Древний знак

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ УРОКИ БРАТА ОРЛА

Какое-то время Брат орла как бы издали приглядывался к Леону, надеясь, что тот исчезнет так же неожиданно, как и появился. Но Леон не исчезал. Он часто бродил в одиночестве по снежной тундре, как некий дух тоски и печали, иногда пробивал во льду реки лунку, ловил рыбу или копошился в снегу, добывая кустарник для костра. Случалось, Брат орла видел его вдвоем с Братом оленя. Тот уводил его в стадо, учил владеть арканом или шел с ним по следам лисиц и песцов, показывал, как ставить капканы. Они, видимо, очень сдружились, потому что могли о чем-то рассуждать часами, и Леон после этого, кажется, оживал, принимался за дело. Постепенно Леон пристрастился мастерить нарты и, как ни странно, преуспел в этом непростом деле, чем вызывал истинное восхищение жителей стойбища. Скрепя сердце признавал успехи Леона и Брат орла, все больше и больше мрачнея от мысли, что тот здесь все-таки может прижиться. Прошло какое-то время, и Леон нашел еще одно серьезное занятие для себя: он стал учить детей грамоте, и не только детей, потянулись к нему и юноши, и пожилые пастухи, даже древний старик Брат совы грозился научиться понимать тайну немоговорящих вестей, так он определил для себя грамоту. Не ходил в чум Брата оленя на занятия только Брат орла. Иногда заглядывал в чум, насмешливо наблюдал, как потеют его приятели над тетрадками, которые они раскладывали на фанерках, положенных на колени. Презрительно усмехаясь, он иногда отпускал какую-нибудь шуточку и уходил.

Примечал Брат орла, что Гедда, похоже, избегает Леона, и это внушало ему слабую надежду. Однако надежда исчезала всякий раз, как только он перехватывал взгляд Гедды, устремленный на Леона. И зачем только даны ей были такие глаза? Как по солнцу на небе можно предсказать погоду, так по глазам Гедды можно было узнать, что у нее на душе. Брат орла до боли в зубах закусывал мундштук трубки и уходил, чтобы не видеть этого взгляда.

Все темнее становились тучи в душе Брата орла, все круче пробирал его мороз лютой ревности. Волей-неволей он стал враждебно смотреть в сторону Сестры горностая. Даже Брат оленя, которым он всегда восхищался, вызывал в нем чувство глухой вражды.

Как-то повстречался на пути в стадо Брат орла с Братом оленя, хотел молча пройти мимо, но тот его остановил.

Это была пора, когда по всему горизонту загоралось сплошное кольцо утренней зари, которая тут же переходила в зарю вечернюю. В самой нижней части кольца клубилась густо-фиолетовая мгла, чуть выше светился холодный темно-красный огонь, еще выше он переливался в огонь розовый, желтый, зеленый. Брат орла любил эти краски. Разглядывая их, он чувствовал себя в центре магического разноцветного круга, будто понимал себя чем-то похожим на Звезду постоянства, вокруг которой все сущее вращается: во всяком случае, Гедда должна была бы все время находиться с ним рядом. Он был самоуверенным, этот юноша, и полагал, что у него есть все основания знать себе цену.

Брат оленя, покуривая трубку, искоса разглядывал юношу, на лице которого были следы печали и ожесточения.

— Могу ли я надеяться, что наша дружба останется прежней? — осторожно спросил Брат оленя.

Юноша как-то горько и очень обиженно посмотрел на него, самолюбиво хмыкнул. Он боролся с собой, чтобы не сказать что-нибудь резкое, и все-таки спросил не без злости:

— Разве тебе мало дружбы Леона?

— Он сын Сестры горностая...

— Да, да, конечно, понимаю, — подавленно ответил Брат орла, находя в себе силы быть справедливым.

— Бывает, что двое мужчин вступают в борьбу за одну женщину, — стараясь, чтобы прозвучало не очень назидательно, оказал Брат оленя. — Можно, конечно, бороться за женщину, как борются два волка, можно рвать друг друга клыками. А можно и по-другому...

Брат орла тоскливо и обиженно посмотрел на собеседника и отвернулся. Брат оленя протянул юноше трубку, дожидаясь, когда тот это заметит. Брат орла не замечал.

