать так, чтобы больше проявилась эта сторона вашего характера?

— Не предпринимать ничего мне во вред. И в особенности за моей спиной.

— Как те двое, которых вы пришибли?

— Примерно так.

— Ладно, Сильвер. Добро пожаловать на борт.

— Если совет этого захочет, — добавил я.

— Ах да, — сказал Флинт, — я и забыл. Ведь вы человек команды, квартирмейстер, который говорит от имени экипажа перед Богом, чёртом и всеми капитанами нашей планеты.

— Нет, только не перед Богом, сэр. С Богом мы не на дружеской ноге.

— Могу представить! — сказал Флинт, усмехнувшись.

Флинт редко смеялся. Это было не в его стиле. В сущности он был печальным грустным типом.

— Ради вас я созову совет, — сказал он. — Люди всегда жаждут высказать своё мнение. Но вы, Сильвер, должны запомнить одно. У меня есть собственные принципы и правила. И преступить их можно только через мой труп. Усвойте это.

— И каковы же эти правила и принципы, разрешите спросить?

— Никто не имеет права рисковать безопасностью корабля и его личного состава. Нельзя из-за тщеславия или по глупости повторять ошибки других пиратов. Мы последние, Сильвер, и мы, чёрт меня подери, должны быть в форме, должны сохранить свои жизни, дабы внушать страх всем купцам, судовладельцам и капитанам. Прекратить морскую торговлю навсегда — вот моя цель. Прекратить использование добрых моряков не по назначению, вот для чего я здесь нахожусь, Сильвер.

— А трофеи? — спросил я. — Добыча, деньги, золото?

— И из-за них тоже. Ибо здесь — самая уязвимая точка торговцев. И удары в эту точку — самые болезненные.

Флинт пристально посмотрел на меня, дабы выяснить, какое впечатление произвели на меня его слова. Я не дал ему возможности что-либо заметить, это ясно, но я не ожидал, что у Флинта могут быть какие-то принципы. Конечно, были и другие капитаны пиратских судов, делавшие вид, что они выходят в море ради добрых дел. Я не говорю о капитане Миссоне, который был чистой выдумкой господина Дефо, принимавшего желаемое за действительное. Но и Робертс и Дэвис полагали, что право и Бог на их стороне. Когда Робертс обращался с выспренней речью к губернаторам или экипажу, он ссылался на высокие принципы. Он выступал против несвободы как на море, так и на суше, он даже имел наглость предложить священнику место на корабле, но в этом вопросе пираты на совете благоразумно не поддержали его и проголосовали против. Флинт не был мыслителем, вроде Робертса или Дэвиса. Флинт вообще, скажу я вам, если вы спросите, вряд ли умел думать, но он был предан делу. Пытаться что-то втолковать ему — напрасный труд. Нет, с Флинтом надо обращаться, как с музыкальным инструментом, то есть на нём надо уметь играть, если вы хотите чего-то достичь в разговоре с ним. Но это нелегко, ибо он плохо сработан и переменчив в настроении, подобно погоде и ветру. И подумать только, этот кровожадный злодей всё же стремится к чему-то хорошему, имеет свою цель и своё мнение и оберегает жизнь моряков!

Ну так по мне — пускай придерживается своих принципов.

— Я твой человек, — сказал я ему.

Больше слов и не надо было. Мы получили свои сундуки и принайтовили их среди других в свободном углу нижней палубы. Всюду толпился народ, и это неудивительно, ибо в команде Флинта было около ста тридцати человек. Треть команды всё ещё спала в своих подвесных койках. Вся команда не могла спать одновременно, поскольку подвесных коек хватало только на третью часть людей.

