Древний знак

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ ЛУНА ИЗЛУЧАЛА СТУЖУ...

Луна излучала стужу, а душа Брата оленя излучала тоску. Разливалась его тоска во вселенной, куда только мог проникнуть взгляд. Брат оленя оглядывал вселенную, отыскивая в ней именно то, что напоминало бы ему любимую женщину. Она жила в его душе, стало быть, она жила и во вселенной. Одни звезды напоминают ее глаза, когда она была грустной, другие — когда бывала веселой и озорной.

Сын всего сущего, кажется, опять направился к скале, на которой так упорно вот уже которые сутки пытается оставить свою тень. Или это навязчивый сон? Хорошо, что Брату оленя есть с кем бродить по снежной тундре и думать о Сестре горностая. Когда ее не стало, белый олень, как уверял Брат совы, высоко поднял голову и тоскливо затрубил. Потом он начал бегать по тундре как безумный, с хрипом и тяжким стоном, очень похожим на стон человека. Так уверял Брат совы — он пас в тот день оленей. Возможно, все это ему показалось. Возможно. Но почему? Разве Сын не Волшебный олень?

То было в летний ненастный день, который показался Брату совы бесконечно долгим. Невыносимо донимал гнус. Брату совы надоедал все один и тот же комар, которого он никак не мог убить. Пищал комар у самого уха. Ну, комар как комар, а вытягивал душу. Правда, это, вероятно, был все-таки не совсем обычный комар. Брату совы подумалось, что уж не злого ли духа послала ему сама смерть в образе этого проклятого комара. А скорее всего старик предчувствовал несчастье и потому так вот неспокойно было ему. А несчастье уже случилось, несчастье с Сестрой горностая...

Как только стало известно, что Леон уплыл на теплоходе, Сестра горностая засобиралась в дорогу. Брат оленя был в стаде. Он вместе с Томасом Бергом отбирал пятьсот оленей для переселения. Всего пятьсот. Остальные должны были идти на забой. Люди прощались со стадом. Люди прощались с родной землей, люди со страхом думали о переселении на остров Бессонного чудовища. Стадо на этот раз было далеко от стойбища, и Брат оленя не появлялся в родном чуме трое суток. На четвертые сутки Брат медведя осмелился сказать ему об исчезновении Леона и Сестры горностая: с этой печальной вестью явилась в стадо Сестра куропатки. Брат оленя долго смотрел в океанскую даль. И вдруг, вскинув кверху лицо, завыл по-волчьи. Берг недоуменно смотрел на Брата оленя, гадая: уж не сошел ли человек с ума от горя, что вынужден покидать родную землю?

— Что с ним? — спросил Берг у Брата медведя.

— Беда, — печально ответил пастух и не стал ничего пояснять.

Брат оленя, не переставая завывать по-волчьи, шагал слепо, порой спотыкаясь о кочки. Пастухи со страхом и печалью смотрели ему вслед. Берг почувствовал, что в стаде нарастает тревога, и догадался: олени понимают, что с самым главным их покровителем случилась беда. И закружились олени в неудержимом беге. Гудела земля от топота их копыт, слышался треск рогов, кричали пастухи, успокаивая стадо.

Восхищенно и печально смотрел Берг на разволновавшееся стадо. Тоска не покидала его. И еще мучило чувство вины: ведь как бы там ни было, а он предал этих оленей, предал самого себя, предал вон того человека, который идет в сторону моря и воет по-волчьи. Можно, конечно, рассердиться: что, мол, за чертовщина, пристало ли человеку выть волком? Но что поделаешь, если Томасу Бергу и самому впору завыть волком от тоски. Повернувшись к Брату медведя, он снова спросил:

— Так что же произошло?

— Беда, — повторил свой прежний ответ Брат медведя, глубоко затягиваясь из трубки. После долгого молчания наконец пояснил: — Покинул остров Леон. За Леоном улетела на Большую землю Сестра горностая. А Брату оленя жить без нее — все равно что затянуть на шее аркан...

Сестру горностая Брат оленя нашел через сутки в доме Гонзага, в комнате прислуги. Жена была вся во власти злого духа Оборотня. Покачиваясь, она спрашивала, ни к кому не обращаясь:

— Где мой сын? Умоляю, скажите, скажите, где мой сын?..

Брат оленя медленно подошел к жене, присел перед ней на корточки, глядя в глаза сочувственно и с бесконечной преданностью. Да, он имел право ее упрекать и даже ругать за то, что она еще раз нарушила клятву и поддалась власти злого духа. Но на этот раз Брат оленя не смел даже сердито нахмуриться. Выкурив трубку, он тяжко вздохнул и сказал:

— Пойдем в дом Берга.

Сестра горностая с огромным усилием старалась понять, о чем говорил ей муж, словно была глухая. Наконец поняла, согласно закивала головой, поискала рукой под столом баул со своими вещичками.

Еще двое суток жили Брат оленя и Сестра горностая в доме Берга, где их хорошо знали. Супруга Берга даже пыталась по телефону узнать от Гонзага что-либо определенное о Леоне. Вернулся с острова Берг, попытался дозвониться с той же целью в столицу до Ялмара, но в квартире сына так никто и не подошел к телефону. Сестра горностая металась по комнате, в которой поселили ее с мужем.

— Пусти меня к Ворону! — умоляла она. — Я знаю, где в его доме прячут Леона. Там много комнат и огромный чердак. Однажды я туда забралась и едва не повесилась...

