Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

34

Да, Джим, я описываю свою жизнь такой, какой её себе представляю: пишу правду, Джим, ничего, кроме правды. Ты удивляешься? Безусловно, — отвечаю я за тебя, ибо тебе известно не хуже других: меня никогда не волновало искажение правды. Я предпочитал правдоподобие. Потому и чего-то достиг в этом мире.

Короче говоря, вот уже год (может быть, немного больше или меньше, в мои лета точное время подсчитать трудно), как я отсиживаю задницу, выписывая свидетельские показания и стараясь не вывернуть наизнанку ту жизнь, которая, как мне кажется, у меня была. Можешь поверить, это тяжёлый изнурительный труд, не для лентяев и бездельников. Сам знаешь, ты ведь написал свою повесть об Острове Сокровищ!

А теперь ты, конечно, хотел бы знать, почему я обращаюсь к тебе подобным образом. Дело в том, что когда пишешь книгу, ты одинок, и более одинок, обнаружил я, чем просто в жизни; и я знаю, что говорю. Поэтому я пишу тебе, с чем ты вынужден будешь смириться.

Ты не первый, между прочим, кто удостоен подобной чести. Можешь представить себе, Джим, что половину своей жизни я рассказывал писателю Дефо. Ты думаешь, конечно, что у меня не все дома, потому что Дефо давно умер и похоронен. Но мне нужно было к кому-то обращаться. Надо бы сразу подумать о тебе. Ты ведь живой, как можно надеяться, преуспеваешь и сможешь прочитать. Поэтому я и решил писать тебе до тех пор, пока мои жизненные силы не иссякнут. Во всяком случае это должно тебя заинтересовать, ибо из моей жизни мне осталось рассказать только о нашем плавании с Флинтом, остальные события ты описал в повести, названной тобой «Островом Сокровищ». Ты оказал мне услугу — мне не надо вспоминать и рассказывать о жалкой неудаче, постигшей нас из-за моего хорошего отношения к тому мальчишке, каким ты тогда был.

Году эдак в 1723-м, уже после того, как я в Лондоне, спасибо Дефо, познал, такое место в этом мире отведено мне подобным, я вновь сошёл на берег в Порт-Ройале на Ямайке. В компании с Израэлем Хендсом, не самым лёгким человеком для общения. Он стал напиваться, как свинья, лишь только мы оставили позади себя Грейвзенд, и, как известно, это продолжалось до самой его смерти. Хендс был большим канальей, иногда я жалел, что Чёрная Борода не прицелился немного выше. Во всяком случае, никто не упрекнёт тебя, Джим, за то, что ты в конце концов попал в него.

А теперь ты спрашиваешь, я слышу, своего старого корабельного товарища Сильвера, почему он вообще таскал за собой подонка Хендса. Я объясню тебе это.

В те времена дни искателей приключений были сочтены. Большинство из них уже отбросили копыта, а за уничтожение оставшихся объявлялась награда. Испанцы перевозили на парусниках свои богатства в сопровождении конвоя из сотен судов. А искатели приключений всё-таки не самоубийцы, хотя им всё равно, живы они или мертвы.

Кроме того, губернаторы островов получали свою долю от регулярной торговли. Раньше они выдавали каперские свидетельства,[27] получали процент с каждого нашего набега, содержали собственные публичные дома и кабаки и ходатайствовали за искателей приключений перед королём и парламентом. Но когда барыши сократились, стало более выгодным делать ставку на обычную торговлю, тогда пираты получили врагов, хуже всех военных моряков и пушек. Запомни, Джим: самое страшное для них — не получить достаточной прибыли и хорошего процента. Ничего тут не поделаешь: против рожна не попрёшь.