Так что люди везде, в каждом углу. Одни играют в кости, другие сплеснивают тросы и шьют паруса; взгляды тех, кто свесился за борт, устремлены к пустому горизонту; там поют и посвистывают, а есть и такие, кто занят резьбой — по дереву, по слоновой кости, засохшему сыру, даже по окаменелой говядине. Кто-то травит байки, кто-то в сотый раз наводит порядок в своём сундуке, кто-то играет с корабельными собаками и кошками, кто-то охотится за тараканами, а кто-то вылавливает вшей. Там просто спят, а там что-то смолят и красят, и лишь совсем незначительная часть экипажа всё-таки ведёт судно, следя за парусами, определяет местоположение и находит оптимальный курс, сменяет дозорных на мачтах. Есть и такие, кто чистит своё оружие, есть соревнующиеся, кто первым прижмёт руку противника к столу или кто более метко выстрелит; а есть и орудующие на камбузе с котлами. Так что все они, абсолютное большинство, совсем ничего не делают, как будто они никогда ничем и не занимались, да и не стремятся к этому.

Я почти забыл, как трудно было привыкать к тому, чтобы ладить с такой массой всюду толпящихся людей. К счастью, мы понимали, что не следует зря теребить друг друга, в конце концов, мы подались в пираты не затем, чтобы оказаться в аду. Мы и так в большинстве своём прошли через него.

Я спросил что-то о вахтах и распределении обязанностей.

— Ну, — сказал Флинт, — у нас распределены боевые обязанности, это ясно. А так у нас нет постоянного кока, но в камбуз никто по доброй воле не идёт. Ну и койки никто не хочет убирать. Всем остальным занимаются те, кто окажется на палубе.

— Этого достаточно? — спросил я, вспомнив о тех многих ни к чему не пригодных людях на борту «Каприза», которые не хотели и пальцем шевельнуть, да и едва ли умели что-то делать.

— Должен сказать, что здесь все — первоклассные моряки. Они знают, что к чему. Подожди, и увидишь, когда мы начнём менять галсы. Любо посмотреть. Ведь и не подумаешь, когда видишь их разомлевшими, валяющимися на палубе, так?

Он засмеялся, гордый тем, что он один из этих моряков. И он говорил правду, ибо я никогда не видел так прекрасно летящего под парусами судна, как «Морж», и экипажа, знающего своё ремесло настолько хорошо, что их корабль прямо-таки пел от счастья. Но экипаж «Моржа» был хорош и когда ничего не происходило: когда время шло своим чередом. Всё же нам очень редко приходилось лететь на всех парусах. В основном мы дрейфовали и просто выжидали, вяло кружа в каком-нибудь отдалённом месте бескрайнего океана, где, как предполагалось, могло появиться торговое судно без конвоя. Да, леность и праздность здесь ценились так же высоко, как и всё золото в мире. Золото обжигало пальцы, когда его хватали, но и свободное время использовалось полностью и никогда не пропадало впустую. Здесь никогда не играли в кости на дежурство в камбузе или какое-то другое неприятное занятие, ибо каждый боялся проиграть.

Всё первое утро, пока мою старую посудину не затопили, предварительно опустошив, я ходил по палубе. Я хотел смотреть и учиться, отмечать настроение, понять, как тут у них со сноровкой и юмором. Я узнал, что на борту были прямо-таки таланты: один дипломированный лекарь, три плотника, из которых два шотландца и один финн, — все трое из стран, где, как известно, много лесов, и поэтому им не было равных в их деле; четыре музыканта, в обязанности которых входило пробуждать в нас отвагу и утешать в минуты грусти; два лоцмана, один с Антильских островов, другой — с африканского западного побережья. Да, Флинту удалось собрать команду, знающую своё дело.

Все были люди закалённые и с огромным опытом. Только небольшая кучка людей не выходила раньше в море на пиратском корабле. Флинт предпочитал иметь дело лишь с теми, по ком плачет верёвка. Он считал, что только таким можно доверять. Конечно, в чём-то он был прав, но Флинт забыл самое важное: большинству из них было всё равно, живы они или нет. Верёвка уже фактически висит у них на шее, но они относятся к этому не так, как я. Наоборот. Под угрозой виселицы они могли бесстрашно рисковать своей жизнью. Они дрались не за жизнь, нет. Ведь всё равно им суждено скоро умереть.

