Древний знак

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ СКОРБЬ НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ

Пурга затихла на пятые сутки. Брат медведя мчался по тундре на упряжке собак, гонимый отчаянием: исчезла из чума в самом начале пурги Чистая водица. Это было обнаружено только утром. Сестра куропатки зажгла свет, подняла одеяло, чтобы разбудить своих многочисленных детишек, и обмерла...

Брат медведя никак не мог понять, что случилось. Он встряхнул жену за плечи и спросил:

— Что с тобой?..

Сестра куропатки едва разлепила одеревеневшие губы:

— Сосчитай их. И скажи, кого недосчитался...

Брат медведя схватился за сердце.

— А где... где Чистая водица?

И закричала Сестра куропатки, и выбежала из чума. Она вбегала то в один, то в другой чум, босая, в легком ситцевом платьице, и кричала, теряя рассудок:

— Нет Чистой водицы! Не у вас ли Чистая водица?!

С тех пор прошло пять суток. Брат медведя почернел от горя, усталости и беспрестанных поисков заблудившихся. И вот он нашел Леона. Можно было бы и засмеяться от радости, что Леон жив. Да, можно было бы и засмеяться, если бы не мучительные думы о вероятной гибели дочери.

Леона лихорадило, у него не попадал зуб на зуб. Брат медведя перенес его на нарту, укрыл шкурами, приговаривая:

— Жив, и хорошо, очень хорошо. — Поспешно извлек из нерпичьего мешка термос с горячим чаем. — Выпей чайку. Ну, ну, хотя бы глоток. Ноги чувствуешь? Холодно, говоришь, ногам? Ну, это просто счастье. Значит, целы твои ноги.

Леон отхлебнул глоток чаю, мучительно закашлялся. Жадно оглядывал он слезящимися глазами снежную тундру, еще не веря, что жив. Как это он заблудился? Пошел по тундре после странного поединка с Братом скалы, пошел с высоким чувством, что сумел подняться над собой. Клялся, что никому здесь не причинит зла, и не заметил, как скрылось из вида стойбище. А потом разразилась внезапная пурга. Несколько суток он пролежал в снегу, прощаясь с жизнью. И вот его нашли. Теперь он еще больше обязан этим людям...

Странно выглядит тундра после пурги. Какое великое неземное безмолвие и мертвая, как казалось Леону, белизна! И ему пришла мысль о саване. Леон посмотрел на взломанный снег своей берлоги, подумал: «Прорвал саван. Прорвал. Ускользнул от смерти».

— Ну поехали, — заторопил собак Брат медведя.

О том, что ищет Чистую водицу, Брат медведя не сказал Леону ни слова.

Мчались собаки. Брат медведя соскакивал с нарты и бежал, бежал рядом. Когда упряжка приостанавливалась у того или другого сугроба, он обмирал: не здесь ли Чистая водица? Собаки обнюхивали сугроб и, ничем не заинтересовавшись, мчались дальше. Брат медведя внимательно следил за их поведением: в нем жила надежда, что и дочь еще можно спасти.

Чистую водицу нашли на седьмые сутки в камнях ущелья горной трассы. Нашел ее Брат совы. Нельзя плакать мужчине, когда смерть отнимает близкого. Нельзя. Это могут себе позволить только женщины. И старик, бережно уложив окоченевший трупик девочки на нарту, опустился в снег, достал дрожащими руками трубку и тихо промолвил:

— Эх, несчастье-то какое...

Все ниже и ниже клонил голову Брат совы, так и не раскурив трубку...

Двое суток метался Леон в бреду. Все было текуче и зыбко вокруг, и ему чудилось, что его несет как снежинку ураганной силы ветер. Леон пытался ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы избавиться от чувства, которое было похоже на стремительное падение. Сердце его заходилось, и в груди не хватало дыхания. Белые космы снега превращались в языки пламени, и уже не холод мучил Леона, а нестерпимый жар. Он жадно оглядывался, стараясь понять, куда его занесло, то здесь, то там виделось личико Чистой водицы. Девочка что-то кричала, но губы ее шевелились беззвучно. Леон тянулся к ней, звал на помощь, и всякий раз, как только казалось, что он вот-вот ухватится за протянутые ему руки Чистой водицы, она исчезала. И снова космы снега превращались в пламя, и Леон кричал, моля о спасении.