Вот что я осознал и пришёл к выводу, что собрать экипаж и найти капитана, готового попытать счастья, выступив против всего мира, дело непростое. А этому негодяю Хендсу всё трын-трава. Не ему же заботиться о том, чтобы я в один прекрасный день мог купить себе свободу. После Ингленда я накопил девятьсот фунтов. Не пустяк, и я поместил их, как это обычно делалось, в надёжное место, у мастера золотых дел в Лондоне и мог потом получать по векселю наличные во многих местах земного шара. Но этого было недостаточно для спокойной жизни. Не менее трёхсот фунтов в год уходило в те времена на покупку казначейских бумаг, чтобы можно было вести жизнь джентльмена, не шевельнув и пальцем, если только подобную жизнь можно выдержать. Никто не должен думать, что Долговязый Джон Сильвер вышел в море с Флинтом ради своего удовольствия и от нечего делать, как большинство других.

Найти Флинта было непросто. В то время даже имя его было неизвестно. Я услышал, что какой-то пират, словно в старое доброе время, совершает опустошительные набеги у Антильских островов. Но кто это был и откуда он взялся, никто не знал. И вообще не было уверенности, что речь идёт о пирате. Суда просто исчезали, как казалось, в небытие, и не было оснований обвинять в этом погоду и ветер.

Но потом нашли матросов с американского брига, который подвергся нападению подлинного, действительно существующего, пиратского корабля. Но никто из них не видел капитана и не слышал, чтобы его называли по имени. Лишь только они сами спустили флаг, им пришлось построиться вдоль поручней спиной к пиратам. Некоторые упали на колени и молили о пощаде. Некоторых из них бросили за борт, других сначала провели в трюм, предварительно завязав им глаза, а после высадили на остров, снабдив провиантом, оружием и всем необходимым для выживания.

Через два месяца история повторилась, с той разницей, что все офицеры стали, как говорится, на голову короче за то, что отдали приказ сопротивляться, подвергнув опасности жизнь мирных матросов. Затем появились официальные сообщения испанцев о том, что новый пират захватил и сжёг три их корабля, сохранив жизни только рабам, которые были на тех судах.

Стало совершенно ясно, что в этих водах орудует по крайней мере одно пиратское судно, к тому же с умным и решительным капитаном, команда которого умеет беречь если не чужие, то свои шкуры. Но для простых людей и властей неизвестный корабль стал привидением, внушающим страх, но всё же не вполне реальным, вроде Бога и Сатаны, Святого духа и ангелов. Хотя в данном случае обошлось без священников, которые бы подстрекали народ ко всякой болтовне.

Но как, спрашивал я себя, вступить в разговор с привидением, с тенью, какую представлял собой этот пират?

Я купил старую посудину по завышенной цене. Я нарочно требовал, чтобы моя покупка осталась в тайне, поскольку я, мол, собираюсь зафрахтовать ценный груз и боюсь, что об этом узнают пираты. Как я и рассчитывал, новость распространилась с быстротой молнии. Так быстро, что уже на следующий день Хендс, которому я ни слова не сказал об этом, подошёл ко мне и спросил, верен ли слух, что я купил корабль.

— Чёрт, кто тебе доложил? — спросил я возмущённо.

— Успокойся, — сказал Хендс. — В курсе только я. Мне шепнули по секрету, взяв обещание, что я буду держать язык за зубами. Хотя я знал, что ты позовёшь меня. Ты ведь не обманешь старого Хендса, подумал я.

— Ни за что в жизни, — заверил я.

— Когда отправляемся? — спросил Хендс. — И куда?

— Завтра.

Хендс с удивлением посмотрел на меня своими налитыми кровью блёклыми глазами.

— А экипаж? Оружие? Пушки?

— Пойдём без всего этого.

По виду Хендса нельзя было сказать, что он что-нибудь понял, а впрочем, он выглядел таким же, как всегда, лишь скорчил что-то вроде гримасы.

— Мы отправимся не как пираты. Мы отправимся как приз, — сообщил я.

Больше ничего я не мог сделать. Рано или поздно этот внушающий страх безымянный неуловимый пират пронюхает обо мне и поймёт, что такой лёгкой добычи ему никогда не найти. Но на всякий случай я также распространил слух, что направляюсь к острову Сент-Томас, чтобы там забрать товар, а затем вернуться.