— Это, кажется, первый случай в моей жизни, когда человек не принимает мою трубку, — сказал Брат оленя чуть-чуть удивленно.

Юноша быстро повернулся, но трубку принял не сразу.

Брат оленя ощипал опушку малахая от инея, проследил за полетом ворона в морозной стыни темно-синего неба, которое снизу, от горизонта, все еще подсвечивалось сплошным кольцом разноцветной зари, и спросил:

— Помнишь ли ты, как я тебе подарил аркан на празднике, когда тебе исполнилось три года?

— Кажется, помню...

— Было ли меньше трех тысяч оленей, которых ты с тех пор заарканил?

— Пожалуй, меньше не было.

— Так вот, представь себе, бегут и бегут два оленя... черный и белый. Какого из них ты заарканишь и приведешь на закланье к жертвенному костру?

— Смотря по какому поводу зажжен жертвенный костер, — не сразу нашелся юноша с ответом, пытаясь догадаться, к чему клонит Брат оленя.

— По поводу мести любимой девушке за то, что она отдает предпочтение другому...

Брат орла махнул рукой:

— А, пусть живут оба оленя.

— Но все-таки. Допустим, черный олень — это злость твоя, тоска, безнадежность. Белый, наоборот, великодушие и надежда.

Вытащив из-за пояса снеговыбивалку из оленьего рога, Брат орла ударил несколько раз с ожесточением по своей малице, выбивая из нее изморозь, сказал раздраженно:

— Я знаю, тебе хочется, чтобы я подвел к жертвенному костру черного оленя. Но я не хочу! А в белого не верю, не вижу его в себе...

— И все-таки он есть. — Брат оленя показал на запад. — Вон там, по преданиям, есть тайное место на небе, откуда выбегают только белые олени. Вернее, вон там. Нет, скорее всего вон там. Или вот здесь...

Брат оленя приложил руку к груди юноши как раз против сердца.

— Отсюда должен выбежать на волю белый олень. Там, конечно, есть и черный, но ты его зааркань...

Брат оленя долго держал руку на груди юноши, близко заглядывая ему в глаза. И странное дело, тому не хотелось уходить от этого взгляда.

— Так слушай, слушай мои речения. Солнце укочевало от нас в запредельность на златорогих оленях и мучается памятью о земном мире. Потому даже там, в запредельности, не может оторваться от земли. И вот бежит, бежит, бежит его упряжка из тысячи златорогих оленей и все по кругу, по кругу, по кругу. Снег взвевается из-под копыт оленей, и в каждой снежинке свет от солнца. — Брат оленя показал на огни многоцветной зари, медленно поворачиваясь во все стороны. — Вот поэтому и светится заря перед нами из семи огней.

Брат орла слушал речения человека, идущего от солнца, и что-то детское появилось на его лице, было похоже, что он вот-вот готов улыбнуться.

— Значит, не прямо бегут олени? — Зачем-то бросив на снег рукавицы, он повернулся волчком. — А вот так, вокруг земли. Ну да, конечно, Гедда мне говорила, что земля наша круглая. Гедда еще говорила...

И вдруг осекся, поймав себя на том, что он уже дважды произнес имя любимой девушки. Брат оленя поднял рукавицы, подал юноше, продолжая свои речения:

— Солнца не видно, а все-таки оно существует. Солнце излучает свет непреходящей надежды на новый его восход после долгой ночи. Тебе только-только исполнилось двадцать, и ты еще много раз в своей жизни встретишь солнечный восход. А еще выскажу тебе самое главное мое прорицание. Ты заарканишь в своем сердце черного оленя и выпустишь на волю белого. И сядет на нарту белого оленя именно та, которая предопределена тебе судьбой, и ты сядешь рядом с ней, чтобы управлять свадебной упряжкой. Не знаю, кто это будет, возможно, все-таки Гедда, а возможно, и другая...

— Это будет Гедда! — непреклонно сказал Брат орла. — Только Гедда!

— Возможно, и Гедда. Но ты не сумеешь усадить ее на нарту черного оленя. Ты лучше предстань с ясным лицом перед Геддой. Сумей удивить всех и особенно Гедду. Я хочу, чтобы ты знал истину: удивить по-хорошему ту, которую любишь, — это единственно, чем возможно добиться своего. Я сказал все...