Брат оленя заставлял Леона время от времени глотнуть отвар из трав и в речениях своих отвечал ему на его бессмысленные восклицания. Иногда Леон слышал, что к нему кто-то прорывается в сознание успокоительной речью, и тогда он затихал. Шум ровного человеческого голоса как бы одолевал вой пурги, и возникала надежда на спасение.

Однажды Леон очнулся от пристального взгляда Гедды. Он слабо улыбнулся и тихо сказал:

— Ну и глаза... По-моему, ты гипнотизерка.

Никак не отозвавшись на шутку Леона, столь неожиданную в его положении, Гедда продолжала смотреть на него немигающим тяжелым взглядом.

— А это ты, мама? — Леон попытался дотянуться до матери.

Сестра горностая приложила палец ко рту:

— Тебе нельзя говорить много. У тебя еще жар...

Леон переводил блуждающий взгляд глубоко запавших глаз то на лицо матери, то на лицо Гедды, наконец спросил, приподняв голову:

— Где Чистая водица? Позовите ее ко мне!..

Почувствовав головокружение, Леон беспомощно уронил голову. Не знал он, что Чистую водицу все еще искали в снегах тундры.

— Вы что-то от меня скрываете, — промолвил он и снова погрузился в забытье.

На третьи сутки Леон узнал, что именно от него скрывали. Проснулся он, услышав заунывный плач женщин. Леон позвал мать. Ему никто не ответил. А заунывные женские голоса становились все горестней. И когда Леон услышал залп из карабинов, он стал одеваться. Время от времени замирал, ожидая, когда отступит головокружение. И все-таки Леон обулся, натянул малицу.

У чума Брата медведя сидели возле нарты на корточках все женщины стойбища и плакали. «Неужели Чистая водица? — мысленно вскричал он. — Господи, ведь это действительно Чистая водица! Она мертва, ее хоронят. Конечно же, она искала меня. Вот чем все это кончилось... Мужчины еще раз вскинули карабины и выстрелили в воздух. Лица их были удивительно бесстрастными. От морозного воздуха Леон задохнулся, никак не мог вскрикнуть и лишь надрывно закашлялся. Женщины на мгновение умолкли.

— Будь я проклят! — захрипел Леон. — Это я... я принес вам несчастье.

К Леону подошла мать с заплаканным лицом.

— Иди, иди в чум. Иди, если не хочешь, чтобы в стойбище были еще одни похороны.

Мать и Гедда уложили Леона в постель. Он метался.

— Будь я проклят!.. Это я... я... все я...

Похоронная процессия черной цепочкой медленно удалялась от стойбища к подножию хребта. У горного распадка Брат медведя остановился и тихо сказал:

— Теперь мы пойдем только с Братом оленя. Мы увезем ее на самую высокую вершину. Оттуда ей будет легче уйти к верхним людям. Вы все знаете, что ей нельзя долго задерживаться в срединном мире...

Брат медведя не называл имени девочки — таков был обычай: усопший теряет свое земное имя, чтобы найти другое в своих странствиях по стране печального вечера.

Сестра куропатки упала на колени перед нартой, прощаясь с любимой дочерью. Упали на колени перед нартой и все остальные женщины и девочки, и опять заунывный плач поплыл над снежной тундрой. Мужчины, покуривая трубки, подчеркнуто деловито говорили о будничных делах, как того требовал обычай. Наконец Брат медведя привязал еще один ремень к нарте с петлей на конце, передал его Брату оленя.

Скользя и поддерживая друг друга, они добрались до одной из вершин горного хребта. Брат оленя с трудом оторвал взгляд от лица покойницы, осмотрел морозную мглистую даль. С этой огромной высоты во все стороны виделись нагромождения морских торосов. Льдины напоминали стадо фантастических зверей. Пробирались к острову звери, да вдруг замерли в скорбной неподвижности, узнав, что здесь похороны. Гора, на которой покоилась Чистая водица, оказалась в самом центре замкнутого круга из семицветной радуги холодных огней — это была и утренняя и вечерняя заря одновременно. Да, в самом центре круга прощальных огней высокая, очень высокая гора. И на вершине горы скорбь.

Печально светятся огни. Печально плывут нескончаемой чередой горестные мысли Брата медведя: умерла любимая дочь. А между тем настоящий мужчина в такой скорбный час должен показать духам, насколько велико его самообладание. Хорошо бы найти в себе силы даже для шутки. О, если бы для этого нашлись силы! Чем можно было бы еще лучше доказать, насколько ты веришь, что с усопшей расстаешься только на время и что ты желаешь, очень желаешь скорейшего ее возвращения?

