Жестокие всходы

Глава 24 (такая громкая, что в грохоте и криках уже навряд ли слышен хрупкий корень, готовый оборваться…)

Это был Эрвин Кривощёкий, зачем-то прибежавший под его окна прямо посреди ночи. Наверное, случилось что-то такое, что не могло ждать до утра…

Немного привыкнув глазами к уличной темноте, Луций из окна показал Кривощёкому светлую изнанку собственной ладони и подождал, пока тот не распознает знака — пока не кивнёт и не отступит в темень, совсем уж непроглядную.

Поперёк мостовой лежали серебристые полосы света. Луна сегодня жалась к земле, пропуская себя через решето чьего‑то высокого забора. Луций потихоньку сошёл с крыльца и наощупь двинулся вплотную к стене, стараясь не выходить на освещённые участки. Уже через несколько шагов его тихонько окликнули:

— Хозяин…

Таясь среди теней, Эрвин Кривощёкий совсем по-Волопайски сидел на корточках под забором. Едва завидев Луция — подскочил и, сгорбившись в три погибели, скользнул ему навстречу, куда-то под ноги.

— Ну… Чего тебе? — спросил Луций брезгливо.

— Он… здесь… — какими-то обрывистыми выдохами зашептал Эрвин и вдруг начал попеременно то кланяться до самой земли, то быстро-быстро озираться вокруг.

— Кто? — не понял Луций.

Кривощёкий несколько раз затравленно моргнул, прежде чем ответить:

— Старик же…

— А-а… — Луций кивнул, снисходительно поморщившись. — Тот, с Плешивого Тока?

— Да нет же… — этим сдавленным, еле слышным шепотом, Кривощёкий, однако, умудрялся едва ли не кричать. До Луция только сейчас дошло, что тому еле-еле хватает воздуху на разговоры — дышал Кривощёкий мелко и часто, и вся эта дрожь и судороги были оттого, что он загнан, как воробей, которого долго и дружно пугали по всей улице, не давая нигде присесть ни на минуту. Вот его воробьиное сердечко и колотится так часто, что, должно быть, то и дело спотыкается. — Нет… Другой… Тот самый… в полосатом… халате… Чужеземец…

— Сороват?! — скорее сам догадался, чем услышал Луций… тотчас похолодев.

— А?.. Да!..

— Где он?

И, мгновенно озлясь на судорожные вдохи-выдохи вместо ответа, Луций схватил Эрвина за рубашку, намотал её ворот на кулаки — собираясь встряхнуть и вытрясти хоть что-то… Кривощёкий лишь обессиленно обвисал у него на руках и только когда Луций замахнулся — хаотично потыкал пальцем куда-то в сторону Тележного Спуска.

Это могло означать что угодно.

Луна сошла со своего места… или это тучи так споро перемещались по небу — серебренная полоса света нащупала их обоих и отбросила далеко на булыжную мостовую их скорченные, сцепленные воедино тени… Луций кулаками затолкал Кривощёкого обратно в подзаборную тень и сам юркнул следом. Кривощекий всё ещё запалённо дышал, бока его ходили ходуном.

— Ходит… — через силу сообщил он.

— Где ходит? — нетерпеливо переспросил Луций. — Да говори ты толком!

— Не знаю, хозяин… — сказал Кривощекий, задыхаясь. — Он — то тут… то там. Будто… по всему городу… разом.

— Как это?

— То на Плешивом Току… там я его первый раз… А то вдруг… на Овсяном … Потом — и на Тележном. Ничего не понимаю, Луц… Пару разов увидел — ну, думал сначала… что померещилось. Или, что разные это старики… просто одеты одинаково. Ночь же, не отличишь толком… потом смотрю — нет. Один и тот же…

— Он тебя видел? — опасливо спросил Луций.

— Нет, хозяин… Вряд ли… Я издали на него смотрел… даже не подходил близко.

— А чего он делал-то?

— Ходит…

— Искал чего?

— Конечно… ищет… Не, не знаю я. Просто стоит у какого-то дома напротив двери и… будто слушает.

— И всё?

— Если б… Я случайно его заметил… Гляжу — вроде стоит кто-то длинный под дверями… Рук не видать, под подолом руки — чего-то там перебирают под тряпками. Я ещё подумал — яйца себе, что ли, чешет? А в доме-то ведь — старуха какая-то одинокая живёт… Старый домишко, совсем уже в землю провалился — дверь низенькая, куда в неё такому-то дылде? Я присмотрелся — а это опять он…ну, ТОТ самый.