Юноша кинул короткий взгляд на Брата оленя и отвернулся, чтобы не выдать своего страдания. Да, конечно, в том, что сказал Брат оленя, много смысла. Но вот попробуй одолеть себя, попробуй добраться в душе своей до светлого духа, имя которому великодушие. Возможно, дух этот в нем никогда и не жил, а взаймы его не возьмешь.

И все-таки он был благодарен Брату оленя: на душе после его слов стало легче. И когда тот пошагал в стадо, юноша долго смотрел ему в спину, не смея дать волю мысли, что этот человек просто беспокоится о сыне Сестры горностая. Нет, он, конечно, желает добра и ему, Брату орла. Он прав. На черном олене если и далеко уедешь, то скорей всего в обратную сторону от желаемой цели. Может случиться и того хуже: черный олень и вправду обернется росомахой...

На второй день Брат орла пришел к Леону на занятия, пытаясь показать, что он не испытывает никакой вражды к нему. На третий день явился уже с тетрадями и карандашом, попросив все это у Гедды. Девушка и вправду, как предсказывал Брат оленя, по-хорошему удивилась, кажется, даже обрадовалась, села с ним рядом, пыталась помочь. Но Брат орла приходил в отчаяние оттого, что не мог ничего понять из объяснений Леона: ведь он почти не слушал его, думая о Гедде. О, Брат орла был слишком наблюдательным, чтобы не заметить, какими глазами смотрит Гедда на Леона! Ненадолго удивил он Гедду.

А Леон все старается втолковать в головы приятелей Брата орла тайну грамоты, и каждый из них, наверное, все-таки больше делает вид, что в его объяснениях что-то понимает. Однако Брат орла ничего не понимает и не хочет понимать. Его занимает одна-единственная тайна, которая кроется в глазах Гедды.

Когда стойбище засыпало, он, если не был в стаде, следил, не вошла ли Гедда в чум к Леону. Нет, Брат орла не останавливал ее, не окликал, ему просто необходимо было убедиться, насколько он несчастный в своем позоре. Он смотрел на луну, мысленно метал в нее аркан, стаскивал ее с неба и раскалывал в ярости, только бы не светила она с такой равнодушной беспощадностью — ведь видно, видно все, даже то, насколько бесстрашны и безжалостны глаза Гедды. Ох и глаза! Ну пусть хотя бы на мгновение отвела их в сторону, когда в упор встречается с его взглядом. Так нет же, смотрит так, будто и погибнуть готова.

У Леона в чуме Брата оленя был свой отдельный полог, и Гедда последнее время ночевала там почти каждую ночь. Она чувствовала, что Брат орла следит за ней, и потому наперекор своему желанию промчаться ветром от чума к чуму или стать невидимой, как тень от крыла ночной птицы, всякий раз шла замедленно, не позволяя себе оглянуться: такой уж вот была гордой и независимой ее душа. Но путь в десять шагов казался Гедде бесконечным. Десять шагов, всего десять — Гедда это уже давно высчитала. Зато сердце ее делало столько ударов за это время, сколько хватило бы их, чтобы пересечь весь остров из конца в конец. Нет, Гедда не просто шла, она несла себя, и, возможно, только луна могла сравниться с ней в своем неспешном, однако неодолимом движении по небу.

Но едва Гедда пересекла черту, за которой мироздание с его властительницей-луной оставалось позади и начинался таинственный мир спящего чума, она словно перепрягала в себе запаленного оленя на свежего. О, какая теперь была гонка! И это, пожалуй, уже больше походило на полет, чем на бег, и олень сказочно превращался в лебедя. Какое-то время лебедь бился в груди ее, как в тесной клетке. Но Гедда знала, что непременно настанет тот миг, когда лебедь как бы вырвется на волю, потому что в груди ее вдруг обнаружится своя вселенная с бескрайней далью и непостижимой высью; улетит лебедь к самому солнцу и сгорит в нем, испытывая до безумия желанную муку при этом. И пусть, пусть сгорит лебедь, после чего он снова станет сердцем Гедды. На какое-то время сердце успокоится, переполненное чувством, которое еще совсем недавно казалось ей немыслимым. Да не так и давно она лишь гадала: что значит любовь? Она смотрела на звезды, спрашивала у них: так что же, что это такое? А они могли только намекнуть своим дальним мерцанием, дескать, это тайна, великая тайна, и мы желаем тебе разгадать эту тайну самой. Она смотрела на солнце и спрашивала: так что же это такое? И солнце смеялось, солнце слепило, солнце манило и внушало: о, для этого надо сгореть на миг, сгореть, чтобы снова родиться с новой душой, которой будет ведомо, что же это в конце концов такое. И это случилось. Да, да, она сумела сжечь себя и родиться вновь, родиться уже с той душою, которой наконец открылась эта удивительная тайна... Ну так в чем она виновата? Почему она должна опускать глаза перед встречей со взглядом Брата орла или любого другого человека?