Сент-Томас, говоришь ты, разве это разумно? Да, но я размышлял так: кто же из тех, кто видел меня полуголым дикарём, узнает меня в роскошной одежде? Ведь только служители Бога — священники имели возможность изучать меня вблизи. К тому ж у меня были свои причины, о которых я никому не заикнулся, тем более Хендсу.

На переход от Порт-Ройала до Шарлотты-Амалии ушло десять дней, быстрый переход, если учесть, что на борту находилось всего два члена экипажа. Но Хендс был толковым моряком, когда высыпался после пьянки. Если он не накачивался ромом, то был даже хорошим товарищем, пел, приводил в порядок судно, отстаивал двойную вахту, радуясь, как малое дитя, что вновь вышел в море.

В течение всего перехода мы не видели ни одного паруса и без приключений прибыли в форт Шарлотта-Амалия. Отдали салют мушкетами, так как пушек у нас не было. Это было смешно, но ответ — на два выстрела меньше — мы получили немедленно, как и надлежало. Бросив якоря на рейде, я погрёб к берегу, а Хендс остался вахтенным на борту. Он должен был то и дело появляться на борту в разной одежде, чтобы на берегу думали, что у нас полный экипаж.

Я представился дежурному офицеру крепости, и тот записал меня в книгу донесений под именем Джонсон, спасибо покойному Дефо. Я попросил аудиенции у коменданта, меня в моей роскошной одежде провели к нему, и там я учтиво попросил разрешения пополнить провиант и укомплектовать экипаж. От меня сбежало несколько рабов, сказал я, так что мне нужна замена им. Возможно ли это?

— Смотря по обстоятельствам, — ответил комендант. — У нас на острове семь тысяч чернокожих, но их хватит не надолго, так как сейчас большой спрос на сахар. Владельцы плантаций раскупают поступающие партии целиком, до последнего человека, будь то мужчина или женщина.

— Но… — вставил я.

— Но всегда есть такие, от которых мало проку. Во-первых, это, конечно, больные, а также непослушные и бунтари, у тех ни стыда ни совести. Можете представить себе, капитан, несколько лет тому назад мы получили целое судно с подобными мятежниками. Их подстрекал один белый, которого за попытку поднять мятеж заковали в кандалы в трюме с невольниками в ожидании суда. Ничего подобного у нас раньше не было. Сначала они были податливы, как ягнята, а потом внезапно словно весь остров взорвался. Первый мятежник появился на плантации у священников. Бунт подавили, не дав распространиться. Хороший знак, считали мы, что другие держали себя в руках. Но негодяи замыслили больше, чем мы предполагали, и именно тогда, когда мы думали, что опасность миновала и ослабили охрану, разверзся настоящий ад. Они убили сотню белых, прежде чем нам удалось совладать с ними. Человек сто, женщин, мужчин и детей, они разъяли на части и развесили на деревьях по всему острову.

— А сколько было убитых с их стороны? — спросил я, охваченный ужасом.

— Нисколько, капитан, — сказал комендант и развёл руками. — Ни одного!

— Как же так? — сказал я, конечно. — Неужели подобное возможно?

— Думаю, ни одного, — поправился комендант. — Когда мы усмирили бунт, всё было опять спокойно, тишь да благодать. Несколько рабов сбежали в горы, а именно они всё это затеяли, как утверждали оставшиеся. Мы взяли пятерых, пытали и убили, не добившись ни слова. Ничего подобного у нас прежде не случалось.

— А какая связь бунта с партией рабов, прибывшей на судне? — спросил я.

— Все белые, которые были убиты, купили невольников из той партии.

— И что же, — сказал я угрюмо, — теперь вы намерены сбагрить мне подстрекателей и бунтовщиков? Да?

