Древний знак

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ В ТЕБЕ МОЕ СПАСЕНИЕ

Вышло так, что Леон очень быстро сдружился с Чистой водицей. Это был еще один человек, кроме матери, которому он охотно позволял нарушать свое одиночество.

— Ты почему будто спишь с открытыми глазами? — однажды спросила девочка, когда они подошли к озеру.

«А ведь верно, похоже, живу, как во сне», — подумал Леон и спросил, в свою очередь:

— Откуда ты знаешь так хорошо язык белых людей?

— Гедда научила. И еще Ялмар. Я люблю ходить по тундре с Ялмаром так же, как с тобой. Прошлым летом он сказал, что там, далеко-далеко, живет человечество... Ты оттуда. Скажи, видел ли ты человечество?

Леон долго смотрел в необычайно серьезное лицо девочки, удивляясь странному вопросу.

— Как тебе сказать, видел, конечно.

— Какое оно?

— Это много, очень много разных людей.

Чистая водица разочарованно отвернулась, махнув рукой.

— Такое я уже слышала. Мне кажется, что это неверно.

Выбрав сухой пригорок, Леон присел.

— Неверно? А ну подойди ко мне, поясни, почему неверно.

— Человечество — это такой большой человек. Он ходит по свету, как ты ходишь по тундре. У него большие-большие глаза, как у тебя. И полные слез. Он идет по свету и ничего не видит...

— Ты меня удивляешь...

— Я всех удивляю, только не пойму почему.

— Отчего же человечество плачет?

— Ему страшно. Ялмар сказал, что великан заблудился, как ты. Я думаю, что и ты человечество. Мне даже кажется, что ты плачешь...

Леон порывисто обнял Чистую водицу, чувствуя, что ему действительно хочется плакать.

— Ты ходишь один, ты заблудился, и я бегу за тобой, потому что хочу тебя спасти...

Леон заплакал. Чистая водица ничуть не удивилась, она гладила его по голове и успокаивала:

— Ничего, ничего, поплачь немного. Я никому не скажу. Мужчине плакать нельзя, даже если кто-нибудь умер. Если Брат орла узнает, что ты плакал, он будет над тобой смеяться.

— Да, да, конечно, это смешно. Это просто нелепо. Иди поговори с птицами. Я побуду один...

— С оленями можно? Вон Сын бежит и его подруга...

Смех Чистой водицы, хорканье оленят, крик птиц постепенно успокоили Леона. Похоже, что он смог на минуту отрешиться от всего тягостного, и ему показалось, что через этот заполярный остров проходит туго натянутая струна самой вечности. Звучит струна, и остров плывет в океане. А сам он частица этого острова. И не столько зрением воспринимал он этих оленей, эту удивительную девочку, для которой оленята как бы очеловеченные сверстники ее, а слухом, именно слухом, как звучание вечной струны.

И вдруг закричала Чайка. Господи, зачем прозвучал этот голос суетного, когда он слышал струну вечности? И ветер ударил, холодный ветер, несший промозглую сырость кочующих в море туманов. И оленята насторожились, тревожно втягивая воздух чуткими носами, и девочка с недетской серьезностью смотрела в сторону моря, подставляя лицо порывам ветра. Какое удивительное лицо! В нем, кажется, отразилось все, чем богато ее племя: бесстрашие перед стихией, умение стерпеть невзгоду, озабоченность судьбою оленьего стада, судьбою охотничьего промысла, философская уверенность, что за возможной бурей наступит пора спокойствия, пора равновесия как в природе, так и в душе.

Из-за снежных вершин гор наползали тяжелые тучи. Было что-то неумолимое в их движении, будто они, долго блуждая в просторах Ледовитого океана, упорно искали именно этот остров, который посмел жить своим особым миром. Тучи разрядились тяжелым мокрым снегом — пусть станет остров белым, как льдина.

Придерживая на голове летний малахай, Леон поворачивался то в одну, то в другую сторону, удивляясь тому, что так мгновенно сменилась погода: ведь только что было удивительно тихо вокруг. Чистая водица прильнула к нему и сказала с веселой улыбкой:

— Ты не бойся! Это просто наступает зима.

— Зима? Вот так сразу?

— Пойдем в стойбище. Гедда тебя ждет не дождется...

— Гедда? Почему ты так думаешь?

— Нагнись ко мне, — потребовала Чистая водица, дотягиваясь до уха Леона. — Когда Гедда смотрит на тебя, она вся становится только глазами...

— Странно. Очень странно...

— Пойдем домой. Ты хоть помнишь, в какой стороне стойбище?

— Вон там, — показал Леон не очень уверенно.

Чистая водица засмеялась, захлебываясь ветром.

