Древний знак

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ!

Гедда провела Леона между чумами на край горной террасы, на которой размещалось стойбище. Дальше простиралась долина. И в этой долине сражались на арканах Брат оленя и колдун — человек, идущий от солнца, и человек от луны. Оба были обнажены до пояса. Колдун, широко расставив ноги, хищно подался всем телом вперед. Едва он метнул аркан, как Брат оленя резко нагнулся, уклоняясь от петли. Колдун не спускал с него внимательных глаз, плотно сомкнув рот, так что длинное, с впалыми щеками лицо его казалось безгубым. Молнией рассек солнечный воздух аркан Брата оленя. Колдун упал на траву — только это и спасло его. Быстро вскочив, он сделал пробежку, все дальше и дальше занося назад кольца своего аркана для следующего броска. А Брат оленя по-прежнему казался совершенно незащищенным. Но как было послушно ему его гибкое тело: он резко наклонялся то влево, то вправо, то стремительно прогибался назад, и аркан колдуна не достигал цели.

Остановилось время для участников поединка. Уже до сотни бросков сделали тот и другой. Лоснились от пота их обнаженные тела. Колдун хрипел от усталости и озлобления, что-то бормотал, лихорадочно собирая аркан... А Брат оленя все яростнее входил в азарт поединка. Слева от него горел его костер, огонь которого поддерживали Брат медведя и Чистая водица. Здесь же на привязи стоял Сын. Справа костер колдуна, возле которого застыл каменным столбом Брат скалы. К его поясу на длинном поводе было привязано чучело росомахи. Если победит человек от луны, то у его костра заколют существо иной сути — Сына и сожгут аркан побежденного, изрезав его на куски; если победит человек от солнца, то на его костре сожгут чучело росомахи вместе с арканом побежденного. Таково было непременное условие поединка.

Тревожно вскинув голову, Сын смотрел, как рассекают воздух арканы. Чистая водица подошла к нему, погладила по спине.

— Ты не смотри туда. Видишь, я не смотрю. Я знаю, победит человек, от солнца идущий. А значит, ты будешь жить. Я в это поверила еще утром, когда Брат оленя обратился ко мне с речениями...

То было на морском берегу. Жители стойбища еще досматривали сны, а Чистая водица уже прогнала свои страшные сны, и лучше бы их не видеть. Усевшись на камень, девочка неподвижно смотрела в морскую даль в надежде, что оттуда наплывут на нее лебеди. Время шло, но никаких других птиц, кроме чаек, Чистая водица не видела. Неожиданно появился Брат оленя. Чистая водица встрепенулась, сказала обрадованно:

— О, теперь мы вместе будем дожидаться лебедей.

Брат оленя всмотрелся в лицо девочки и спросил:

— Ты, я вижу, не выспалась?

— Да, я боюсь засыпать. Только засну, появляется росомаха.

Брат оленя долго о чем-то думал, потом сказал:

— Посмотри на солнце через закрытые веки.

Подставив личико солнцу, Чистая водица закрыла глаза.

— Ты видишь свою кровь? — услышала она словно сквозь сон голос Брата оленя.

— Да, я вижу через веки красное.

— Тогда я начинаю мои речения... Ты пережила страх не тот, что проистекает от думы о возможном возмездии. Ты никого не обманула, не обидела, не унизила, не довела до горя. Вот если бы жил в тебе страх возмездия, который сама ты на себя навлекла, сотворив зло, я не мог бы тебя исцелить, даже если бы очень хотел. А этот страх перед убитой тобой росомахой я изгоню, потому что ты сотворила добро.

Брат оленя на какое-то время крепко зажмурил глаза, словно что-то с огромным напряжением вспоминая. Он верил: если очень сосредоточиться, если слить свою душу с душой исцеляемого, если пробиться в нее лучом солнечного зрака, которому сам ты раскрыл все свое существо, как бы сгорая на миг в чистом солнечном огне, то каждое слово твоих речений обретет силу истинного солнечного начала. И тогда слово может вернуть силу тому, кто ее потерял, вернуть веру в добрый исход, при котором отступает немощь. И он сказал:

— Истина в том, что душа твоя имеет предрасположение к солнцу, к солнцу, именно к солнцу. А еще душа твоя имеет предрасположение к белому, белому лебедю. Когда ты ляжешь в чуме в постель, не страх перед росомахой будет сумраком лунным проникать в твой сон, а мечтания солнечным светом осветят пространственные дали. И ты увидишь белых, белых, белых лебедей. И ты будешь крепко спать и во сне улыбаться. И лебеди понесут тебя все выше и выше, прямо к солнцу. И страх уйдет, и сердце твое будет спокойно. И уберется прочь росомаха...