— Ну что вы, капитан! Я просто хотел быть с вами откровенным, только и всего. В принципе на Сент-Томасе нет невольников на продажу. Но после бунта мы держим часть рабов с того судна за семью замками. В то же время мы были вынуждены возместить убытки тем плантаторам, которым пришлось обходиться без своих рабов. Всё это влетело нам в копеечку. Было бы лучше, если бы мы могли их каким-то образом перепродать, отослать отсюда. Понимаете? Мы не знаем, бунтовщики они или нет. Мы просто приняли меры предосторожности. Плохо то, что плантаторам нужны невольники, а эти ведь сильные и здоровые. Если бы плантаторы по сей день не были до смерти напуганы, они бы никогда не выпустили такого груза из рук. Не желаете взглянуть на них?

Голос коменданта был почти умоляющим.

— Попытка не пытка, — сказал я с неохотой. — Но я хотел бы встретиться с ними с глазу на глаз. По своему опыту знаю, они часто притворяются, валяют дурака, если поблизости кто-то из стражи или из представителей власти.

— Конечно, — сказал комендант, совсем не удивившись.

— А белый? — спросил я, как бы проявляя общий интерес. — Тот, что был подстрекателем. Его вы поймали?

— Джон Сильвер! — изрыгнул из себя губернатор с неожиданным отвращением и гневом. — Нет, этот дьявол сбежал, убив двух священников. Он умышленно застрелил двух служителей культа, хотя они взяли его работать по контракту. Ему оказали милость, иначе его наверняка повесили бы. И должен сказать вам, капитан, что если я его когда-нибудь увижу, то задушу собственными руками!

На всякий случай я промолчал. Комендант успокоился, провёл меня к тюремным камерам, сказал что-то двум стоявшим на страже солдатам и пропустил меня внутрь.

Я не сразу привык к полумраку и зловонию. Начав что-то различать, я увидел дюжину чёрных тел, свернувшихся вдоль длинной стены, как можно дальше от переполненной мочой и экскрементами бочки, стоявшей у противоположной стены. Никто не сдвинулся с места, когда дверь открылась и вошёл я. Они лежали неподвижно, будто мертвецы, но вот я увидел в полумраке несколько пар глаз, наблюдающих за мной.

— О’кей! — мой голос прозвучал так, как когда-то на борту «Беззаботного». — Есть ли здесь кто-нибудь, чёрт возьми, кто понимает, что я говорю?

Уверяю вас, в камере наступило оживление. И, чёрт побери, передо мной возник не кто иной, как Джек, он смотрел мне прямо в глаза.

— Джон, — сказал он, но тихо, он ведь был умён. — Джон Сильвер!

— Собственной персоной!

— Пленный? — поинтересовался Джек.

— Нет, — ответил я смеясь, — совсем наоборот. Я свободен, словно птица, и при деньгах. Я пришёл выкупить тебя, если хочешь.

— Если хочу? — повторил он.

Я отметил его замешательство.

— Здесь все из племени сакалава. Я не могу их бросить.

Я подумал немного. Конечно, у меня были деньги, чтобы купить их всех, но что я буду делать с ними, с целой личной охраной? Хотя, тут же подумал я, нет никакой уверенности, что у меня будет возможность объединиться с тем неизвестным пиратом. Вполне может случиться, что мне придётся плавать самостоятельно.

— Прекрасно, — сказал я, — покупаю всех, если ты за них ручаешься.

Джек просиял и дружески ткнул меня в живот. Он до сих пор не научился тому, что белые в таких ситуациях хлопают друг друга по спине.

— Ты помнишь ту женщину? — спросил я потом. — Ту, что откусила конец у Баттеруорта.

Улыбка Джека стала ещё шире, если это возможно.

— Она тоже здесь, — сказал он. — В соседней камере. Её они боятся больше всех нас.

— Она твоя? — спросил я, внезапно подумав, что это так.

— Она ничья, — с гордостью в голосе произнёс Джек. — Она принадлежит только себе самой. Она наполовину из племени аквамбу. Они подобно людям из племени сакалава, не склоняются ни перед кем.