— Эх ты! Показал в обратную сторону... Побежали, а то скоро будет пурга.

Зима действительно наступила сразу. Куда ни глянь, снега и снега, залитые лунным светом. Солнце напоминало о себе всего лишь сумрачной зарей. Леон часто смотрел туда, где находилась Большая земля, и мысленно видел город, мерцающий вечерними огнями. Поднимались в небо высокие дома, светились окна. И за одним из таких окон смутно представлялась Мария. Тепло там, светло и необычайно уютно возле нее. Словно во сне видел он, ках Мария плавно вскидывала руки, поправляла прическу. А рядом с ней Ялмар. Одна, без Ялмара, Мария для Леона уже не существовала. «Пойди ты к черту! — мысленно прогонял Леон Ялмара. — Ты слишком самоуверенный и самовлюбленный! Я не знаю, что хорошего нашла в тебе Мария». Леон изнурял себя в воображаемых наскоках на Ялмара, испытывая унижение от мысли, что выглядит жалким перед самим собою, пытался вернуться к здравому мнению о сопернике. Но это изнуряло еще больше.

А тут к тому же неотступно стояли перед Леоном глаза Марии — и добрые, и строгие, и участливые, и упрекающие. Так чего же в них больше? Однако Леон боялся увидеть в глазах Марии то, что было в них меньше всего заметно, — глубоко запрятанную досаду: видимо, он с его странным душевным состоянием все больше становился ей в тягость. «Все это блажь, блажь!» — с отчаянием прогонял теперь Леон навязчивые мысли о Марии и, однако, все исступленнее обдумывал планы немедленного бегства с острова, чтобы еще хоть раз увидеть ее.

Кто знает, возможно, Леон просто заболел детской болезнью первой влюбленности, этакой корью, которая рано или поздно должна была отступить. Возможно и так, потому что постепенно рядом с воображаемой Марией незаметно стала вырастать Гедда.

Однажды, когда Леон остался один на один с Геддой у костра в чуме Брата оленя, ему нестерпимо захотелось прикоснуться к ее руке. И он прикоснулся. Гедда отдернула руку. Минуту она разглядывала Леона почти враждебно. Но было в ее взгляде и что-то другое, будто она умоляла его о чем-то.

— Ты шаманка, — очень серьезно сказал Леон.

Гедда вскинула немигающие глаза на Леона, потом перевела взгляд на костер, потерянно усмехаясь.

— Скажи уж лучше: ведьма.

— Может, и ведьма. Но я понял... в тебе мое спасение.

Гедда вновь с изумлением посмотрела на Леона. Наконец спросила:

— Спасение, говоришь? — И тут же мрачно добавила: — А в тебе... моя беда.

— Беда? Впрочем, ты права. Ты лучше беги от меня, — угрюмо сказал Леон, невольно рисуя в воображении то заветное окно, за которым Мария плавно вскидывала руки, поправляя прическу.

— Я не хочу от тебя бежать. Вернее, не могу, — чистосердечно призналась Гедда, немало удивляя Леона.

У чума послышались шаги.

— Наверно, мать вернулась и Брат оленя, — не без сожаления сказал он, не желая прерывать разговор с Геддой.

— Нет, это один человек, — возразила Гедда и насторожилась. — Я знаю, кто это.

— Кто?..

— Брат орла... Он уже много раз пытался взять меня.

— Как это взять?

И Гедда спокойно рассказала, нисколько не стесняясь, что здесь существует обычай, по которому жених перед свадьбой должен взять свою будущую жену силой, однако не проявляя при этом грубости, тем более озлобления. Только тогда он и может считаться мужчиной. Но и женщина лишь тогда женщина, если окажется, что не так просто взять ее силой.

— Брат орла считается моим женихом, но он не взял меня и не возьмет, — враждебно вслушиваясь в шаги за чумом, сказала Гедда. И вдруг улыбнулась. — А возьмешь ли ты меня... не знаю.

И Леон почувствовал, кроме смущения, еще что-то такое, что перевернуло его душу. И стал для него на какое-то время благословенным этот остров.

Да, мудры были женщины-островитянки: они испытывали мужчину в его мужской ярости на доброту. И даже если ты его очень жалеешь, даже если тебе известно, что никуда от него не уйти, заставь его помучиться, и ему, возможно, станет совестно за свое озлобление, и он попытается покорить тебя лаской. А это как раз именно то, чего ты от него добивалась. Видимо, этим жила Гедда в бесконечно долгой борьбе с мужчиной, который снился ей, которому она не однажды покорялась мысленно, неотступно думая о нем.

Но это Леон понял много времени спустя. А сейчас он вместе с Геддой вслушивался в осторожные шаги Брата орла и думал о том, что, кажется, начинается новая драма...