Древний знак

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ У МЕНЯ ЕСТЬ МАТЬ

Гедда возвращалась на вертолете домой после похорон жены Рагнара Хольмера — фру Гунхильд. В памяти девушки не исчезала все одна и та же картина: дочь Хольмера Гедда подает отцу письмо, которое она только что вынула из почтового ящика. Хольмер с озабоченным видом присел к столу, аккуратно срезал край конверта ножницами, углубился в чтение. Стало заметно, как переменился он в лице.

— Что там? — тревожно спросила Гедда.

Хольмер долго молчал, потом привлек к себе дочь, поцеловал ее:

— Ничего особенного. В одном месте шалят браконьеры. Придется заняться. Обычная история...

— Скорее бы ты занялся чем-нибудь другим, — нарочито ворчливо, подражая матери, сказала Гедда. — Неужели тебе непонятно, что мы с мамой уже измучились, не зная покоя?

— Да, да, надо бы заняться чем-нибудь другим, — ответил Хольмер, отрешенно глядя в окно.

Но не покинул Рагнар Хольмер свой катер надзора, а вскоре погибла и его дочь. И Сестра зари приняла ее имя. Чета Рагнаров не мыслила себе, что Сестра зари, которая стала для них Геддой, когда-нибудь уйдет из их дома. Но Рагнар Хольмер сам покинул свой дом навсегда — погиб от рук браконьеров. А теперь умерла и фру Гунхильд.

Три могилы неотступно стояли перед глазами Гедды. Было время — жили три бесконечно родных для нее человека в маленьком, удивительно опрятном доме. Чистота этого дома олицетворяла святую чистоту его обитателей. Теперь три могилы...

Гедда возвращалась домой. Печально было у нее на душе, очень печально. Гремел вертолет. Рядом сидел Леон — сын Сестры горностая. Юношу провожал Гонзаг, страдальчески отговаривая сына не лететь на остров. И Гедда поняла, кто именно сел рядом с ней. Уже в кресле Леон какое-то время изучал угрюмым взглядом Гедду, потом спросил лениво, со скрытой насмешливостью:

— И что же мы почитываем?

Гедда вспыхнула, почувствовав насмешку, ответила с вызовом:

— Да вот почитываем... Как ни странно, обучились грамоте.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — смущенно оказал Леон и отвернулся к иллюминатору, подперев горделивую голову холеной рукой.

«Весь в своего напыщенного папашу, — подумала Гедда, стараясь вызвать в себе неприязненное чувство к Леону. — Нет в нем ничего от матери, разве только глаза».

Да, Гедде хотелось убедить себя в том, что она уже ненавидит Леона, что она раскусила его с первого взгляда, но кто-то второй говорил в ней: все, ты погибла, это не человек, а какой-то дух, скорее злой, чем добрый.

Леон не обращал внимания на Гедду до самого конца пути. Но когда сошел с вертолета, беспомощно огляделся и пошел рядом с девушкой, поглядывая на нее с неуверенной, почти заискивающей улыбкой: похоже, что он нуждался в ее поддержке. Это обрадовало Гедду, и она сказала дружески:

— Поверьте, у нас не так уж плохо. Я обо всем догадалась... здесь ваша матушка. Это прекрасная женщина! Вы увидите, вам не захочется уезжать на Большую землю к отцу.

Говорила все это Гедда, а сама проклинала себя: бог ты мой, и что она лепечет...

Напоминание об отце заставило Леона болезненно поморщиться. В доме его он пробыл несколько дней. Гонзаг обрадовался приезду сына.

— Ты же знаешь, как мне трудно быть в неведении, мало ли что могло с тобой случиться, — упрекал он сына за то, что редко получал от него письма.

— Что верно, то верно, — невесело согласился Леон. — Но оставим это. Мне надо прийти в себя.

— Понимаю. Даю тебе сутки на адаптацию.

На второй день после завтрака отец и сын снова уединились в «зале мыслителей».

— Ну кто ты теперь есть? — шутливо спросил Гонзаг. — Надеюсь, уже недалеко то время, когда мой друг Френк Стайрон обрадует меня заявлением, что ты стал если не правой его рукой, то...

Гонзаг недосказал. Леон все это выслушал с мучительным напряжением и вдруг воскликнул ожесточенно:

— Я зомби, зомби, зомби, отец!

Гонзаг подвинулся вместе с креслом поближе к сыну, как бы желая попристальней его разглядеть, и спросил:

— Зомби? Что это значит?

— Это именно то, что сейчас больше всего занимает твоего друга Френка Стайрона, — с прежним ожесточением ответил Леон.

— Ты как-то странно шутишь. — Гонзаг надеялся, что происходит какое-то недоразумение. — Признаться, ты меня удивляешь.

— Я не шучу. — Леон повернулся к отцу и, закинув ногу на ногу, крепко обхватил колено, так что побелели пальцы. — Зомби — это человек, которому изуродовали сознание всеми возможными способами — наркотиками, радиацией, стимуляторами мозга и черт там знает еще чем. И после такого вторжения в мозг он становится безупречным исполнителем чужой воли. Может убить любого, если ему прикажут. Может легко и без раздумий, исправно исполняя приказ, кончить жизнь самоубийством...

— Оставь, Леон! Не начитался ли ты детективных романов?

— Нет. Я насмотрелся на мистера Стайрона. — Леон наконец сменил позу, развернувшись всем корпусом к отцу, какое-то время изучающе разглядывал его. — Прости, я, кажется, начал очень жестоко...

