Древний знак

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ПРАЗДНИК ВЕЛИКОДУШИЯ

А у костра Брата оленя события разворачивались своим чередом. Победитель и побежденный сидели друг против друга, каждый на своей белой шкуре, и пили чай. И у других костров пили чай: ведь как-никак Брат оленя объявил праздник великодушия. Он прощал своего врага, отказавшись совершать ритуал, унижающий его: важно не то, что чучело росомахи сгорит в костре, важно то, что частица страха перед злом сгорит в душах людей, а человек, идущий от луны, потеряет частицу дурной своей силы. Так пусть же разгораются костры праздника великодушия!

Отвязанный Сын отбежал поближе к стаду, которое паслось в долине, и накинулся на траву. Он успокоился, когда перестали свистеть арканы, почувствовал голод. Не прибиваясь к оленям, он одиноко держался на почтительном расстоянии и от людей, ждал, когда к нему подойдет Чистая водица.

Показывая на Сына, колдун сказал:

— Я позволил тебе, Брат оленя, оказаться победителем только потому, что все-таки решил сохранить жизнь этому олененку. У меня на то есть серьезные причины...

Победитель не стал возражать: ведь не зря он объявил праздник великодушия. Кивал великодушно и Брат медведя, подыгрывая посрамленному гостю.

— Да, да, конечно, мы так и подумали.

— Твое лукавство я не приемлю! — воскликнул колдун, глянув лишь мельком на Брата медведя. — Ты утверждаешь одно, а имеешь в виду совсем обратное.

— Да я как все. Только вот очень жалко, что мы не будем сжигать эту тварь. — Брат медведя показал на чучело росомахи. — А жаль, очень жаль. И аркан твой надо изрубить и бросить в огонь...

Брату оленя было очень любопытно наблюдать за другом: ведь это именно то самое, на что он надеялся, — добрый человек сжигает в своей душе частицу страха перед колдуном.

— Не надо дерзить гостю, — тем не менее сказал Брат оленя с добродушным лукавством, которое хорошо было понятно его другу.

Понял это и колдун.

— Я отрицаю праздник твоего великодушия! — воскликнул он. — Я мысленно гашу твои костры. Тем более что у одного из них присутствует белый человек...

— Кого ты имеешь в виду? — спросил Брат оленя, невольно оглядываясь по сторонам.

— Не туда смотришь. Направо переведи взор, на самый дальний костер. Болтливый старик, Брат совы, остановил праздными вопросами твою жену. А рядом с ней... в одежде белых... как ты думаешь, кто бы это мог быть?

И побледнело лицо Брата оленя. Колдун это заметил.

— Что ж, я могу тебе сказать, почему ты так побледнел... Ты правильно понял. Это явился, как может являться лишь злой дух, сын твоей Луизы. Я умышленно называю ее именем белых людей. Ты боишься ее сына. Ты боишься, что он отнимет у тебя Луизу.

Медленно поднялся на ноги Брат оленя. Он и раньше видел Леона, на Большой земле. Как он возмужал с тех пор! Поправив ремень, которым была подпоясана его легкая летняя малица, Брат оленя пошел навстречу Сестре горностая и ее сыну. Как бы там ни было, а у нее, конечно же, огромная радость. Возможно, именно потому, что она так тосковала по сыну, добрые силы и вознаградили ее. Кто он, ее сын? С каким сердцем явился на остров? Не покинет ли ради него Сестра горностая остров? А без нее не нужны ему будут ни небо, ни эта трава, ни это море, ни само солнце, а значит, и жизнь.

Все медленнее и медленнее был шаг у Брата оленя. Кто-то из них должен был сказать первое слово. И сказала Сестра горностая излишне громко, на языке белых людей:

— Это мой сын!

Леон сдержанно поклонился, затем протянул Брату оленя руку. Впервые он подумал, что это отчим, подумал и понял, что готов горько рассмеяться. И вдруг ему стало мучительно стыдно. Леон невольно потупился. А Брат оленя, не позволив себе слишком пристально разглядывать гостя, чтобы не смутить его, перевел взгляд на жену. Это был чистый, честный взгляд человека, который ни в чем не притворялся. И он сказал на своем языке с достоинством, обращаясь к Леону:

— В нашем очаге тебе найдется место рядом со светильником.

Сестра горностая перевела приветствие мужа на язык белых людей, от себя добавила:

— Это у нас самое почетное обращение к гостю.

