Древний знак

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ СТРАННЫЕ ИДОЛОПОКЛОННИКИ

Луна излучала стужу, а душа Брата оленя излучала тоску: никого у него не осталось, кроме вот этого оленя, которого он когда-то назвал Сыном всего сущего.

Сына может иметь только живое. Значит, все живое в ответе за собственного сына. И те вон люди, которые ходят с оружием за колючей проволокой, охраняя занесенные снегом дома, склады, ракеты, нацеленные в небо, они тоже в ответе за Сына. Между тем они уже не однажды выходили за пределы, огороженные колючей проволокой, и стреляли по оленям. Они могли убить и Сына. Они могли стать сыноубийцами. Эти люди в каждый миг способны запустить смертоносные ракеты. Тогда они могли бы убить не только Сына всего сущего, но и все сущее на земле... Возможно, что у них и не такие ракеты, чтобы погубить все сущее, но это все-таки ракеты — идолы смерти...

Пришельцы были похожи на каких-то странных идолопоклонников, которые поклонялись идолам, устремленным остроконечными головами в небо. Жрецы идолопоклонников произносили заклятья, которые у них назывались командами. Звучали эти заклятья резко и властно, и в голосах жрецов слышалось нечто такое, что можно было понять как злой умысел, направленный против самого неба с его трепетно мерцавшими звездами. Идолопоклонники все разом поворачивались то в одну, то в другую сторону, четко шагали нога в ногу, и, глядя на них, можно было понять, что они совершают ритуальные действия.

А маленькое северное племя покидало свою родину и переселялось на остров Бессонного чудовища, где они и шагу не могли ступить без смятенья, преследуемые суеверным страхом.

Да, Томас Берг переселил на соседний остров всех своих пастухов и пятьсот оленей. Считал себя переселенцем и Брат оленя. Однако он все еще оставался на родном острове с четырьмя пастухами и полсотней оленей. Главный чум его был перевезен, а здесь он жил в запасном. Тут же стояли запасные чумы Брата медведя и Брата совы.

Все равнины острова, на которых совсем недавно паслись тысячи оленей, теперь простреливались снарядами пришельцев. По острову с ревом мчались танки, какие-то диковинные машины; с вертолетов и самолетов падали бомбы, сотрясая взрывами скалы гор и морские льды. Единственным относительно безопасным местом оказалось небольшое пространство возле военной базы, огороженной колючей проволокой. Здесь не рвались снаряды и бомбы. Но здесь все наглее вели себя пришельцы — странные идолопоклонники, превыше всего чтившие своих идолов. Брат оленя оставался именно здесь, он пытался бороться за право жить на родной земле. Он знал: Томас Берг все еще надеялся, что ему разрешат владеть половиной острова. Не покидал Брата оленя в беде и Ялмар Берг, стараясь защитить интересы маленького северного племени. Считалось, что на острове нет базы иностранной державы, однако иностранцы здесь все-таки были в качестве военных специалистов, которые испытывали оружие в заполярных условиях. «Полигон, всего лишь полигон, а не база», — успокаивали общественность те, кто изгнал с острова его коренных жителей. Но Ялмар Берг в своих статьях спрашивал: «А какая тут разница для тех, кто изгнан?»

Брат оленя на аэросанях, принадлежавших Томасу Бергу, время от времени навещал остров Бессонного чудовища, стараясь успокоить переселенцев, тем более что колдун совсем обезумел в своем стремлении властвовать над ними. Несколько раз он преодолевал на собаках пространство между двумя островами, бродил вокруг военной базы, вызывая подозрение у часовых. Однажды его задержали, но вскоре отпустили, убедившись, что дело имеют с безумным: пусть местные жители возятся с ним сами — не помещать же его в свой госпиталь.

Да, на острове осталось пятьдесят оленей. Выходили из-за колючей проволоки пришельцы, вскидывали автоматы, чтобы подстрелить одного-двух оленей, но вставал перед их глазами невозмутимый, суровый человек в малице и волчьем малахае и точно бы закрывал грудью оленей. Пришельцы ругались, обзывали аборигена дикарем, однако стрелять не решались. Брат оленя облегченно вздыхал, подходил к Сыну, гладил его, разговаривал, как с человеком, изливая ему свою тоску и горе. А горе случилось у Брата оленя еще до того, как племя его изгнали с родной земли.

Все началось с того дня, когда Леон покинул остров.

— В нем проснулся зов муравья, — однажды сказал колдун Гедде. — Он тоскует по жизни муравьиной кучи, которая называется человеческим сообществом...