А Леон? Что происходит с ним? Превращается ли его сердце в лебедя и достигает той высоты, чтобы родиться заново?.. Гедда прикладывала к груди Леона ладонь. Вот оно, сердце его. Нет, оно не только в его груди, оно всюду, оно гулом своим переполняло и Гедду, и всю вселенную. И это похоже на удары в какой-то волшебный бубен. И под удары этого бубна Гедде хочется закружиться, погружаясь в самозабвение, будто в солнечный огонь. И Леон входил в такое же самозабвенное исступление и шептал: «Шаманка, шаманка, да, ты шаманка». Гедде нравилось, что он так называет ее. И она отвечала: «Да, я шаманка, я дочь солнцепоклонников, потому я и довела до кипения и свою и твою кровь...»

Вот так все переменилось в жизни Леона. Его переполняло незнакомое ему чувство победителя, чувство мужского самодовольства. И это было для него тем более желанным, что он до сих пор мучился тяжкой мыслью о своей ущербности, особенно когда вынужден был сравнивать себя с таким несокрушимым и удачливым человеком, каким был Ялмар — его неуязвимый соперник. Леон выздоравливал, входил в пору зрелости и не замечал, как с чувством страшной своей ранимости терял в себе что-то очень человечное, грубел, терял внутренний слух на очень тонкие вещи. Возможно, что это было в нем временным, возможно, что его просто оглушил звон собственной бунтующей крови. Но это было.

А Брат орла страдал. Он не выносил взгляда Леона — взгляда победителя, хотя светилось в нем порой и смущение. А тут еще колдун начал подкрадываться к Брату орла с нехорошими намеками, подсказками. Однажды он явился в стадо, усадил Брата орла на свою нарту, в которую были впряжены две огромные черные собаки.

— Садись, прокатимся, — сказал он, освобождая рядом с собой место на нарте.

— Не увезут нас твои собаки.

— Это не собаки, это росомахи.

— Где ты их взял? — спросил Брат орла, не решаясь сесть на нарту. — Нигде не видел таких больших собак.

Брат луны потрепал по голове сначала одну, потом другую собаку, наконец сказал:

— Их родила росомаха, которая живет в моем чуме.

— Чучело, что ли? Как это чучело может родить? — спросил Брат орла, готовый расхохотаться.

Вытащив из чехла нож, колдун швырнул его в пролетающую стаю куропаток и сказал повелительно:

— Принеси нож и сосчитай, сколько до него шагов.

— Зачем? — недоуменно спросил Брат орла, вскинув заиндевелые брови.

— Так надо. Ну живее.

Конфузливо усмехаясь, Брат орла смерил шагами расстояние до ножа, достал его из снега и принес колдуну.

— Сколько оказалось шагов?

— Двадцать восемь.

Колдун долго молчал, сосредоточенно наблюдая за куропатками, разгребавшими снег там, где его изрыли олени, и вдруг сказал:

— Через двадцать восемь дней Гедда понесет от Леона...

Брат орла какое-то время смотрел на колдуна так, будто никак не мог вникнуть в смысл его слов, потом застонал и пошел прочь, не выбирая пути, глубоко увязая в снегу. Вышел на берег реки и вдруг увидел Леона. Тот сидел возле лунки, мерно дергая удочку. На льду лежало два хариуса. Брат орла приостановился шагах в двадцати от Леона, присел на корточки, закурил трубку. Леон с угрюмым равнодушием посмотрел на него и снова принялся дергать удочку. Брат орла выкурил трубку, подошел к Леону вплотную, спросил больше с тоской и болью, чем с ненавистью:

— Ты знаешь, что Гедда моя невеста?

Медленно подняв голову, Леон посмотрел на юношу с сонным равнодушием и ничего не ответил.