Леон заулыбался уже с благодарностью, и поклон его на сей раз был намного почтительней первого. Брат оленя оценил это и опять на своем языке сказал торжественно:

— Подойдем к каждому костру и объявим людям, что чум наш еще на одного человека стал мудрее...

И Леону показалось, что произошла его долгожданная встреча не только с матерью, но и с древней родней. Да, да, конечно, он до сей поры как-то не задумывался, что в нем течет и кровь матери, и что она, эта кровь, в знойном жаре своем хранит огонь таких вот костров, чистоту и безыскусственность таких вот приветливых людей, которые улыбались ему, приглашая попробовать их пищу. Леон присаживался вместе с матерью и Братом оленя то у одного, то у другого костра, ел мясо, вяленую рыбу, лепешки, изготовленные на нерпичьем жире, пил чай. Люди чему-то смеялись, радовались жизни, затевали спортивную борьбу. Юноши состязались в прыжках, в беге, в метании аркана, в стрельбе из луков. А на горной террасе возвышались конусы чумов, которые уже одним своим видом как бы отбрасывали тебя на столетия в прошлое. И Леону этот прорыв в древность был бесконечно желанным и дорогим. А люди смеялись, упивались своей удалью, ловкостью, неутомимостью — дети природы.

Рассудком Леон понимал, что он идеализирует картину, что благостные ощущения его могут мгновенно исчезнуть, однако в душе хотелось, чтобы все это не покидало его вечно.

Леон отошел от костра к группе юношей, затеявших прыжки через аркан. Двое раскручивали аркан, а третий прыгал через него. Все чаще и чаще бьет аркан о землю, все быстрее подпрыгивает юноша, чувствуя себя в полете. И не зря же, как потом выяснил Леон, этого юношу звали Братом орла. Наконец сдались те, кто раскручивал аркан. Брат орла глубоко передохнул, вытер потное лицо. Какое-то время он напряженно разглядывал Леона, словно догадываясь смутно, с кем довелось ему повстречаться не просто случайно на празднике, но и на жизненной тропе. Резко отвернувшись от Леона, он что-то выкрикнул воинственно своим друзьям, и те снова схватились за концы аркана и раскрутили его. И опять полетел, полетел Брат орла, полетел с хищно устремленным на Леона взором; он знал уже, что этот человек прибыл на остров вместе с Геддой.

Леон вернулся к костру, страшно сожалея, что мгновение такого редкого для него душевного равновесия, благостного прекраснодушия закончилось. Он присел рядом с матерью на оленью шкуру, ощущая своим плечом ее плечо, и подумал, успокаивая себя: «Хоть это мое, родное и неизменное. Я теперь чувствую, что у меня есть мать...».

Оглядевшись вокруг, Леон обратил внимание на человека, которого победил Брат оленя в поединке на арканах.

Дергая за поводок чучело росомахи, странный этот человек что-то доказывал столпившимся вокруг него людям.

— Колдун, — с усмешкой объяснила Сестра горностая сыну.

— Да, Гедда мне говорила. Я. пойду посмотрю на него.

Когда Леон подошел к колдуну, тот повелительным жестом приказал людям раздвинуться.

— К вашим услугам бывший доктор философии, а ныне колдун Габриэл Фулдал, по-здешнему Брат луны.

— Доктор философии?!

— Почему вы так неприлично удивились? — спросил колдун, оскорбившись. — Если и не присвоили мне докторскую степень, то все равно я имел на это заслуженное право.

— Не смею возражать, — ответил Леон, усаживаясь на шкуру оленя.

Таинственно поманив к себе Леона, колдун тихо спросил:

— Знаете ли вы, что человек утонул в таком океане, каким является, казалось бы, бесконечно малый атом? С другой стороны, как только человек одолел земное притяжение, он стал жалкой пылинкой в космосе. Микро и макро поглотили его. Человека больше нет. Над миром в огромный рост поднялась механическая обезьяна-робот. Вам не кажется, что я более чем прав?

— Над этим стоит подумать, — осторожно ответил Леон.

— Там вон... в Азии, — колдун махнул рукой, — есть государство, в котором проводился страшный эксперимент. Отрубали головы или проламывали черепа мотыгами учителям, врачам, артистам, ученым. Выгоняли людей из городов. Опустели дворцы, храмы, опустели просто обыкновенные городские дома. То была попытка создать модель нашего будущего, которое надо искать в прошлом...

