Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества

18

Наутро, когда Баттеруорт вернулся с берега, команда трудилась у шпиля, выбирая якорный трос. Дно вблизи Аккры было настолько каменистое, что мы вынуждены были раз в день проверять, не перетирается ли он. Несмотря на то, что все были при деле, первого помощника крепко отчитали (в присутствии матросов), почему он не скомандовал подать морской дудкой сигнал в честь капитана, что, по всеобщему мнению, было нечестно, поскольку «Беззаботный», как бы того ни хотелось Баттеруорту, всё-таки не был военным судном. В противовес своему лихому имени, это была всего-навсего мелкосидящая посудина для перевозки невольников.

Но так уж повелось: суда, занимавшиеся поставкой рабов, носили звучные имена и имели высоких покровителей, начиная с графов и кардиналов и кончая самой Девой Марией, причём они действительно совершали свои рейсы с Божьего и папского благословения. Я видел судовые журналы кораблей, которые мы грабили, и в них часто писались благодарности Господу за всё вперемешку: за попутный ветер, за благополучный переход, за подавленные мятежи, за хорошие цены на аукционе и прочая и прочая. Один раз я даже прочитал, что если в пути на судне умирало по невольнику в день, то потом Бог смилостивился и вознаградил за все потери высокими ценами на аукционе.

После проборки Баттеруорт собрал экипаж на палубе и сообщил нам радостные вести: в этом году мы прибыли в Аккру первыми, подвалы форта переполнены рабами, мы сможем загрузиться всего за неделю и затем возьмём курс на Сент-Томас.

— Слава тебе, Господи! — вполне предсказуемо закончил он.

— Ему здорово подфартило! — заметил стоявший рядом со мной Маррин. — Посидели бы в этой дыре под загрузкой месяца три, и капитану не миновать бунта. Поверь, я достаточно такого нагляделся.

Маррин оказался прав. Невооружённым глазом было видно, что известия, привезённые Баттеруортом, совершенно изменили настроение команды. Меня окружали довольные лица и весёлые крики. Даже Роджер Болл, казалось, забыл о предстоящем мятеже, представив себе дешёвые номера и пышнотелых вест-индских красоток. Такие, как он, в лепёшку расшибутся ради подобного счастья. Только Скьюдамор, похоже, не поддался всеобщему ликованию. Я потрогал карман: бумага с подписями заговорщиков оставалась в надёжном месте. Они-то, конечно, напрочь о ней забыли, но бунта им не миновать, это как дважды два четыре. Я не собирался рисковать своей новообретённой шкурой, переправляя через океан каких-то поганых черномазых с их болячками и прочими прелестями.

Невольников-мужчин принялись загружать на корабль уже на следующее утро. Когда их курчавые головы стали одна за другой появляться из-за фальшборта, вид у них был, прямо скажем, печальный. Они были совершенно голые, клеймёные, как скотина, и скованные попарно ножными кандалами.

Принимали туземцев мы со Скьюдамором. Выстроив их в ряд, мы осматривали каждого со всех сторон, нет ли у кого оспы или триппера — от первой они дохли как мухи, второй понижал их цену до нуля. Одно могу сказать точно: когда Скьюдамор начинал щупать их члены, негры вроде бы и не замечали этого. Наш лекарь, однако, был мастером своего дела. Стоило ему нажать под мошонкой, как все демонстрировали свою мужскую гордость, так что мы могли произвести осмотр и, соответственно, отсев.

Заставить невольников стоять смирно нам помогали двое дюжих матросов с тесаками и мушкетами. Иногда, впрочем, даже этого оказывалось недостаточно. Одной паре скованных удалось сигануть за борт в дыру, которую проделали в сети, когда туземцев доставляли на корабль. Несколько истошных воплей — и рабов искромсали акулы которые всегда держались поблизости от невольничьих судов. Нет чтобы этим парням подождать денёк-другой, пока я, Джон Сильвер, дам им прекрасную возможность сразиться за свою жизнь, ну, и за мою впридачу…

Разумеется, моё волнение по этому поводу не могло сравниться с тем, которое проявил владелец рабов, пастор Фельтман, собиравшийся сопровождать груз в качестве пассажира. Десять невольников этот черноризный приобрёл для собственных нужд, и их, дабы не путать с остальными, пометили клеймом в виде креста.