Таков обычай.

И Брат медведя, выбив выкуренную трубку о носок своего торбаса, сказал:

— Вот вспомнил смешной случай... Прибыл в четвертое стойбище хозяин оленей Томас Берг. Я там со своими детишками оказался. Вот и она была, — кивнул в сторону покойницы. — Берг вдруг расщедрился — праздник устроил. Для борцов призы выставил. Первый раз — огромный медный чайник. Уж так мне захотелось заполучить этот чайник! И Брат скалы на приз этот поглядывает, как голодный пес облизывается. Ну, думаю, придется за этот чайник мне состязаться именно с ним! А попробуй побороть его, не так-то просто даже для меня.

— Да, это верно, — согласился Брат оленя, стараясь показать, что он уже находится в предвкушении веселой истории.

На душе такая скорбь, что, кажется, не от мороза, а именно от нее, от скорби, лопаются камни на вершине горы. Но Брат медведя делает вид, что он весел. Да еще как весел!

— Перед этим на глазах у Берга Брат скалы меня оскорбил, — продолжает он, снова раскуривая со смаком трубку. — Какой, говорит, ты Брат медведя? Ты, говорит, всего-навсего Брат мышонка. И тут пришла мне озорная мысль. Я даже чуть не вскрикнул от радости...

— Ну, ну! — с видимым удовольствием поощрил путника Брат оленя. — Что же случилось дальше?

— О, случилось очень смешное... Хорошо, пусть будет так, говорю гордецу, пусть я буду Братом мышонка, а потому мне надо кое о чем посоветоваться с моим братишкой — Мышонком. Повернулся к Бергу и прошу: мол, разреши мне пошептаться с братишкой. Ну хотя бы с часок. Хозяин рукой махнул: давай, говорит, шепчись хоть два часа, я пока за другими состязаниями понаблюдаю, за стрельбой из лука. Я тут же детишек своих в сторонку отвел и такой даю им наказ: мол, всю тундру обшарьте, а поймайте мне мышонка. И что ты думаешь? Через полчаса вот она, — Брат медведя опять кивнул в сторону покойницы, — в ладошках протягивает мне смирненького такого мышонка.

— Ну, ну, и что же дальше?

— О, дальше было такое, что даже олени хохотали... Началась борьба. Берг арканом круг на земле обозначил. Кто кого вытолкнет из этого круга, тот и победит. Ну, думаю, разве скалу с места сдвинешь? Но ничего, не я, так мой братишка Мышонок скалу эту сдвинет. Зажал я мышку в кулак... Изловчился и сунул ему в штаны мышонка. Брат скалы и взревел, за это самое место схватился! Потом на землю упал, кувыркается. Наконец и за круг выкатился. А я ему кричу: мол, ты штаны, штаны спусти, там мышь у тебя! Кое-что отгрызет! Как видишь, не я тебя поборол, а мой младший братишка. Люди хохочут. Хозяин икать от хохота начал. Приз мне в руки сует, великолепный чайник! Еще, говорит, карабин добавлю — приз для твоего младшего братишки...

Смеялись мужчины, сидя на камнях рядом с усопшей, глаза от слез вытирали. А слезы соленые. И не только от смеха были они солоны — от горя, от скорби. Но нельзя показывать горе, нельзя обнаруживать скорбь. Нашлись, нашлись все-таки силы для шутки. От великой любви к усопшей нашлись. Пусть слушает, как смеется ее отец. Пусть слушает, как смеется друг отца и ее друг — Брат оленя: Пусть знает, что они всего лишь на короткое время расстаются с ней, что они будут ждать ее возвращения.

Таков обычай.

Гасли огни семицветного кольца зари. За этим кольцом начиналась запредельность, за которой простиралась страна печального вечера.

Брат медведя долго смотрел в спокойное, отрешенное от всего земного личико дочери, перевел взгляд на угасающий круг зари и неожиданно снова засмеялся:

— Приспустил Брат скалы при всем народе штаны, а оттуда мышь выскочила! Он хотел ее растоптать, а я тут как тут! Схватил его и давай с ним бороться. А у него штаны приспущены. Сверкает Брат скалы стыдным местом, а люди хохочут...

Оставив покойницу на вершине горы, открытой всем мирам, спускались вниз с горной выси мужчины, объятые скорбью, и хохотали. А эхо повторяло их хохот. Можно было подумать, что прятались в щелях камней злые духи, устрашенные такой очевидной силой самообладания мужчин, двух неразлучных друзей.