— Слава богу, понял, — с глубоким облегчением вздохнул отец, надеясь, что спасительная нить взаимопонимания между ним и сыном все-таки существует...

— Мистер Стайрон пока не создал ни одного зомби. Но идея эта составляет суть его философии. Созвездие тысячи! Созвездие элиты! Это могучие духом и волей супермены. Они правят миром. Их обслуживают, предположим, миллион-два специалистов во всех областях науки, техники, медицины, искусства. При необходимости таких людей может быть пять, десять миллионов. А все остальное — зомби, зомби, зомби. Ровно в таком количестве, в каком они необходимы, это можно легко регулировать. Послушные автоматы... И останется на земном шаре вместо миллиардов и миллиардов человеческих существ всего какая-то сотня миллионов, в том числе безропотные зомби.

— Ну, так это прекрасно! — воскликнул Гонзаг и забегал по залу. — Никаких тебе проблем: ни социальных, ни демографических, ни экологических.

— О, да, да, конечно, конечно! — с болезненной гримасой воскликнул Леон. — Одна забота донимает мистера Стайрона: как в самое короткое время уничтожить миллиарды людей? Это на его языке называется раз и навсегда произвести великую ассенизаторскую акцию. И тут все его помыслы направлены на всеуничтожающий и в то же время, как он говорит, всеспасительный атомный огонь. Космический разум повелевает действовать, действовать, действовать. Каково, отец?

Гонзаг кинул несколько коротких испытующих взглядов на сына.

— Я не пойму твою интонацию, — сказал он, снова усаживаясь в кресло. — Похоже, ты все это стараешься огрубить, даже высмеять. А между тем Френк Стайрон тонкий человек. Я не понимаю, почему бы тебе не заговорить его языком, не проникнуться его логикой? Если бы, если бы я дожил до той поры, когда планета Земля будет действительно очищена...

— Хватит, хватит, отец! Не распаляй себя, если не хочешь, чтобы я и в тебе видел... — Леон, в свою очередь, не договорил.

— Кого именно?

— Тут, наверное, еще не найдено подходящее слово. Людоед звучит в данном случае слишком мягко.

— Какой примитивный язык! А главное, мысли, мысли убогие. Мысли заурядного интеллигента-хлюпика! — Гонзаг безнадежно махнул рукой: зашибленный, жалкий, глаза у него слезились, и было теперь особенно заметно, как он постарел за последнее время.

Леон невольно смягчил тон, хотя остановиться уже не мог:

— Да, конечно, ты мечтал видеть во мне Блюмрока, которого твой кумир Луи Повель называет великолепным. Супермена мечтал ты увидеть во мне с дьявольской волей к власти. Но все это химера, отец, если не хуже...

Гонзаг закрыл глаза, стараясь избавиться от мысли, что он теряет сына. А Леон не умолкал.

— Я покончил с делами мистера Стайрона! — почти ликующе возвестил он, однако тут же вдруг сник и совсем тихо добавил: — Но если бы ты знал, как опасно уходить от мистера Стайрона. Это все равно, что изменить мафии...

Еще более ошеломленный Гонзаг как-то безумно глянул на сына, даже голову запрокинул назад, крепко вцепившись в подлокотники кресла.

— Нет, это невероятно!.. Где сейчас Френк Стайрон? Я поеду к нему!

— Не знаю. Этот дьявол за неделю может побывать на всех континентах мира. Видно, спешит, как он выражается, оконтурить участки предстоящей великой ассенизаторской акции. И всюду у него для этого есть помощники. — Леон поежился. — Холодно, как в склепе. Дай мне что-нибудь надеть...

Гонзаг суетливо снял с себя халат, почти подбежал к сыну, укрыл его плечи.

— Есть в свите Стайрона странный тип. За беспрекословное послушание боссу мы прозвали его Зомби. Вот этот Зомби и убьет меня. И Марию тоже...

— Ну, Леон, мальчик мой, — Гонзаг широко раскинул руки, умоляюще глядя на сына, — хватит меня мучить. Ты столько наговорил несуразностей. Нет, я завтра же должен найти Френка Стайрона и все уладить.

— Больше всего я боюсь за Марию...

— Кто она, эта Мария?

Не ответив, Леон медленно подошел к зеркалу и настолько долго молчал, что, казалось, забыл, где он и что с ним происходит. И вдруг резко повернулся и спросил:

— Где моя мать?

— У тебя нет матери...

— У меня есть мать! — с яростью и болью воскликнул Леон.

Руки Гонзага затряслись. И он, в свою очередь, тоже закричал:

— В таком случае можешь проваливать на ее остров — к дикарям! Я думал, ты европеец, а ты... ты дикарь. Там твое место.

Леон притиснул сжатые кулаки ко лбу и засмеялся:

— Господи! Так ведь это же мое спасение!

Гонзаг уронил голову на стол и заплакал. Сконфуженный Леон сел рядом с отцом, хотел прикоснуться к нему и все никак не мог. Не выдержав тягостной минуты, ушел к себе в комнату. Запершись, достал пистолет, долго смотрел в дуло. Затем, бросив пистолет на кровать, написал записку: «Прости меня, отец. Я и вправду подамся на остров, поживу у матери. И пусть все будет так, как будет. Леон...»

И вот под ногами Леона земля заполярного острова. Когда он поднялся на береговую кручу, увидел стойбище из десятка чумов и ветряк. За чумами виднелась толпа людей, обращенных спинами к морскому берегу. Время от времени кто-нибудь из них взмахивал руками или хватался за голову.

— Что там происходит? — недоуменно спросил Леон у Гедды.