Древний знак

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ СОЛНЕЧНЫЙ УЗЕЛ

Была пора оленьего гона. Пора сентября. Засеребрилась тундра инеем, ослепли замерзшие, запорошенные озера, бельмасто глядя в небо, ничто больше не отражалось в них. В ознобе трепетали былинки, ветви редкого кустарника. Остекленели лужицы, придавая тундре мертвенный вид. Сквозь черные снежные тучи будто проступала кровь осеннего солнца. Казалось, что совершилось преступление: кто-то смертельно подранил, как перелетную птицу, короткое северное лето. Предвечерний мрак уже грозился стать всевластной тьмою долгой полярной ночи. С паническим криком улетали запоздавшие перелетные птицы, лаяли песцы, завывали волки.

Возбужденные тревожными переменами в мире олени вслушивались в грохот ледяного прибоя, чутко поднимали головы, настораживая уши, страстно принюхивались к воздуху, наполненному тайной наступающей полярной ночи, с ее тусклым светом луны и трескучими морозами. Стадо томилось необоримым желанием продолжения рода, чтобы все-таки жили, жили олени, жили всему наперекор.

Сыну шел пятый год. Сын был взрослым оленем, которого уже не отгоняли старые самцы от важенок. А еще всего лишь в прошлую осень, когда он почувствовал непонятное влечение к самке, ему приходилось испытывать унизительную встречу с тем или другим самцом-стариком, не сводившим с него недобрых, настороженных глаз: не подпускали старые олени незрелых бычков к важенкам, заботясь о здоровом потомстве стада. Правда, здесь еще играли немаловажную роль и люди: им было далеко не безразлично, от какого самца пойдет в стаде новое потомство.

Сын был белым оленем. Сын был существом иной сути. Вот почему люди не хотели, чтобы шло от него потомство. А в крови его бродила темная сила, от которой невозможно было избавиться, даже если разбежаться и удариться головой о скалу. И Сын исходил ревом, понимая себя оленем и только оленем. Сын бил копытом о землю и чувствовал, как от ударов дробились камни. Сын отдавал свою силу земле, еще больше пьянея от собственных гулких ударов, от которых, как ему казалось, содрогались горы. Сын слушал, как пахнет жженым копытом, Сын требовал, чтобы на него смотрело все стадо. И пусть, пусть тот, кто желает оспорить его право на странную, еще непонятную ему власть над гаремом важенок, осмелится взбежать вот на этот холм, куда вознесла его темная сила, вознесла для вызова, для кровавой схватки.

Замерло стадо в тревоге. Подняли головы важенки, чутко поводя носами, глаза их наполнялись светом трепетного ожидания.

И вот вырвался из стада могучий бык, побеждавший любого соперника и год, и два года тому назад. Это был серый олень с широкой грудью и длинной гривой. И Сын выставил навстречу сопернику рога, напружинил передние ноги, крепко врезаясь в землю задними. Мчится взбешенный бык. Если его не остановить, кажется, проломит само небо там, где оно полыхает красной полосой заката. И принял Сын чудовищной силы удар. Теснят друг друга соперники. Упал на колени серый олень, подломились ноги и у белого. Померкли глаза у обоих и тут же сильнее прежнего вспыхнули от ярости.

Полыхает полоска закатной зари. И на фоне ее застыли два огромных оленя с переплетенными рогами. Жутко стаду. Оленям мнится, что это не просто заря, а истекают кровью два быка, и если они рухнут замертво, то надо бежать, бежать и бежать от этого проклятого места как можно быстрее и дальше. А море грохочет, разбиваются о земную твердь ледяные ядра, и рвет в клочья черные тучи пронзительный ветер. Важенки трепетными носами улавливают запах разгоряченных самцов и ждут, ждут, ждут победителя, ждут страшных, но безумно желанных событий.

Рванулся белый олень, поднялся на ноги. Изловчился и серый олень, вот и он уже на ногах. И закружились быки, с треском ломая друг другу рога. Трудно понять, кто из них в конце концов окажется победителем. А полоска зари между тем выцветает. Море грохочет, и свистит в рогах оленей ветер. Вдруг пошел косой мокрый снег, залепляя оленям глаза. И уже не видно, каков исход поединка.

Об этом исходе узнали только люди. Лежал на боку серый олень, а белый пригибал его голову к самой земле, и рога их по-прежнему не могла разъединить никакая сила.

— Ты посмотри, кого уложил наш Сын! — восторженно воскликнул Брат медведя.

— Попробуем расцепить, — сказал Брат оленя.

Долго трудились люди. Наконец расцепили соперников. Брат медведя попридержал за рога серого оленя. Брат оленя — белого.

— Разбегайтесь в разные стороны! — крикнул Брат медведя и страшно гикнул. И добавил озабоченно: — В такую темень и волка легко проглядеть.

Мужчины разошлись каждый в свою сторону, напряженно вглядываясь в темень. Ревели самцы, находясь во власти темной силы гона. Тревожно хоркали самки, вдруг пускаясь в стремительный бег, не понимая того, что от закона природы не убежишь. Самцы умудрялись и во тьме схватываться друг с другом.

Сын потерял интерес к своему сопернику. И тот уже был готов признать себя победителем. Серый олень неутомимо отбивал в сторону косяк важенок, гоняясь то за одной, то за другой, вожделенно хоркая...

Ревел серый олень, тяжко дышал, высоко вскидывал передние ноги, становясь на дыбы. Обезумев от страха, олениха по кличке Дочь вечера металась из стороны в сторону, постепенно затихая от чувства обреченности. Но взревел совсем рядом другой олень, в котором Дочь вечера узнала Сына.