Фельтман совершенно утратил веру и присутствие духа, обнаружив, что именно его, отмеченное крестом, имущество было неисповедимым Божьим промыслом избрано в пищу акулам. Вместо того чтобы помолиться за души покойных, он принялся орать и браниться, проклиная всех и вся. С его сквернословием пастору было бы самое, место на баке, среди матросов. Он пообещал двоим с тесаками и мушкетами, что они будут гореть в геенне огненной, после чего, подобрав полы развевающегося балахона, помчался наверх, к Баттеруорту — требовать, чтобы его обещание было немедленно исполнено.

Баттеруорт выслушал пастора, но не более того. Подобно большинству капитанов, Баттеруорт едва ли питал особую любовь к священнослужителям, поскольку они своей мнимой близостью к Господу подрывали капитанский авторитет. Многие капитаны вообще не допускали черноризных на своё судно. Там был хозяином капитан Божьей милостью, а не кто другой, но именно чтобы доказать это, Баттеруорт и счёл необходимым проучить двоих матросов, приставленных для охраны невольников. В следующий раз за борт вздумают прыгать рабы, за которых капитану отчисляют комиссионные, а это уже никуда не годится.

— За каждого невольника, который погибнет, прыгнув за борт, буду вычитать из жалованья, — бросил он стражникам.

Больше ничего говорить не потребовалось. Стоимость двух взрослых рабов мужского пола с лихвой превышала годовое жалованье опытного моряка.

День за днём в нестерпимой и нездоровой жаре мы со Скьюдамором торчали на раскалённой палубе, к которой прилипали подошвы от выступающей из пазов смолы. Я выпросил себе два постоянных поручения, которые выполнял с неизменным тщанием: осматривать у невольников глаза, проверяя, не слепые ли они и не гноятся ли, а также срывать с туземцев амулеты, делавшие их неуязвимыми, в том числе для всяческих болезней и напастей… увы, кроме издевательств белых.

Начинал я со срывания этих единственных их предметов туалета, если не считать клейма, отчего на меня смотрели с таким страхом и такой ненавистью, что, будь на моём месте человек робкого десятка, он бы, вглядываясь в глаза чернокожих, просто отшатывался. Впрочем, потом невольников словно подменяли — когда я совал им побрякушки обратно. Теперь в их пристальных взглядах читалась надежда, словно я был спасательной шлюпкой на тонущем судне. У многих вообще не осталось ничего, что я мог бы отнять, даже достоинства и гордости. Другие уже опустились в такую душевную бездну, что им было плевать на всё вокруг.

Когда мы со Скьюдамором управлялись с очередной партией, невольников загоняли в трюм. За погрузкой надзирал первый помощник. Для предотвращения бунта он сверялся с бумагами и рассовывал туземцев, принадлежащих к одному племени и говорящих на одном языке, в разные места. Как показывал горький опыт, такая предосторожность не бывала лишней. Да Боже мой, если бы невольников не надо было кормить, чтоб они не подохли с голоду, им бы наверное зашили рты.

Последними на борт поднялись трое рослых представительных мужчин без кандалов. Оглядевшись по сторонам и отпихнув наши со Скьюдамором неугомонные руки, они направились прямо к помощнику, где доложили о своём прибытии на службу.

— Надсмотрщики! — сказал Скьюдамор.

— Они не похожи на рабов, — заметил я.

— Тем не менее они тоже рабы. Понимаешь, Сильвер, белый человек не так глуп, каким зачастую кажется. Он отбирает нескольких сыновей вождя или кого-нибудь в этом роде, из тех, что мнят себя выше других, обучает их нескольким английским словам, чтоб понимали капитанские команды, выдаёт каждому по плётке и пускает свободно расхаживать по палубе, после чего они мгновенно наводят порядок среди соплеменников. И, уверяю тебя, они делают это не только ради сохранения своих жалких привилегий. Нет, Сильвер, негры ничуть не лучше и не хуже нас, они точно такие же.

После мужчин наступила очередь женщин с их рождёнными и нерождёнными младенцами. Они опять-таки были голые и клеймёные только без кандалов.