Немного отобрал слов Брат оленя для своих речений, но было важно еще и то, как их произнести. И он, вероятно, достиг того, чего так самозабвенно желал, потому что слова его в душе Чистой водицы, похоже, стали и солнцем, и лебединой вереницей, и ясными далями. Это, наверное, было как во сне, потому что девочка долго лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Но вот она встрепенулась, подняла голову и сказала:

— Мне кажется, я спала пять суток, не просыпаясь.

— Нет, ты спала едва ли пять мгновений подряд, но каждое мгновение стоило целой ночи. Если сегодня ты снова увидишь страшный сон, завтра утром приди сюда и я продолжу свои речения. А сейчас оставь меня. Я должен побыть наедине с самим собой. Я хочу попросить силы у солнца перед поединком.

И наверное, солнце дало силы Брату оленя. Он следил за каждым движением колдуна и в то же время видел небо, тучу, подползающую к солнцу. Но вот это уже не туча, а росомаха. Надо спасать солнце! Надо спасать золоторогого оленя, бредущего по небу, как по голубой тундре. Стремительно взлетает рука Брата оленя, кольца аркана описывают круг над его головой. И свистит аркан, рассекая воздух. И неважно, что колдун уклонился от петли и на сей раз. Важно то, что Брат оленя едва-едва не достал арканом росомаху. Ничего, не уйдет росомаха! Еще один бросок, второй, третий, и захрипит в петле аркана росомаха...

Брат оленя слышал возгласы толпы. О, эти возгласы о многом говорят: люди ждут его, и только его, победы. Брат оленя, радуясь возгласам людей, глазами искал среди них Сестру горностая. Но где же, где она? Ему так хочется, чтобы эта женщина видела, каков он в яростном поединке.

А Сестра горностая наблюдала за поединком всего лишь несколько минут. Не выдержав, она убежала в чум, упала на шкуру и застыла в оцепенении. Встрепенулась только тогда, когда услышала возгласы ликования жителей стойбища.

Сестра горностая выбежала из чума и замерла у самого края горной террасы. Да, это было зрелище! Брат оленя держал на аркане колдуна.

— Распусти аркан! — великодушно советовал Брат оленя. — Распусти, а то задушу тебя.

— Души! — хрипел колдун.

Брат оленя ослабил аркан, еще раз крикнул:

— Распусти аркан! Мне нужно твое признание солнца, а не твоя жизнь...

Медленно вел Брат оленя упирающегося колдуна к своему костру, на котором предстояло сжечь аркан побежденного. Сюда же парни со смехом и шутками тащили чучело росомахи.

— Ах вы, дикари, дикари, — мягко и даже ласково приговаривала Сестра горностая, глядя на все это зрелище сквозь слезы.

И вдруг она почувствовала на себе странный взгляд. Кто-то упорно смотрел на нее сзади. Сестра горностая испуганно повернулась и замерла. Нет, это неправда, это, конечно, ей померещилось. Кажется, она сходит с ума. Иначе как мог ей таким отчетливым видением явиться сын? Ведь вот он, совсем рядом, только протяни руку. И Сестра горностая медленно, боясь, что видение исчезнет, протянула руку.

— Мама! — тихо окликнул Леон. — Мама, что с тобой?

Сестра горностая медленно ощупала плечи, голову, лицо сына и вдруг всем телом прильнула к нему.

— Не исчезай, ведь ты не видение, — просила она. — Если исчезнешь... я не выживу.

— Да нет же, мама, нет! Это я! Действительно я! — уверял Леон, обнимая и целуя мать. — Мне кажется, я всю жизнь ждал этого мгновения... Ну хотя бы вот так, всего лишь на миг. Это я, мама. Вот прилетел вместе с Геддой.

— С Геддой? — все еще не веря в возможность случившегося, спросила Сестра горностая. — Где она? Где Гедда?

— Она побежала туда, — Леон повернулся в сторону костра, вокруг которого толпились люди. — Гедда мне все рассказала. Я понял, что произошло. Победил Брат оленя.

— Это очень достойный... это удивительный человек. — В голосе Сестры горностая звучала беспредельная гордость. — Я так волновалась. Я не могла смотреть. Я сидела в чуме.

— Вот это и есть твое жилище? — растерянно спросил Леон. Печально улыбнувшись, он потупился и долго молчал, чувствуя на себе тревожный взгляд матери.