— Ты ничего со страху не попутал? Не может же он весь город обойти.

— Ближе было никак не сунуться, но издали я уж во все глаза смотрел — тот старик, похоже, только те двери обнюхивал, которые рядом с Приговорёнными домами… совсем как у тебя тут… — и Кривощёкий в ужасе оглянулся на дом старого Линча. — Я потому неладное и заподозрил — кому в такое время и в голову-то придёт около Приговорённых домов околачиваться, тем паче яйца почёсывать? Времена сейчас не те… У тех хозяев, что на Овсяном напротив Приговорённого дома живут — и днём-то двери на запоре… А старик этот — запросто этак дверь открывает и внутрь заходит…

— Запертую? — не поверил ему Луций… сразу припомнив, однако, как совсем недавно приотворилась и опять тихонько закрылась дверь господина Шпигеля.

— Истинно говорю… — велеречиво поклялся Кривощёкий, едва удержавшись, чтоб ритуально не обвести себя соединёнными в единую щепоть пятью пальцами по пяти родникам жизни, как Духовники делают — от переносицы к артерии под одной из ключиц, потом от селезёнки к печени и снова наверх, избегая крестообразных движений.

Знал, или догадывался, что не время сейчас вымахивать священные символы, раз по городу кто-то чужой ходит и слушает?

— Я как понял, что это ТОТ самый — сразу к тебе припустил… предупредить. Через весь город бёг… шустрее зайца.

— Значит… — зло прищурился Луций. — Как в штаны наделал, так сразу мне и тащишь? А не ты ли привёл его сюда на хвосте, жаба?

— Да я бы — ни в жизнь… — панически захрипел Эрвин, вцепившись в него. — Я же — предупредить… Он же — тебя ищет! Я сразу так и понял — он все дома обходит, где в ночи не спят, а к Глине взывают… А сам ты, Луц… прости, Хозяин — ты недавно не пятиуглился ли часом?

Луций отвернулся, чтобы скрыть замешательство:

— Не твоё дело! — прошипел он сквозь зубы.

— Значит — найдёт он тебя… — тем же обречённым шёпотом заголосил тогда Кривощёкий, содрогаясь под Луцевой пятернёй той отчетливой крупной дрожью, которая всегда выдавала в нём истинный, ненапускной страх. — Что теперь делать, Хозяин? Уходить тебе надо…

Луций отвернулся, чтобы скрыть замешательство:

— Не твоё дело! — прошипел он сквозь зубы.

— Значит — найдёт он тебя… — тем же обречённым шёпотом заголосил тогда Кривощёкий, содрогаясь под Луцевой пятернёй той отчетливой крупной дрожью, которая всегда выдавала в нём истинный, ненапускной страх. — Что теперь делать, Хозяин? Уходить тебе надо…

— Чего мелешь? — окрысился на него Луций. — Куда мне из дома уходить? Кто мне, шпане малолетней, хоть угол сдаст? К себе что ли пригласишь меня, Кривощёкий? На Волопайку свою?

Почему-то они оба одновременно оглянулись на расползшийся фасад дома старого Линча, едва видимый за лесом густо расплодившихся сорняков. Правда, Кривощёкий поспешно отвёл взгляд…, а вот Луций — разглядел вдруг, как отчетливо качнулись пустотелые трубки бодяка и сныти, обнажая пробор в сплошных ломких зарослях… надвинулась оттуда и встала во весь рост треснувшая стена с мокрой чернотой обвалившегося по краям проёма.

«Туда?» — опешил Луций.

Укрыться от соровата в выжженном дотла Приговорённом доме, куда им, поклоняющимся своим древесным божествам, наверняка нет хода — да, это имело бы смысл… если б не было настолько бесчеловечным. Жить в обугленных стенах, среди ядовитого для всех прочих людей пепла… Вряд ли он будет к этому когда‑либо готов.

Луций в ужасе замотал головой — чувствуя, каким свинцом она наливается… Приговорённый домик старого Линца и трехэтажный доходный дом господина Шпигеля молча и равнодушно глядели друг на друга — будто ожидая, кого он выберет. А Луцию вдруг показалось, что в одно из окон, самого маленькое, угловое, где располагался кабинет домовладельца — кто-то пристально на него смотрит…

Вряд ли это мог быть сам господин Шпигель — они с Эрвином по-прежнему укрывались в густой тени, а местные бюргеры никогда не отличались ни острым ночным зрением, ни особым любопытством. Чтобы господин Шпигель ночью подошёл к окну, нужно под ними устроить не меньше, чем пляску с факелами…

Кривощёкий завозился под его рукой — наверное, Луций слишком сильно его придавил.