— Неужели женщинам позволят ходить, куда им вздумается? — спросил я Скьюдамора.

— Конечно! Почему бы и нет?

— Разве это не опасно?

— Эх, Сильвер, — неожиданно по-дружески сказал лекарь, — тебе ещё учиться и учиться, хоть ты и бывалый моряк.

Он похотливо вгляделся в первую лодку с одиннадцатью-двенадцатью чернокожими женскими телами, которые лоснились на знойном солнце.

— Ты когда-нибудь пробовал брать женщину, прикованную к другой особи того же пола? — со смехом спросил Скьюдамор. — Не скажу, чтоб это было совершенно невозможно, — продолжал он. — Но, уверяю тебя, чертовски неудобно.

— Я думал, это запрещено, — отозвался я.

— Да, в предписаниях, которые судовладельцы дают капитанам, числится какой-то запрет. Но, сам понимаешь, офицеры любят распутничать не меньше простых матросов. И кто, по-твоему, станет докладывать о совершённом злоупотреблении? Рабыни? Неужели их слово перевесит слово белого человека, пусть даже он будет распоследним юнгой? Так что, Сильвер, путь открыт и мы с тобой имеем право выбирать раньше всех.

Насчёт распутства Скьюдамор не соврал: стоило на палубе появиться женщинам, как моряки повылезали из всех щелей, словно грибы после дождя. Они ухмылялись, хлопали друг друга по спине, нахально и сластолюбиво оглядывали у женщин всё, кроме лиц, и, сами того не замечая, мяли свои детородные органы — в общем, мне ещё в жизни не приходилось видеть подобного непотребства.

А разве сам я не был таким же? Чёрт его знает! Конечно, тугое и гибкое женское тело доставляло удовольствие и мне. Но что дальше? Взяв своё, ты с трудом понимал, ради чего было столько стараний. Нет, я всё-таки отличался от других, потому что те, когда у них начинали течь слюни, не соображали уже ничего. Правда, я тоже потерял рассудок с Элайзой. И чем это кончилось? Тем, что я перестал быть самим собой.

Баттеруорт бушевал, разгоняя народ по местам. Но и ему трудно было отвести глаза от юных дев и молодиц, которых мы со Скьюдамором выстроили по левому борту.

— Теперь, Сильвер, надо и мне позабавиться, — сказал Скьюдамор и криком подозвал одного из надсмотрщиков.

— Объясни женщинам, — велел он тому, — что мы должны осмотреть их… ну, нет ли каких болезней… а потом уходи в трюм.

— Обычно они успокаиваются, если с ними немного позаниматься, — объяснил Скьюдамор, когда надсмотрщик скрылся из виду.

— Чем позаниматься?

Скьюдамор расхохотался.

— Я тут покопаюсь внизу, — ответил он, — а ты, как и раньше, смотри глаза. Тогда мы заметим, кто реагирует, и отберём их для себя.

Встав на колени, словно пастор, он принялся щупать женщин за все места, но спокойно, осторожно и методично (такой уж он был человек), я бы даже сказал, с нежностью. Его тонкие, без мозолей, пальцы скользили вдоль их бёдер, потом прокрадывались к лобку, и наконец безымянный палец торопливо проникал внутрь, а большой в это время дрожал, как струна лютни, возле клитора. А что делал я, пока Скьюдамор увлечённо пробуждал в невольницах желание?

Я заглядывал женщинам в глаза, пытаясь определить, нет ли у них дурной болезни, от которой они бы ослепли. Впрочем, мне кажется, пока Скьюдамор возился внизу, как шахтёр в поисках златоносного пласта, я видел там всё, что только способны выражать глаза по обе стороны могилы.

— Скажи, если какой-нибудь из них понравится и она захочет ещё! — время от времени напоминал мне Скьюдамор. — Потому что тогда она будет моей.

Но я молчал, молчал до тех пор, пока вдруг не обнаружил, что одна пара глаз смотрит мне прямо в душу, хотя должно было быть наоборот. Скьюдамор был слишком занят по соседству, чтобы обращать на меня внимание.

— Если кому и быть моей, то тебе, — сказал я той женщине.