Но ничего не скажешь, экипаж был что надо, и капитан Флинт умел вселять в них дух, когда требовалось, чтобы такие, как он и я, добивались своего. К тому же, у каждого была гордость за своё ремесло. К чести их будь сказано, они не спускали флаг перед кем угодно. Им всё ещё присуще было чувство стыда — как бы там ни было.

Однако я был поражён, узнав, что Флинт нанял также полдюжины индейцев с Москитового берега.[29] Из-за ненависти к испанцам часть индейцев этого племени однажды примкнула к буканьерам, и с тех пор некоторые из них стали выходить в море с нами. Они были нашими единственными друзьями на суше, а молодёжь племени отправлялась на несколько лет к нам на корабль. С одной стороны, чтобы обобрать пару испанских кораблей, как объясняли их старейшины, а с другой — посмотреть на мир. Это всегда полезно, говорили старейшины, ибо молодёжь должна утолить своё любопытство, чтобы успокоиться. Так вот, индейцы в течение нескольких лет плавали с нами, искателями приключений, участвовали в сражениях и рисковали своей жизнью, как и все другие, а потом возвращались к своему племени. С собой они забирали лишь некоторые железные инструменты, а свою долю добычи брать не хотели. Да, они лишь смеялись над нашей безумной охотой за золотом и серебром во всех формах и видах.

Почему они оставались нашими союзниками? Почему питали симпатию к Флинту и другим людям того же сорта? По единственной причине, скажу я вам, — они знали, что такое жизнь и что есть смерть.

Раз в год индейцы приносили в жертву человека — пленного, которого они специально оставляли в живых для этой цели. Целый год, до самого дня жертвоприношения, этому избраннику не отказывали ни в чём, кроме свободы. У него были рабы, которые денно и нощно ухаживали за ним, его одевали в самые дорогие одежды, кормили самой вкусной и лакомой пищей, ему не надо было ничего делать, даже пальцем пошевелить, и он жил со всеми удобствами и роскошью, какие только могло ему предоставить племя. С ним обращались, словно с полубогом, и люди преклоняли колени, встречаясь с ним, даже ползали перед будущей жертвой в грязи. А после года такой жизни его живьём сжигали на костре и оплакивали, будто близкого друга или родственника, покинувшего этот мир.

Но какое отношение всё это имеет к нам? Я точно и не знаю. Подумайте, что происходит, когда нас, пиратов, вздёргивают на верёвке, чтобы вселить в душу мир и спокойствие вам, всем остальным. Нас позорят, оплёвывают, презирают. Обращаются с нами, словно с вшами, крысами или тараканами. Нас вздёргивают, как подонков и негодяев. Нет, вы не умеете ценить жизнь, ибо вы никогда не задумываетесь над ней. Вы лёгкой рукой забираете жизни язычников, рабов, иудеев, ведьм, преступников, пиратов, индейцев, врагов всех рас, нищих и даже моряков. Индейцы, по крайней мере, поняли: нельзя просто так лишать человека жизни. Иногда я подумывал, что мы, пираты, искатели приключений, покорители морей, морские тигры — такие же, как те пленные рабы, которых индейцы приносили раз в год в жертву. Разница лишь в том, что мы идём на заклание добровольно, умышленно, не встречая со стороны ни малейшего понимания нашей готовности к услугам.

Позднее, ближе познакомившись с Флинтом, я спросил его, почему он брал на борт этих индейцев.

— Они охраняют мою жизнь, — ответил он, и больше я ничего от него не добился.

Но мне кажется, я понимал, что ответ Флинта нельзя воспринимать буквально. Он был из тех, кто может умереть ради того, чтобы в жизни был какой-то смысл, он был из тех пленных, которых приносят в жертву, вот и всё. Индейцы стали его друзьями по единственной причине — они знали, как если потребуется, приносить в жертву человека.

Пока я пребывал в размышлениях, рассматривая и прислушиваясь к окружающему, я и не заметил, как передо мной возник Пью, старый фигляр.