— Хорошо, — сказал я, — тогда я и её выкуплю.

Широко улыбаясь, Джек опять ткнул меня в живот.

— Сейчас я уйду, — сказал я Джеку. — Сегодня или завтра вас под стражей повезут ко мне на корабль. Объясни остальным, я лично отрублю голову каждому, своим видом показавшему, что знает, кто я такой. И скажи, если они ещё сами этого не поняли, что как только их нога ступит на борт моего судна, они становятся свободными людьми. Я не работорговец.

Я постучал в дверь, меня выпустили, я попросил открыть соседнюю камеру, чтобы увидеть женщину, единственную в своём роде. Следующая дверь за мной закрылась, и я потерял свою прежнюю уверенность, а сообразив, что женщина, которую я, не найдя лучшего имени, назвал Долорес, была в этой камере одна, я и вовсе растерялся. Она стояла в центре камеры, будто пригвождённая к полу, спиной ко мне; похоже, она не меняла позы с того момента, как её туда поместили. Услышав мои шаги, она не повернулась, и мне пришлось обойти её. Она была такой, какой я её запомнил: высокомерной, невозмутимой и замкнутой в себе. Но пока мы стояли там лицом к лицу, я всё-таки убедился, что она приподняла веки. Да-да, я был уверен, что она вспомнила и узнала меня.

— Ты понимаешь английский? — спросил я осторожно.

Она кивнула, но не произнесла ни звука.

— Ты знаешь, кто я, — сказал я. — Джон Сильвер, белый невольник с «Беззаботного». Я вернулся, чтобы выкупить Джека со всеми его соплеменниками. Я готов выкупить и тебя. Мне нужна такая женщина. Но я не хочу выкупать тебя на каких-либо условиях. Я порву твой документ, лишь только мы поднимемся на борт. Если ты пожелаешь стать моей женщиной, то всё будет хорошо, а нет — тоже хорошо. Я обойдусь, как и ты, я полагаю. Но если ты хочешь, чтобы я тебя выкупил, ты должна сейчас сказать «да». Мне надо от тебя услышать хотя бы только «да».

Она взглянула на меня снисходительно, а потом губы её приоткрылись, и раздался звенящий, бодрый смех, ничего подобного которому я никогда не слышал, так удивительно чисто он звучал.

— Да, — сказала она, чётко и ясно, и больше ничего.

Я не мог оторвать глаз от её полнокровных губ и белых зубов. Я думал о том, как же это выглядело, когда эти зубы сомкнулись на возбуждённом, напряжённом члене Баттеруорта.

По мне женщина, ясно, подумал я и удалился, оставив её в той же позе, в какой она была при моём появлении, — спиной к двери. Я вернулся к губернатору.

— Знаете что, — сказал я сразу, — я покупаю их всех, если вы назовёте приемлемую цену. Из некоторых я, конечно, сделаю матросов. Мой помощник умеет обращаться с упрямыми дикарями. Других могу перепродать. Учтите, я оказываю вам услугу. Примите это во внимание, когда будете называть цену. Что скажете?

Комендант поднялся, у него будто гора свалилась с плеч.

— И женщину? — спросил он.

— Да, — сказал я, — и женщину. Для личного пользования. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Конечно, конечно, понимаю, — с необыкновенной доброжелательностью заверил он.

Но видно было, что он подумал: «Вот уж эту женщину я бы не пожелал для себя».

— Так какая ваша цена? — спросил я по-деловому.

— Семьдесят риксдалеров, — ответил он. — Это ведь неплохо. Если вы перепродадите, сможете подзаработать.

— Прекрасно! — согласился я, не торгуясь.

— Капитан, — начал комендант, — разрешите угостить вас стаканчиком. Вы оказали мне большую услугу. Я этого не забуду. Если вам что-нибудь понадобится, вы всегда желанный гость на Сент-Томасе.