И снова столкнулись соперники, бешено храпя и разметая в стороны снег, землю и камни. Дочь вечера чуть отбежала и замерла, дожидаясь в оцепенении исхода поединка.

Серый олень упал на колени, какое-то время он был неподвижным и вдруг рванулся в сторону, уклоняясь от схватки. Фыркнув, он встряхнулся и, закинув рога на спину, помчался к стаду, вспомнив, что слишком надолго покинул свой гарем. Сын бросился вслед за ним, но тут же круто развернулся и начал теснить к скалам крутого холма Дочь вечера с той же клокочущей яростью, с какой только что теснил ее серый олень. И важенка заметалась в страхе, не понимая, что случилось с ее другом. Ведь он был тем оленем, с которым она вместе росла, вместе мчалась по тундре, с которым часто затевала свои оленьи игры. Но сегодня он был страшным, и шел от него незнакомый запах. Это пугало важенку, но и манило к нему, и она уже не чувствовала боли от его копыт, ждала событий, оглушенная звоном собственной бунтующей крови, ждала, покорная и неподвижная.

А косой снег хлестал и хлестал, словно скрывая от мира плотной завесой великую тайну продления жизни. Снег хлестал и хлестал, и был он чист, как само подтверждение чистоты двух живых существ, род которых уже насчитывал миллионы лет. Они были сильными и яростными в своей жизнеспособности, они были истинными детьми природы, послушными ее вечному зову.

А когда снежные тучи ушли дальше на север, небо прояснилось, разлился лунный свет, стали видны звезды. От камней горной террасы протянулись длинные синие тени. Снег преобразил тундру. Пространство, отчетливо видимое при свете луны, как бы раздвинулось, все вокруг излучало свежесть и первозданную чистоту. И два оленя, белый и серый, мирно паслись, добывая корм из-под снега.

В пору оленьего гона точно так же, как в пору отелов, Брат оленя большую часть суток проводил в стаде. Был он человеком, знающим многое из того, что должно строго поддерживать жизнеспособность стада: опыт его предотвращал зло кровосмешения оленей, зло незрелого семени, зло бесплодия. И все-таки в нем, кроме мудрости пастуха, просыпалась и мудрость философа, которого неизменно волнует тайна жизни, тайна не просто физиологической ее завязи, нет, он приходил еще к высокой мысли о том, что в малом и смертном проявляется великое и бессмертное, завязываясь в нерасторжимый солнечный узел вечного. Наблюдая за торжеством плоти в брачную пору животных, Брат оленя славил тело, благословляя его неукротимость. Он был убежден, что и тело животного и тело человека не может быть презираемым хотя бы уже потому, что оно способно на сотворение жизни. Тело само по себе, по мнению Брата оленя, не что иное, как маленькая вселенная, повторение ее. И не случайно кровь красная, как солнце в небе, как проникновение его лучей во все сущее. А весь срединный мир, каким является Земля, в свою очередь, тоже тело, рожденное солнцем. Здесь нет ничего лишнего, ничего ненужного, как не может быть ненужной рука для человека, крыло для птицы, лапа для зверя. Стало быть, и ты здесь не лишний, мало того, совершенно необходимый. Возможно, именно ты являешься глазом чего-то огромного, связанного в единый солнечный узел. И если ты замкнут только в себе, если ты считаешь, что тело — это всего лишь твоя утроба, если ты насыщаешь его, тело, пищей лишь для утробы, но не для духа, рано или поздно ты станешь отторгнутой от солнечного целого частицей, и оно, это целое, прогонит тебя, как человек прогоняет дурной сон. И если при этом ты все-таки будешь по-прежнему дышать как живой, тебя все равно измучает тоска изгнанника, тебе будет холодно даже под солнцем, твой глаз назовут дурным, а помыслы неразумными.

Вот так или примерно так размышлял Брат оленя, внимательно наблюдая за стадом, чувствуя себя участником великого праздника сотворения жизни. С этими думами он и подошел к двум оленям, отбившимся от стада. Брат оленя, конечно, сразу понял, что произошло между ними. И здесь он не посмел бы по праву распорядителя гона сказать свое категоричное «нет» оленю, от которого мог бы появиться белый олененок — существо иной сути. Пусть и такой олень появляется время от времени. Не в каждом существе иной сути дано людям угадывать Волшебного оленя, возможно, это происходит один раз в тысячу лет, но все-таки происходит! Не всякий человек способен прийти к такой догадке, однако он, Брат оленя, сумел это сделать — угадал Волшебного оленя и оберег его от всех напастей.

С тех пор прошло четыре с половиной года. И не только Брат оленя, но и многие островитяне с волнением все это время наблюдали за Сыном, не однажды спасали его от гибели, случалось, тем самым спасали и свою душу, сумев подняться над мелочным, темным, недобрым.

Вот об этом и думал Брат оленя, глядя на Сына. Ему очень хотелось сейчас называть его полным именем — Сын всего сущего. И то, что этот удивительный олень участвовал в празднике сотворения жизни, было для Брата оленя добрым знаком, несмотря ни на что. А ведь мало было сказать, что положение на острове складывалось неблагополучно. К удивлению островитян, Томас Берг в двух других стойбищах провел какой-то неразумный забой оленей и уже уничтожил два огромных стада. Не значит ли это, что завтра хозяин доберется и до их стада? Не случится ли так, что на острове скоро не останется ни одного оленя?

Брат оленя сделал несколько медленных шагов к Сыну. Он знал, что во время гона самцы неспокойны и особенно не выносят человека. Но Сын... Сын всего сущего, похоже, узнал пастуха и лишь настороженно вскинул голову, как бы спрашивая: так что же случилось?