— Добрый день, мистер Сильвер! — сказал он с уважением, ибо я был одним из тех, кто всегда обходился с ним так, как он того заслуживал, то есть как с собакой. — Приятно встретиться. Всегда рад. Мистер Сильвер снова будет квартирмейстером? По моему мнению, лучше вас не найти. Я видел, как вы голыми руками отправили на тот свет Хиппса и Льюиса.

Он засмеялся и хотел было похлопать меня по спине, но не осмелился.

— Это наш старый Сильвер, сказал я всем на борту. Ему нет равных, сказал я. Разве только Флинт. А с Сильвером и Флинтом вместе, сказал я, мы горы свернём. Ведь я прав, мистер Сильвер, да?

— Всё зависит от того, — ответил я, — с каким количеством трусливых скотов, подобных тебе, нам придётся иметь дело.

— Конечно, конечно, — сказал Пью и, смиренно кланяясь, попятился назад.

Ох уж этот Пью, подумал я, и даже с ним я должен жить и выслушивать его мнение на совете. Он негодяй, но даже он должен иметь своё слово в деле, иначе невозможно, если мы хотим мирно существовать и всё выдержать.

Я подошёл к бушприту и слез в сеть. Только там и в корзине дозорного на мачте можно было спокойно побыть наедине со своими мыслями. Я прилёг и прислушался к звукам парусов, морским волнам, вспарываемым форштевнем корабля, и неясным голосам на палубе. Всё будет хорошо, подумал я, надо только привыкнуть к сутолоке и давке. Я наконец успокоился, теперь никакой спешки, никакой суеты. Пусть время идёт своим чередом, пусть будут в основном небольшие дела, а иногда — крупные, по возможности приятные, пока я не разбогатею, воистину не так уж это плохо, при том, что на берегу Долорес.

Я уснул и проснулся, услышав голос Флинта.

— Свистать всех наверх! — громко приказывал он. — Все на совет!

Сразу поднялся страшный шум и гомон, ибо к таким приказам команда не привыкла. Стали усердно созывать тех, кто продолжал спать. Гул ожидания распространялся со скоростью лесного пожара. Если Флинт созывает совет, стало быть, начинаются большие дела, думали все. Я сам тоже поплёлся вверх на палубу и оказался наискосок позади Флинта. Он обернулся, как будто у него на затылке были глаза, и кивнул мне. Перед нами стояла самая разношёрстная толпа людей из всех, когда-либо виденных мной.

— Ребята! — закричал Флинт. — Большинство из вас наверняка заметили, что мы получили подкрепление. К нам присоединился Джон Сильвер, вот он, он был квартирмейстером у Ингленда и Тейлора, а с ним ещё тринадцать человек. Некоторые безусловно его уже знают. Если не ошибаюсь, некоторые плавали с Инглендом и Тейлором. Есть ли у кого-нибудь возражения? Примем Сильвера и его компанию?

— Принять! Принять! — раздались голоса.

— Он убил Хиппса и Льюиса за болтливость, — сказал Флинт сухо.

— Туда им и дорога!

Это был Пью, и несколько человек поддержали его.

— Сильвер наш человек! — крикнул опять Пью, и послышался ещё больший одобрительный гул.

Когда шум спал, раздался писклявый, сразу узнаваемый голос.

— Но не мой! — взвизгнул Деваль, ибо это был именно он. — Джон Сильвер пошёл против совета и Тейлора, когда спас жизни Ингленду и Маккре.

Наступила звенящая тишина. Все знали, что Деваль высказал серьёзное обвинение, из-за которого между пиратами может возникнуть борьба не на жизнь, а на смерть. Флинт обернулся, усмехаясь. Он хотел посмотреть, как я выйду из создавшегося положения. Его это забавляло, злодея!