— Ты почему молчишь?

Леон встал, походил вокруг лунки, низко опустив голову, вдруг улыбнулся.

— Ну а Гедда... как она? Согласна стать твоей женой?

— Если не согласится... я тебя убью.

Вяло пожав плечами, Леон почистил прихваченную морозом лунку и только после этого сказал:

— Убей или уходи. Не мешай ловить рыбу. Хочешь, я тебя научу стрелять из пистолета?

— Что ж, научи.

— Приходи завтра утром сюда же...

Утром Леон явился в назначенное место. Брат орла его уже поджидал.

— Думал, не придешь, — не то одобряя приход Леона, не то удивляясь его появлению, сказал он.

Пистолетом Леон владел хорошо: еще с детства учили его и стрельбе, и приемам борьбы, особенно он преуспел в каратэ. Подняв осколок льда, который валялся у замерзшей лунки, Леон протянул его Брату орла.

— Подбрось как можно выше.

Парень многозначительно взвесил на ладони осколок льда с таким видом, словно предпочел бы швырнуть его в голову Леона, потом бросил вверх. Леон выстрелил — брызнули крошки льда.

— Ну а теперь стреляй ты. Попробуй сначала по неподвижной цели.

Брат орла осторожно принял пистолет, неумело взвел его, приметив, как это делал Леон. Наставив пистолет в упор на Леона, долго целился, наблюдая за его лицом, и вдруг сказал:

— Это маленькое ружьецо годно только для того, чтобы убивать человека. Медведя из него не убьешь, моржа не убьешь. Только человека... Я презираю твое ружьецо и плюю на него.

Взяв обратно пистолет, Леон поднес его к глазам так, будто увидел впервые, и сказал задумчиво:

— Это верно, годно только для того, чтобы убивать человека... — И на языке белых людей добавил: — Пожалуй, ты мне преподал... урок.

Брат орла поднялся на заснеженный берег реки, поросший мелким кустарником, и вдруг навстречу ему из-за каменистой береговой гряды вышли Брат скалы, Хвост лисы и еще два пастуха из четвертого стойбища.

— Обернись и посмотри на него, — сказал Брат скалы. — Это твой враг.

Брат орла невольно повернулся в сторону Леона.

— У тебя была невеста. Ты должен был взять ее и сделать женой. Но взял ее он! — Брат скалы ткнул в сторону Леона выхваченным из чехла ножом.

Брату орла вспомнилось, как он не однажды приникал ухом к покрышке чума Брата оленя там, где крепился полог Леона, и ему в такие минуты казалось, что он слышит его тяжелое дыхание и шепот Гедды. Как ненавидел тогда парень весь белый свет и прежде всего себя за то, что так унизился!

Воспоминание это заставило Брата орла спрыгнуть вниз, чтобы сразиться с Леоном. Но, выбравшись из сугроба, он замер.

— Что же ты медлишь? Разве у тебя нет ножа? — донесся сверху голос Брата скалы. — Вызывай его на поединок.

— Но у него нет ножа, — сказал Брат орла, удивляясь спокойствию Леона.

«Он или не понимает, о чем говорит Брат скалы, или ему все равно. А возможно, надеется на свое маленькое ружьецо, — размышлял Брат орла, разглядывая Леона угрюмо-сосредоточенным взглядом, — пусть, пусть убьет, только скорее бы все это кончилось...

Хвост лисы швырнул вниз свой нож. Брат орла поднял нож, подошел к Леону.

— Возьми нож. Я вызываю тебя на поединок.

— Я не принимаю твой вызов. Можешь убить меня так, без поединка, — в каком-то странном оцепенении ответил Леон, словно решил больше не сопротивляться власти всесильной стужи.

— Я не убийца!

— Не знаю, чем тебе помочь.

— Я, я помогу! — закричал Брат скалы и тоже прыгнул вниз, глубоко увязая в сугробе. Ругаясь, он выбрался из снега, выхватил из чехла нож. Леон отогревал ладонью лицо, и в это мгновение он казался таким беспомощным, что Брат орла презрительно усмехнулся. Повернувшись к Брату скалы, он сказал:

— Оставь его в покое. Ты же видишь, у него от мороза скоро отвалится нос.

— Пожалел? Ну что ж, тогда я сам. Но людям мы скажем, что уложил его ты в поединке...