— Но ведь это ужасно.

— Согласен, ужасно. — Колдун болезненно поморщился. — Не кажется ли вам, что атомный огонь приемлемей? Тут гибнут все разом, жертва не встречается взглядом со своим палачом.

«Бог ты мой, да не похоже ли это на то, о чем говорит Френк Стайрон? — подумал Леон. — Но тут человек, тронутый безумием. А у Стайрона что? Он так похваляется своей способностью мыслить реалистически! Или зло, какими бы ни были его источники, всегда в конечном счете безумие?»

А колдун между тем продолжал:

— И всеобщая обреченность, как ни странно, всех примиряет. Это, знаете ли, как всеобщее избавление от всеобщего кошмара. И потому я все чаще вспоминаю Шопенгауэра... Спасение возможно только в избавлении от мира, бытие которого оказалось для нас страданием. Как там у него дальше? Надо переменить знаки, признав все существующее ничем, а ничто — всем. Так мы обретаем мир, который выше всякого разума. Надо, как Иов, воспрянуть духом, уверовав в Ничто как в высшее благо. Да здравствует культ Ничто! Да здравствует блаженство нирваны!

Колдун вдруг потряс Леона за плечи. Тот отодвинулся подальше от странного собеседника, смущенно оглядывая жителей стойбища, которые в некотором отдалении от костра тихо о чем-то переговаривались. Но и колдун передвинулся, заглядывая в лицо Леона возбужденно поблескивающими глазами, видимо, радуясь возможности высказаться перед человеком, который его понимает.

— Да, гибель грядет! И люди заглядывают в бездну, к которой пришли сами в своей жажде познания. И многие из них теперь готовы проклясть своих просветителей. Они со страхом и ненавистью обходят стороной университеты и идут, идут в тайные норы магов, ведунов, прорицателей, хиромантов, спиритов. А их, как ни парадоксально, в наш так называемый просвещенный век становится неизмеримо больше, чем во времена средневековья. В Лондоне проходил... форум ведьм. Форум! А в Америке маги, кажется, сколотили свой профсоюз... Святые отцы в панике! Прихожане идут не к богу, а к сатане. И если бы я сейчас явился в любую из столиц мира с моей росомахой, ко мне началось бы паломничество, и я за месяц стал бы миллионером. Но я не хочу никого утешать. Не хочу гасить страх у людей перед всеобщей гибелью. Наоборот, я хочу его возбуждать! Пусть все горит в огне! Пусть выживут всего лишь десятки на таких вот островах. И я, я зачну новое человечество — возвеличу первочеловека.

Леон присвистнул.

— Вы неуважительны ко мне! Вы белый и потому позволяете себе быть хамом. — Заметив подошедшую к костру Гедду, колдун обратился к ней: — Подойди поближе. Посмотри на пришельца. И ты, ты, Брат орла, посмотри на него...

— Да, уже рассмотрел, — угрюмо отозвался парень, который сидел в стороне от костра.

— Нет, ты не все увидел, подойди, говорю я тебе! — настаивал колдун. — Слушайте мое прорицание!.. Этот белый или наполовину белый оставит свой след в чреве вот этой девицы, которая тоже по образу жизни своей стала, в сущности, белой. И она родит того, кто окажется ее мучителем и нашим врагом.

— Послушайте, вы! — воскликнул Леон, вскакивая на ноги.

— Нет, это вы, вы послушайте! — Заметив, что Гедда быстро уходит, колдун крикнул ей вслед: — Вернись! Или я заставлю Брата орла, чтобы он приволок тебя за косы!

Брат орла встал, вплотную подошел к Леону, с недоброй усмешкой посмотрел ему в глаза и сказал на языке белых людей:

— Гедда будет моей женой.

— Что ж, я готов хоть сейчас тебя поздравить! — воскликнул Леон и протянул парню руку.

Тот сделал вид, что не заметил дружелюбного жеста, повернулся и медленно побрел вслед за Геддой, низко опустив голову.

А праздник великодушия продолжался. Леон поискал глазами мать и, воспользовавшись тем, что колдун возился со своей росомахой, ушел к другому костру. Вдруг он заметил, что с горной террасы спускается Ялмар Берг. «Мария! — мысленно воскликнул Леон. — Что с Марией?»

Напряженно он всматривался в лицо Ялмара, желая прочесть на нем: не случилось ли какое несчастье?