— Ты видел? — спросил его Луций своим прежним, не хозяйским ещё голосом. — Там, в окне…

— Ви…дел… — задавленно хрипнул Эрвин, норовя указывать пальцем, но благоразумно сдерживаясь… и тогда Луций его отпустил.

К тому же — дверь над парадным крыльцом и в самом деле была чуточку приоткрыта… Ночью видно было не особо хорошо, но обманчивый лунный свет вроде бы создавал резкую вертикальную тень вдоль одного из дверных косяков. Да и литера «Ш» — тоже парила над дверью, словно тень от летучей мыши, совсем не так, как обычно…

«Вот дурень!» — отругал Луций сам себя.

Ему давно пора привыкнуть, что в его жизни нет больше места простым совпадениям…

Они оба, запирая в глотках рвущееся дыхание, долго смотрели на тёмные окна… Занавески не двигались. От напряжения плыло в глазах — углы спящих домов уже подрагивали, наползая друг на друга. Луцию подумалось вдруг, что стоит сейчас старику в полосатом халате широко распахнуть одно из окон, то сердце у них обоих тут же лопнет, как сарделька, пекущаяся на угольях. Как это сделало сердце дядьки Ороха…

Привычнее и правильнее было бы сейчас замереть в тени и переждать — как они уже делали бессчётные тысячи и тысячи раз… Взрослые обычно слишком нетерпеливы, у них нет времени по полночи следить за тенями под заборами. Но Луций чувствовал, что попросту не сможет усидеть на месте. Каждая секунда ожидания только раскаляла жар под сарделькой, только усиливала кипение мясных соков внутри.

Он должен быть послушен Глине! Так подумал Луций и понял вдруг про себя, что подумал это уже совсем покорно, без прежней бунтарской рези за едва-едва проклюнувшимся кадыком. Должен быть послушен… должен быть понятлив и сметлив. Он подвёл не только себя, он подвёл Глину! Луций задрожал от мгновенной паники… Его руки были пусты — и даже в этом уже была вина… ему ведь было велено неотлучно носить с собою всё то, что оказалось то ли проклятием, то ли дарами…, а он — выперся на улицу с пустыми карманами, с голым пузом… хорошо хоть штаны догадался натянуть… Пусть и на минуту всего… пусть лишь на пару шагов от крыльца.

Луций уже знал — Глина не ждёт от него оправданий или объяснений… только полного послушания…

Что бы всё исправить, ему нужно немедленно вернуться в дом. Забрать из‑под носа у страшного старика символы власти Наместника — кирку и ключ… уберечь их, отнести туда, куда нет ТОМУ входа.

«И золотые…» — запоздало вспомнил он вдруг и удивился этой странной и робкой жалости к деньгам, которые вот-вот будут потеряны … или вконец запутался…

Золотые господина Шпигеля — это ведь тоже дар? Ну, наверное… Они ведь сами упали — буквально под ноги, как и было ему обещано… И они весьма пригодятся, если скрываться ему придётся дольше, чем до ближайшего утра.

Мельком ему пришло в голову, что он каким-то образом просто подслушал мысли Кривощёкого — будто те чумным заразным ореолом витали прямо вокруг его головы.

Он толкнул Эрвина, уже совсем ополоумевшего от страха, в плечо:

— Что, Кривощёкий? Никак по золоту моему плачешь?

Тот ещё сильнее забледнел лицом и отчаянно замотал головой. Его палец всё прыгал, вытянутый, всё чертил восьмерки по всей Ремесленной…

— А ну, жди меня здесь… Жди, я сказал! — зашипел на него Луций. — Я домой быстренько сбегаю, забрать надо кое‑что… А ты — жди! Если сороват… — Эрвина при этом слове всего передёрнуло, а потому Луций сказал иначе… — если старикан из той двери выйдет, пока я внутри буду — отвлеки его как-нибудь.

— Как же я его отвлеку? — беспомощно спросил Эрвин.

— А это — уже твоё дело! — отрубил Луций. — Да хоть голую жопу ему покажи. Но я должен успеть из дому выйти, покуда он с хозяйского крыльца не сойдёт. Понял?

Не дождавшись ответа, он смачно врезал Эрвина по уху. Совсем как во времена старые, добрые…

— Понял, спрашиваю?