Она встретила мой взгляд смело, не отстраняясь, как делали другие. Мне показалось, она сразу раскусила меня, даже поняла мои слова. В следующий миг к нам подполз Скьюдамор со своими липкими пальцами, которые стали елозить по её бёдрам. Я стоял в растерянности и не препятствовал лекарю, пока не заметил разгоравшуюся в глазах женщины ненависть.

— Убери грязные лапы! — велел я Скьюдамору. — Она моя!

Скьюдамор мгновенно сник, и, к своему удивлению, я увидел, что он струсил.

— Конечно, Сильвер, — с подхалимской улыбкой пробормотал он. — Ясное дело, она твоя. У меня этого добра хоть отбавляй. Право слово, одному не управиться.

Однако он не устоял перед искушением оглядеть женщину с головы до пят, вернее, от шеи и ниже.

— Разрази меня гром! — воскликнул лекарь. — Вот уж не знал, что ты разбираешься в женщинах. Ещё и мулатку отхватил! Всё корчил из себя невинного, а ты, оказывается, ждал своего часа.

— Заткнись! — проревел я, и Скьюдамор умолк.

А я, бросив взгляд на фигуру женщины, вынужден был признать, что он, чёрт возьми, прав. Она была похожа на вырезанный из дерева образ девы на носу флагманского корабля. В ней не было также заметно стыда или смущения. Да, сказал я про себя, она не чета другим.

Как же мне, считающемуся самым ничтожным человеком на судне, юнгой, предъявить свои права на неё и защитить их? Но я напрасно ломал голову. Спустившийся со шканцев Баттеруорт уже схватил женщину за руку.

— Мне нужна уборщица в каюту, — сказал он. — Вы же знаете, что моего юнги с позавчерашнего дня нет, он умер.

Парень действительно умер, так что надраивание до блеска Баттеруортовых пуговиц стало, можно сказать, последним добрым делом мальца за его недолгую жизнь. Котовский взгляд капитана прямо-таки прилип к золотисто-коричневому телу женщины, точно она была обмазана смолой.

А я… что сделал я? Вякнул этому негодяю, чтобы он оставил женщину в покое. Баттеруорт отпрянул, и даже у него я уловил начатки страха, но капитан быстро вспомнил, кто такой он и кто я.

— Ах вот как, Сильвер? — произнёс Баттеруорт с самой своей отвратительной усмешкой. — Уж не собираетесь ли вы снова оспаривать мои приказы? После месяца в африканских водах дно «Беззаботного», вероятно, мало отличается от кораллового рифа.

— Никак нет, сэр, — с трудом выдавил из себя я. — Я просто беспокоился за ваше здоровье, сэр. По-моему, у неё оспа.

— Хороший ответ, Сильвер! Вы человек с головой, только, к сожалению, скверно ею пользуетесь. Я бы сказал, что в жизни не видел такой здоровой бабы, и плоть у неё тугая, как мясо свежезарезанного телёнка. Поверьте, мне не впервой ходить этим маршрутом и я умею распознавать болезнь не хуже халтурщиков вроде вас. Я не подвергнусь ни малейшей опасности. Напротив, такая красотка пойдёт мне только на пользу.

Капитан презрительно огляделся по сторонам и ушёл, уводя за собой женщину. Я смотрел им вслед, и мне показалось, что её взгляд задержался на мне. Потом она совершенно точно улыбнулась, но такой улыбкой, от которой у любого задрожали бы колени. Ни приятной, ни доброжелательной эту улыбку назвать было нельзя. Баттеруорт, однако, слишком смаковал грядущее удовольствие, чтобы замечать подобные мелочи. Скьюдамор схватил меня за руку.

— Только без глупостей! — вроде даже сочувственно произнёс он. — Женщина — это тебе не белая черта на палубе, она всего лишь удобная расщелина. А этого добра полно.

— Что ты понимаешь? — ответил я, высвобождая руку. — Но если ты думаешь, я снова дам себя килевать из-за какой-то бабы, то ты ошибаешься!

— Только в этом я и хотел убедиться, — обрадовался он. — Мне бы очень не хотелось, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Если корабль рано или поздно перейдёт в надёжные руки, ты по крайней мере будешь знать, что на меня можно положиться. А теперь нам пора спуститься в подземное царство и посмотреть, как там наши подопечные. Приготовься к самому худшему.