Гедда сидела на ворохе оленьих шкур за шитьем. В руках у нее была уже почти готовая летняя малица для Леона. «Износит ли он эту малицу?» — с тоской думала она. А колдун не унимался:

— Я был не слишком точным в предсказании, когда именно ты понесешь от Леона. Но теперь вижу, что ты все-таки забеременела.

— Уйди от меня, колдун! — не столько гневно, сколько умоляюще воскликнула Гедда.

— Не уйду, пока не выскажу прорицание... Леон уйдет, а ты родишь своего мучителя...

— Ну что, что тебе от меня надо? — уже в отчаянии спросила Гедда. И вдруг как-то непостижимо быстро взяла себя в руки, глаза ее засветились, словно она пришла к счастливейшей догадке. — Послушай, колдун, послушай... Леон для меня подарок судьбы! Даже если бы он был моим всего одно мгновение, мне этого хватило бы на тысячу лет... Возможно, что я скоро пойму, что он и был у меня всего лишь одно мгновение... Но все-таки был, был!

В глазах колдуна, казалось, на какое-то время отступило больное и мутное. Он смотрел на Гедду и молчал, будто боялся ее спугнуть: чем-то она его искренне на миг покорила.

Не сказав больше ни слова, колдун ушел. Уронив безжизненно руки, Гедда замерла. Ударил порыв ветра. И только после этого Гедда заметила, как все переменилось вокруг. А ведь только что светило круглосуточное солнце, струился над тундрой прогретый воздух, порождая то удивительное марево, когда человеку кажется: это струится твоя собственная душа, переполненная благодушием и спокойствием. И вдруг поднялся ветер, нагоняя на остров тяжелые, черные тучи. Наливались густой синевой горные хребты, вечный снег, еще недавно так щедро излучавший отраженный его белизной солнечный свет, точно бы вылинял, потеряв свое ослепительное свечение. Тучи наплывали черной массой, как дурной сон, как помрачение на больного.

На рейде загудел теплоход, который стоял у острова двое суток. Гедда порывисто поднялась с таким чувством, будто гудок возвестил ей о какой-то страшной утрате. «А где Леон?» — безотчетно спросила она себя.

Гедда знала, что Леон еще неделю назад с почтой, доставленной на вертолете, получил письмо. Гордость не позволяла ей спросить, что было в том письме, а Леон молчал, становясь еще более мрачным.

Гудел на рейде теплоход. Вот он развернулся и взял курс в сторону Большой земли. Гедда провожала теплоход взглядом, и что-то заставило ее поднять прощально руку.

— Ты что так взволнована? — услышала она голос Сестры горностая.

— Мне почему-то кажется, что Леон там, на теплоходе, что он нас покинул...

— Ты с ума сошла! — Сестра горностая, прижав руки к груди, сделала несколько стремительных шагов, как бы пытаясь догнать теплоход, но, споткнувшись о камень, остановилась.

А Леон действительно уплывал на теплоходе. Совсем недавно он получил письмо от Макса Клайна по кличке Зомби. Все эти годы Клайн возглавлял группу «этнографов», подчиненную Стайрону. Власти проявили повышенный интерес к «этнографам», и Леон понимал, в чем тут причина. Для него было совершенно очевидным, что научные исследования — это лишь прикрытие, ширма. Зомби в письме выражал надежду, что Леон и Мария представят со своей стороны убедительные доказательства честной и чистой работы группы «этнографов». Зомби позволял себе и туманные угрозы: «Полагаясь на твою мудрость, дорогой Леон, я бы тебе посоветовал убедить Марию стать благоразумней: пусть она выступит на нашей стороне и заставит замолчать своего дражайшего супруга Ялмара Берга, который не один раз очень лихо прохаживался на наш счет. В противном случае неминуем высший гнев, а что это значит, ты должен догадаться...»

Надо было как можно скорее увидеть Марию и Ялмара. Надо было спешить, пока не поздно!

Уплывает остров. Отторгается от Леона какая-то часть его души. Думал ли он, когда впервые вступил на этот клочок земли, затерянный в Ледовитом океане, что так глубоко сроднится с ним?! Виднеются конусы чумов, причудливо искаженные миражем. Как высоко поднимает мираж их верхушки! Возможно, сама природа решила показать ему на прощание истинное значение этих примитивных жилищ: смотри, мол, ведь это храмы...

Удалялся остров, постепенно превращаясь в несколько горных вершин, покрытых вечным снегом, остальной своей твердью как бы уходя в пучину океана. И Леону представлялось, что остров тонет, и в криках чаек чудился ему голос матери. Протягивает она руки и зовет, зовет сына... И Брат оленя стоит рядом с ней, глубоко опечаленный, обиженный и даже испуганный: ему не могла не прийти мысль, что Сестра горностая, как это было однажды, может покинуть остров в поисках сына...