Он поднял тост за меня и пообещал, что мои невольники будут доставлены на корабль до того, как стемнеет. Оплатить я могу на следующий день. Искушение взять их на борт и отчалить, не уплатив ни единого далера, было, естественно, велико, но в этом случае они, согласно всем правилам, остались бы невыкупленными. Поэтому я настоял на том, чтобы бумаги были сразу оформлены, отсчитал оговорённую сумму и получил документы, в которых ясно указывалось, что я стал владельцем тринадцати невольников: двенадцать из них мужского пола и одна женщина редко встречаемого типа.

Я не отправился сразу же на корабль. Сначала я посидел в таверне и заказал стакан рома «Смерть дьяволу». Чтобы убить дьявола — ведь он предназначался именно для этого, — ибо жизнь была адской, и времена — сущий ад. Владелец кабака, конечно, сделал большие глаза, когда такой джентльмен, как я, заказал питьё для рабов; во всяком случае, мне дали нечто совершенно отвратительное на вкус.

Я думал о былом: о неудачном бунте на «Беззаботном», предательстве Скьюдамора, о событиях, происходивших в трюме с невольниками, где был и Джек; об укороченном органе Баттеруорта; аукционе, прозванном свалкой; рабыне, которую хлестали плёткой за то, что она спала со мной; о маленьких и злых глазах Хольта; о своём выстреле, освободившем мир от него. Я не принадлежал к тем, у кого воспоминания вызывают страдания, но должен признаться, картины были нерадостными.

Я пошёл в глубь острова, и вскоре меж деревьев замелькали плантации священников. Я подкрался поближе, чтобы получше разглядеть. Всё было по-прежнему, чего я и опасался, если честно. Всё так же стояла каменная церковь, построили новый жилой дом. Пробравшись сквозь заросли кустарника, я увидел сахарные плантации. И здесь никаких изменений, кроме, пожалуй, только ухудшений, ибо теперь священники вдвое увеличили и количество рабов, и обрабатываемую землю. Помимо того, они наняли погонял и одного белого надсмотрщика. Вот и всё, чего я добился. Священники больше не верили, что их Бог даст им достаточно силы, дабы они сами могли справляться с рабами. И какова же польза от этого? Не в том ли, что мой урок их проучил и они стали не такими дураками, как раньше?

Я пошёл назад в форт Шарлотта-Амалия, сел в лодку и погрёб к судну, на котором Хендс красовался в своих ярких одеждах. Подобно большинству искателей приключений, Хендс приходил в восторг, словно ребёнок, нацепляя на себя жабо, шляпу с перьями или камзол с медными пуговицами и всё остальное, что под руку попадает. Если позволял случай, пираты любили наряжаться в яркие тряпки, похожие на павлинье оперенье, но как бы они ни старались, что бы ни накручивали на себя, выглядели они страшновато. Хендс не был исключением, но он и без тряпок был хорош.

— Хендс, — сказал я, — можно прекращать маскарад. Нам не нужно больше делать вид, что нас много, ибо к вечеру нас станет больше. Я нашёл ещё двенадцать человек.

Хендс красноречиво присвистнул.

— Ты завербовал людей в этой дыре? — спросил он. — Неплохо, чёрт подери, в такие-то времена. С кем они плавали раньше? С Тейлором? Робертсом? Киддом? С кем-то из великих?

— Ни с кем. Они все сухопутные крысы.

— Сухопутные крысы, — захихикал Хендс с презрением.

И надо признаться, он имел на это полное право, ибо нет пиратов, сколько-нибудь уважающих себя, которые нанимали бы сухопутных крыс, когда этого можно избежать. Никакие былые заслуги не учитывались. Какими бы документами те ни обладали, кем бы они ни были: воры, разбойники или ещё того хуже, — ничто не помогало. Легче было сделать пиратов из старых моряков, чем превратить сухопутных крыс в матросов. Но если Хендс и злился, это было ничто по сравнению с тем, что было, когда он увидел лодку, на вёслах направлявшуюся к нам с необычным грузом — экипажем под надлежащей охраной.