Брат орла зачерпнул горсть снега, поднес ко рту, не зная, что и сказать от негодования. И пришел к выводу, что ему остается только одно — защищать Леона.

— Беги! — крикнул он ему, а сам встал перед Братом скалы и сказал: — Ты вспомни... на острове живет Волшебный олень. А это значит — все мерзкое должно уйти с нашего острова.

— Добавь еще... и весь срединный мир! — насмешливо подсказал Брат скалы и грубо оттолкнул парня.

И только теперь Леон понял, что дальше безучастным оставаться нельзя. И когда квадратный человек с тяжелым скуластым лицом сшиб с ног Брата орла, он сбросил рукавицы, уже точно зная, что ему делать.

Брат скалы шел на Леона с ножом, самоуверенный, неотвратимый в своем вполне определенном умысле. Те трое, которые пришли с ним, удерживали Брата орла. Он отчаянно вырывался из их рук. Где-то вдали гулко прокатился гром от треснувшего на лютом морозе льда. Порывом ветра взметнуло мерцающую зелеными искрами колючую изморозь, отчего все исказилось вокруг. Квадратный человек вырастал до неправдоподобных размеров, и Леону невольно подумалось: неужели это от страха? Нет, это от осознания, насколько огромно в мире зло... «Я тебе не зомби!» — пронеслось в голове Леона, и он понял, в каком обличье на миг предстал перед ним этот квадратный человек.

И вдруг вскрикнул не Леон, нет, вскрикнул Брат скалы и рухнул на лед, выронив нож. Это было невероятно. Это случилось в одно мгновение, было трудно понять, что произошло. Но непостижимое все-таки случилось. Брат скалы лежал на льду и не шевелился, судя по всему, он был без сознания. Три его спутника схватились за ножи, но тронуться с места не решались.

Неожиданно появились олени: пастухи перегоняли стадо. Бежали, бежали олени. Вот и пастухи показались, среди них Брат оленя и Брат медведя. Склонились пастухи над квадратным человеком, на Леона с изумлением смотрят. Леон подул на руки, надел рукавицы и, показав на Брата орла, сказал:

— Он вам все объяснит. Хочу только, чтобы вы знали... Брат орла хотел меня спасти! — И уже только для себя добавил: — И это еще один его урок, урок для меня... А этот минут через десять очнется.

Брат медведя громко хохотнул и тут же умолк, увидев, как Брат орла вытер окровавленный рот, подошел к поверженному, склонился над ним, потом вскинул глаза на Брата оленя:

— Вот, вот что случилось! Он забыл, что на острове живет Волшебный олень! Брат скалы хотел, чтобы я стал убийцей...

А олени бежали и бежали, вздымая снежную замять. А Леон жадно искал глазами Белого олененка, о котором так много было ему рассказано.

Мчались олени. Вместе со стадом двигалось мглистое облако. Леон вспоминал, как неделю назад заблудился в тумане — это было в оттепель. Вышло так, что Леон оказался у самого края крутого обрыва. Сделай он еще шаг — и полетел бы вниз. «Вот я и пришел на самый край света, — подумал Леон. — Дальше уже не земля, дальше космос».

Казалось, если ступить с обрыва, то обретешь невесомость, и понесет тебя в иные миры, и ты будешь способен видеть землю из космической дали. Леон закрыл глаза, и воображение рисовало земной шар, объятый пламенем. Доносились звуки взрывов, истошный вой сирен, человеческие крики, рев зверей и птичий грай. Полыхает земной шар жарким пламенем, и только Северный полюс пока сверкает снежной белизной, но и туда достают багровые отсветы. Стоит на льдине колдун и безумно хохочет. А Ялмар тянется и тянется к запалу обожженными руками, чтобы вырвать его. Если не дотянется, раздастся взрыв, и шар земной расколется на множество осколков, и что-то сместится в самой вселенной. И растечется кровавым пятном солнце, постепенно угасая.