Все меньше становится остров. Все мучительнее у Леона чувство своей вины перед теми, кто там остался. Вдруг вспомнилась Чистая водица — больная совесть его. Скорее даже не вспомнилась, а представилась точно такой же, как в тот удивительный миг после поединка с Братом скалы... Машет и машет Чистая водица прощально рукой.

А вот и Гедда вскинула над головой руку. «Прости меня, Гедда, — мысленно умоляет Леон. — Я столько всем вам принес зла...»

Остров утонул в море. И похоронил Леон в душе что-то бесконечно дорогое. А через сутки он уже стоял перед дачей Ялмара и Марии...

Макс Клайн с безобидным видом самого невинного существа собирал цветочки неподалеку от дачи. Однако он нет-нет да оглядывался, напряженно изучая обстановку... Ялмара Берга дома не было. Мария одна, если не считать ребенка. Удивительно, как она прекрасна! Это мучило Макса Клайна еще тогда, когда они работали вместе. Пусть в шутку, но он не раз признавался ей в любви. И вот теперь он должен «убрать» ее. Сложна жизнь. Непостижимо сложна. Что поделаешь, если Мария слишком много знает и, судя по всему, не желает забывать. Не желает... Вот так рассуждал Зомби. Нет, ему было непросто все это сделать, он еще не был идеальным зомби. Он по-своему мучился. Он собирал и собирал цветочки в букетик и не видел Леона. Впрочем, и Леон пока не видел его.

Мария сидела на скамеечке у клумбы, а возле нее малыш поливал из лейки цветы. «Это и есть Освальд, — успел подумать Леон. — Как он похож на Марию».

Леон уже хотел кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание Марии, как вдруг заметил Зомби. И самым страшным было в этом мгновении то, что Леон уловил, как Зомби взвел пистолет и сунул в карман куртки.

— Здравствуй, Мария! — неестественно весело воскликнул Зомби и протянул ей букетик цветов.

Мария резко повернулась, и на лице ее отразилось смятение.

Бог ты мой, неужели мыслимо такое, чтобы протянуть букетик цветов, а потом... Что будет потом?

— Зомби, не смей! — крикнул Леон.

Мария увидела пистолет в руках Зомби. Цветы и пистолет. И растерянность в нагловатом лице Зомби с неприлично красными губами. Он медленно поворачивался в сторону Леона. И вдруг, сунув пистолет в карман, Зомби бросился бежать. Он, кажется, даже обрадовался, что не выстрелил в Марию. Цветы, пистолет — глупо, нелепо. Выходит, бессознательно все свел к идиотской попытке запугать Марию? Выходит, дрогнул, струсил! А тут еще этот безнадежно влюбленный! Зачем он бежит? Или самой судьбе угодно, чтобы он, Клайн, все-таки сегодня убил человека и оправдал свою кличку — Зомби?

Леон задыхался от стремительного бега и ненависти. Он должен, должен настигнуть Зомби! Он должен настигнуть нечто большее, чем Зомби! Ему необходимо преодолеть какой-то непомерно высокий барьер, после чего станет все ясно и определенно. И самое главное — после этого он сможет надежнейшим образом оберечь Марию. Как?! Вот это и есть самый главный вопрос. Необходим ответ, ему необходимо понимание. Вот она — спина Зомби. Еще немного, и Леон схватит его, рванет на себя и заглянет ему в глаза. Нет, Зомби не посмеет стрелять, он еще далеко не идеальный Зомби, иначе бы он не оставил Марию в живых. А если и выстрелит, если случится такое, то... «То он тогда уложит тебя наповал», — вдруг оглушила Леона своей трезвой беспощадностью запоздалая мысль. И Леон остановился растерянный, униженный тем, что его вмиг сморило осознанное чувство смертельной опасности. «Черт с ним, пусть бежит. С Зомби надо не так. Надо к Ялмару. Он знает, что следует делать дальше». И Леон уже готов был повернуть назад, к Марии. Да, да, ее надо успокоить. Скорее к Марии! Но что это? Его, кажется, кто-то ударил в грудь. Кто? Зомби? Как? Ведь он далеко... Не знал Леон, что это выстрел Зомби ударил его в грудь. И поплыла земля под ногами Леона. И это была уже не земля, а море. И тонул, тонул в море остров... Кто там машет и машет рукой? Чистая водица? Гедда? Мария? Да, да, Мария, Мария, Мария... Нет, это мама все машет и машет рукой. А остров все тонет и тонет...