Не скоро Сестра горностая забылась во сне. Брат оленя смотрел на жену и повторял те самые речения о журавле и журавлихе, которыми он поразил ее при первой их встрече.

— Смотрю в твое лицо и вижу, как мучаешься ты, и представляется мне буря. И летят, летят журавли сквозь бурю. Наверное, кто-то древний очнулся во мне и вспомнил ту пору, когда мы были с тобой журавлями.

Сестра горностая стонала, порой вскрикивала, на миг просыпаясь. Брат оленя продолжал свои речения. И, вероятно, сумел успокоить ее, и она спала до утра. Сморил сон и Брата оленя. Но когда он проснулся, Сестры горностая рядом не оказалось. И зашлось сердце Брата оленя. Какое-то время он пытался одолеть дурное предчувствие. Затем почти панически вскочил с постели, выбежал на улицу.

А Сестра горностая поднялась еще час назад, внимательно оглядела комнату, словно что-то с трудом припоминая, и остановила взгляд на бауле, в котором прятала пистолет сына. Прислушиваясь к дыханию спящего мужа, она вытащила из баула пистолет, взвела его, потом снова поставила на предохранитель. Наблюдения за действиями сына, когда он возился с пистолетом, пригодились Сестре горностая в ее мрачном замысле. Сунув пистолет во внутренний карман летней малицы, она решительно направилась к двери. Но вдруг на полпути остановилась, подошла к спящему Брату оленя и какое-то время с горькой улыбкой смотрела ему в лицо. Прерывисто вздохнув, она подошла на цыпочках к двери, прощально оглянулась еще раз на мужа и выскользнула из комнаты с необоримым желанием встретиться с Гонзагом.

Встреча эта состоялась в том самом «зале мудрецов», куда Гонзаг так редко пускал ее. К своему изумлению, Сестра горностая увидела, как Гонзаг, уронив голову на стол, безутешно плакал. Рядом с ним сидел Томас Берг с телеграммой в руках.

— Где мой сын? — громко и четко спросила Сестра горностая, стоя у самого порога.

Резко поднявшись и по-женски заломив руки над головой, Гонзаг воскликнул:

— Луиза, дорогая, нет у нас больше сына! Его убили... И что самое жуткое... он даже не зашел ко мне. Если бы он зашел, я спас бы его...

Сестра горностая шагнула к Гонзагу и, словно наткнувшись на что-то, попятилась, потом посмотрела на Берга. Старик какое-то время выдерживал ее вопрошающий взгляд, полный мольбы, и наконец тяжко кивнул головой, подтверждая страшную весть. Сестра горностая медленно опустилась на пол — так, вероятно, она сделала бы в своем чуме. Раскачиваясь, она твердила сквозь слезы:

— Убили. Убили. Я знала, я чувствовала...

Гонзаг подбежал к Сестре горностая, упал перед ней на колени:

— Луиза, милая, родная моя, прости меня. Я был подлым, я был зверем, я хотел лишить тебя сына. И вот сам бог наказал меня...

Тяжело поднявшись, Гонзаг поворачивался то в одну, то в другую сторону, не зная, куда приткнуться, и казнил себя, казалось, совершенно для него немыслимым признанием:

— Это я, я погубил его... Я знаю, как это вышло...

А Сестра горностая, по-прежнему сидя на полу, раскачивалась, что-то приговаривала на своем языке, бесконечно горестное и нежное. Гонзаг резко повернулся к ней и закричал так, что напряглись жилы на его сморщенной шее:

— Это ты, ты виновата! Ты погубила его, проклятая дикарка! Это ты покинула мой дом, стало быть, и родного сына! Волчица и та ни за что не бросит детеныша, а ты, ты бросила! А когда он сам пришел к тебе, не удержала, не уберегла...

— Замолчите, вы! — воскликнул Берг, болезненно притрагиваясь к горлу. — Нельзя же так! Ведь она в конце концов...

Берг не договорил. Он увидел в руках Сестры горностая пистолет. Все так же сидя на полу, она выстрелила в Гонзага. И когда тот повалился, вдруг рассмеялась и через мгновение выстрелила в себя. Потрясенный Берг медленно поднялся из-за стола, не зная, что делать. Первое мгновение он думал, что Гонзаг убит. Однако тот вдруг вскочил живой и невредимый, бессмысленно отряхивая на себе халат.

— С ума сойти... она опять чуть не уложила меня! — Протянув руку в сторону упавшей навзничь Луизы, он спросил: — Она что, покончила с собой? Ну что же вы, посмотрите, наконец! Возможно, еще жива... Надо «Скорую помощь»...

Медленно подошел Берг к Сестре горностая, опустился на колени, нерешительно взял ее за руку, прощупывая пульс. Увидев ее остановившиеся глаза, он тихо сказал:

— Думаю, что «Скорая помощь» уже ни к чему. Впрочем, звоните...

И вскочив, сам устремился к телефону, набрал неверными движениями номер «Скорой помощи».

Заметив, что Берг как будто намерен уйти, Гонзаг панически воскликнул:

— Ради бога, не уходите! Не оставляйте меня одного! Сейчас придут врачи... И полиция должна приехать. Да, да, как же мы это забыли? Надо вызвать полицию...

И застонав, Гонзаг с мученическим видом потянулся к телефону.