Открыв глаза, Леон протер их кулаками, мысленно занес ногу над пропастью и отпрянул назад, боясь, что поскользнется на заиндевелых камнях и тогда конец... Отбежав на десяток шагов от обрыва, он перевел дыхание, подумав: «Не сошел ли я с ума?..» А долина, которая простиралась за террасой, манила тайной клубящейся мглы, будто вели там свои коварные игры злые духи, завораживая душу его, усыпляя в сознании что-то такое, что должно обязательно бодрствовать, иначе, пожалуй, погибнешь. Пугливо оглядываясь, Леон быстро ушел от обрыва, стараясь как можно точнее определить, в какой же стороне стойбище. Кажется, там. Нет, пожалуй, левее. Леон сделал несколько нерешительных шагов, напряженно оглядываясь. И не увидел нигде никакого ориентира, всюду клубилась таинственная, непробиваемая взглядом мгла. «Что за чертовщина, — стараясь успокоиться, сказал себе Леон. — Где здесь север, где юг, где, в конце концов, стойбище?..» В душе поднимался страх... И вдруг вдалеке едва-едва послышался звон колокольчика. Леон, чувствуя, как колотится сердце, напряг слух. Звон колокольчика нарастал. Леон закричал:

— Кто там?! Помоги-и-ите!..

— Подожди-и-и! Стой на месте и не двигайся. Я хочу тебя спасти-и-и...

Это был голос Чистой водицы,

«Господи, она хочет меня спасти! — мысленно воскликнул Леон. — Спасти, спасти...»

Чистая водица подъехала к Леону на старом смирном олене, на котором катались все дети стойбища. Рядом с этим добрым оленем бежал Белый олененок. Чистая водица соскочила с нарты.

— Я тебя видела еще далеко-далеко...

— Как ты могла видеть, если такая мгла?

— Значит, все-таки видела. В такую мглу надо смотреть вот так, поверху, потому что с предметами, с оленями, с людьми происходит что-то непонятное... Они увеличиваются, так мне кажется, не знаю, как другим.

Присев на корточки, Леон засмеялся, заглядывая в необыкновенно серьезные глаза девочки, шутливо сказал:

— Это одна из твоих причуд.

— Почему причуд? Я видела тебя вот такого огромного. Голова вон там, где птицы летают. А в глазах слезы...

— Почему слезы?

— Потому что ты человечество. Ты заблудился... Скоро будет пурга. Надо спешить в стойбище. После такой тишины и тепла подует очень сильный ветер.

И врезалась в память Леону та особенная встреча с удивительной девочкой, встреча, которую он полушутливо-полусерьезно называл для себя спасением. «В такую мглу надо смотреть вот, так, поверху», — звучали в памяти Леона слова Чистой водицы. И теперь уж Леон смотрел «поверху», и ему то здесь, то там виделось лицо Чистой водицы. Девочка улыбалась, манила к себе Леона жестами, предостережительно вскидывала палец. Звенел колокольчик. Леон если и не видел среди пробегавших мимо него оленей Белого олененка, то представлял его так же зримо, как и Чистую водицу. И подступало к сердцу Леона что-то такое, отчего хотелось клятвенно заверить: «Я не принесу вам зла! Я знаю, что зло можно совершить даже тогда, когда этого и не желаешь. Я буду крепко помнить об этом».

Вглядывался Леон в воображаемое личико Чистой водицы, а сам думал о Брате орла. И поднялся на миг Леон — всего лишь на единственный миг — над собою и мысленно закричал: «Нет, нет! Я не имею права так тяжко обижать этого человека! Но ведь я уже обидел его! Чем теперь искуплю свою вину?.. Где же ты, Чистая водица? Слышишь ли меня?» И снова то здесь, то там над клубящейся мглою мелькало личико Чистой водицы. А олени бежали и бежали, тяжко дыша. И вырывались из их широко раскрытых ртов густые клубы пара.

Вдруг Леон увидел Белого олененка. Нет, пожалуй, не увидел, скорее всего и это игра разыгравшегося воображения. Наверное, уж слишком была напряжена его душа. Леон протер глаза, освобождая ресницы от инея, но странное видение не исчезало: прямо на него шел Белый олененок, как человек, на задних ногах... И мелькало над мглою личико Чистой водицы. Девочка то смеялась, указывая на Белого олененка, то прикладывала палец ко рту, как бы умоляя не спугнуть ее друга. Странное видение. Странное состояние. И звучит, звучит сама вечность туго натянутой струной, проходящей через остров. И плывет остров в музыке вечности. А олени бегут и бегут. И снова хочется Леону уверить себя в том, что он никому не желает зла...