— Черномазые с плантаций! — буквально выплюнул он и зашипел. — Что на тебя нашло, Джон, чёрт возьми? На кой прах эти нужны на борту? Они же никогда раньше и корабля не видели!

— Видели, видели, — сказал я весело. — Трюм для невольников в течение двух месяцев, это тебе не фунт изюма. Они не будут блевать, опрыскивая тебя и твои замечательные костюмы при первом же дуновении ветра. Выносливый народ, могу тебя заверить. Я сам был там, когда их перевозили.

Хендс широко открыл глаза, и это уже было кое-что, ибо обычно его глаза походили на узкие щёлочки бойниц.

— Кроме того, — сказал я и повертел документами перед его удивлёнными шарами, — они все мои. Я купил их.

Хендс ухмыльнулся. Такой язык он понимал. Но потом, когда гичка губернатора подошла настолько близко, что можно было разглядеть лицо каждою, он разразился новыми ругательствами.

— Баба! — завопил Хендс, будто увидел гремучую змею.

— Да, — сказал я, — я знаю, что ты думаешь: бабы — дьявольское отродье, из-за них возникают склоки и вражда между настоящими парнями, разум мужиков мутнеет, и они становятся слабаками и дураками. Правильно или нет?

— Правильно! — пробурчал Хендс. — Бабам нечего делать на борту.

— Почему же? — спрашиваю я. — Ты когда-нибудь думал, почему?

— Нехорошо. Сразу начнутся зависть и грызня. А нам о другом думать надо. Если поблизости баба, мужики раскисают. Они уже не могут драться и держаться друг за друга.

— А почему, Хендс? Я тебе растолкую. Потому что большинство парней на борту — просто похотливые козлы. Завидя бабу, они только и думают о том, как бы захапать её. И они начинают валять дурака, беспрерывно что-то из себя изображают, чванятся, словно петухи, рычат, подобно львам. Они вроде зверей, Хендс, даже хуже, ибо звери идут на запах. Чёрт побери, говорю я при виде слабаков, которые, завидев бабью юбку, не могут устоять на ногах. Это во-первых. А во-вторых, наш корабль не пиратский, и здесь ты подчиняешься мои приказам. Ясно?

Хендс убрался, поджав хвост, ничего мне не ответив на это. Он, как всегда, был зол.

— Эгей, капитан Джонсон! — послышалось с лодки, и вскоре один из солдат передал клеймёных рабов и в придачу рабыню, то есть личное имущество, обладателем которого я теперь стал.

Я расписался в том, что получил товар, да к тому же мне отдали честь и вручили бутылок двадцать рома из комендантских погребов. Комендант явно не знал, как меня ещё отблагодарить.

Лишь только солдат начал спускаться по нашему жалкому забортному трапу, я отдал приказание Хендсу выбирать якорь, — если надо, чернокожие ему помогут, — и ставить паруса. Не успела лодка отчалить от нашего судна, как мы набрали скорость, ибо Хендс хорошо знал своё дело. Прежде чем мы оказались за пределами слышимости, я повернулся лицом к уходящей лодке, и крикнул, да, признаюсь, я не смог отказать себе в удовольствии:

— Передайте коменданту мою признательность за подарок. И скажите, что его благодарит Джон Сильвер. Джон Сильвер, запомните это имя!

Но они уже его запомнили, ибо сразу были подняты два мушкета. Пули просвистели у моей головы. В следующий миг мы были уже недосягаемы для пуль. Я громко смеялся. Вот это жизнь, думал я.

Вместе со мной смеялась только женщина Долорес. Больше никто не понимал, чего тут смеяться, если тебе в лоб чуть не влепили пулю. Даже Хендс не понимал, тот самый Хендс, который при случае мог попасть не в бровь, а в глаз, как однажды в присутствии Дефо он заявил, что нет смысла идти на войну, если там нельзя умереть.