А этот подонок Деваль вообразил, что он наконец может отомстить. И что он здесь делает? Я слыхал, что он заставил команду Тейлора ходить по струнке. Тейлор, ценивший такие вещи, осыпал Деваля любезностями и сделал его своей правой рукой. Деваль приплыл с Тейлором в Вест-Индию, жил там какое-то время за счёт своей доли добычи, а потом ему посчастливилось, не привлекая лишнего внимания, поступить на «Моржа». Наверняка он надеялся, что Флинт его оценит не меньше, чем Тейлор, но Флинт не нуждался в том, чтобы ему помогали бить людей до полусмерти, а иногда и ещё сильнее. Во всяком случае, в одном я уверен, думал я, стоя перед экипажем «Моржа», нетерпеливо ожидающего развития событий: если я был злым духом Ингленда, то Деваль — моим.

— По мне, капитан Маккра может гореть синим огнём, — начал я. — Но правда (даже если эта правда исходит из уст жалкого труса Деваля), что я спас жизнь Ингленда. И запомните мои слова: я бы сделал это вновь. Ингленд был честным малым и умелым капитаном. Под его командованием мы захватили двадцать шесть призов, и он никогда не вмешивался в решения совета. Он не был капитаном милостью Божьей и не брал примера с высокомерных, горластых выскочек, которых мы вынуждены выбирать вожаками, за неимением лучшего.

Уголком глаза я видел, как улыбка Флинта застыла, но лишь на короткое мгновение. Он был не глуп и понимал, что идёт игра, где для достижения цели все средства хороши.

— Правда, я пошёл против Тейлора, но не единожды, а сотни раз. Он был слабым и расчётливым, этот поганец, и сам за всю свою жизнь ни к чему руки не приложил.

При этих словах все рассмеялись, ибо кто же не знал, что от рук Тейлора пользы было мало.

— Тейлор за шиллинг мог предать кого угодно, — разорялся я. — Сколько человек получили заслуженное, когда они с Тейлором поплыли назад в Вест-Индию, чтобы обрести свободу? Сколько? Тейлор думал только о спасении своей шкуры. И плевать ему было на вас. И как вы думаете, кого он выбрал палачом на корабле? Кого он выбрал своим грязным подручным, в полном смысле этих слов? Кто лизал Тейлору все места, только бы его одобрительно похлопывали по плечу? Кто же это был, как не наш замечательный собрат Деваль, который за малейшую любезность Тейлора мог пойти на что угодно. И это неудивительно, говорю я. Его мать была потаскухой, она и знать не хотела о его существовании. Она уступила его за деньги одному развратному козлу по имени Данн, от которого у неё тоже был ребёнок. А Деваль-то думал, что его взяли ради него самого! Вот и вся правда, ребята, а теперь можете принимать решение!

— Всё неправда, — благим матом завопил Деваль, придя в бешенство от унижения и стыда.

— Заткнись, собака, — ответил я ему. — Решать будет совет. Если бы ты лично хотел свести со мной счёты, это одно, но ты пожелал выставить меня перед всеми, и я имею право защищать себя.

— Точно! — выкрикнул кто-то.

И я начал рассказывать историю Деваля, но не успел дойти и до половины истории, как Деваль под улюлюканье и солёные словечки команды исчез в трюме. Я спокойно посмотрел в глаза Флинту и увидел в ответ его одобрительный взгляд.

— Джон Сильвер принят? — спросил Флинт.

Раздались восторженные выкрики. Уже в который раз я понял ценность байки, которая может стоить правдивой истории, хотя в данном случае я на самом деле рассказал правду.

Запомни это, Джим, но ты уже и так ведь знаешь, судя по тому, что ты написал обо мне. На «Морже» был юнга, его звали Джон, он утешал меня, когда я остался без ноги. Но я обратил на него внимание ещё в первый день, потому что он стоял недалеко от меня и я видел его глаза, большие, как плошки. Так вот, Джон верил моим словам и считал, что всё, что я говорю, — чистая правда. Он привязался ко мне, Джим, точно так же, как ты, потому что я любил поговорить. Это самое великое дело, Джим, запомни это тоже — говорить с людьми, тогда не так дьявольски одиноко потом, когда придёт пора подводить итог.