Кривощёкий Эрвин от такой оплеухи только головой мотнул — сглотнув при этом так громко, что в соседнем дворе, проснувшись, тявкнула собака.

— Смотри у меня, — пригрозил ему Луций. — Бросишь меня, как тогда — Глина тебя сгложет. Ты на мокрых костях клялся…

Оставив Кривощекого и дальше безмолвно разевать рот, он опрометью кинулся в дом.

Сколько раз он бегал вверх-вниз по этой лестнице… Но теперь, когда неведомый и страшный старик маячил где-то поблизости — каждый скрип казался ему оглушающим, будто тревожный колокол. Вот заголосила дверь на петлях. Вот взвизгнула на гвоздях нижняя ступенька. Он метнулся вверх по лестнице. Певучие половицы и перила — раз за разом издевательски вторили его шагам… Он спешил, но изо всех сил старался не шуметь — наступал на самые края ступенек и опирался руками о стену. Однако спящий дом был чуток — за ближайшей дверью заворочались, послышался оттуда разбуженный окрик. Так что миновав лестничный поворот, Луций мчался уже не таясь. Всё шло к тому, что скорость вот-вот окажется важнее скрытности. Наверное, была важнее вообще всего на свете сейчас…

Но сначала стоило забрать припрятанные деньги — позже на это может вообще не оказаться времени.

Рванув на себя дверцу чулана, Луций шарахнулся в сторону — потревоженный частокол мётел и швабр с грохотом вывалился оттуда. Задребезжали раскатившиеся тазы и вёдра… Ну и ну! Осталось только из пушки пальнуть, если в доме кто-то ещё не проснулся! Луций перевернул ногой одно из вёдер, запрыгнул на него и торопливо зашарил в щели за притолокой… Сухая паутина рвалась под пальцами. Тряпица с завязанными в нее монетами нашлась далеко не сразу, а потом, ухватив её наконец, Луций потащил слишком резко и, должно быть, зацепил за какой-нибудь отогнутый гвоздь — тряпица разорвалась, золото сверкнуло, разлетаясь веером… монеты звонко запрыгали об пол и разбежались прочь, как шустрые тараканы.

Луций едва не заорал с досады. Всё было против него! Спички и те, как назло, ломались, не желали воспламеняться — Луций яростно чиркал ими в темноте, но вместо искр летели одни лишь сломанные щепки, словно он остругивал ножом полено. Наконец, одна всё же уронила фосфорный плевок и вспыхнула… Луций упал на колени и, светя себе, ползал по полу от одного блестящего кругляша к другому, одной рукой собирая их в пригоршню. Спичка догорела раньше, чем он закончил — огонь неумолимо-быстро пожрал древесину и впился в его пальцы. Луций непроизвольно отшвырнул её, та канула куда-то в чулан — упала на неметёный пол, изнутри осветив прутья веника.

Запнувшись за очередное загремевшее по коридору ведро, он влетел в свою комнатушку — тут же, прямо от двери, метнувшись взглядом за окно… Кривощёкий был ещё там, внизу, но беспокойно метался из стороны в сторону — так ягненок, привязанный за ногу около кромки леса, мечется, почуяв приближение волка.

Толчком распахнулась чья-то дверь, и Луций по звуку петель узнал дверь тётки Ханы. Но куда хуже было другое — разлетелись в стороны оконные створки этажом выше, и сам господин Шпигель заорал оттуда. Каким-то чудом сквозь весь этот шум и ор Луций услышал, как снова приотворяется дверь хозяйской половины. И он готов был поклясться, что увидел через окно, как ложиться поперёк мостовой чья-то длинная-предлинная и корявая до всякой потери человеческих очертаний, тень…

Видимо, истекали последние отпущенные ему секунды…

Он подхватил с пола первое, что попалось под руку — отцовскую накидку, и наскоро в неё облачился. Потом схватился за кирку, что так и стояла в щели за сундуком. Сначала показалось — она зацепилась там за что-то. Луций ворочал ручку так и сяк, но она застряла намертво. Тогда он ухватил сундук за окованный угол и развернул его, грохоча дном по полу. Кто-то уже хотел войти в его комнату, но Луций будто взбесившаяся лошадь, лягнул в отворяющуюся дверь, и та снова захлопнулась. Кто-то за ней взвыл и запричитал — видимо получив дверью по носу. Рыча от усилий, Луций всё толкал и толкал неповоротливый сундук, надвигая его на дверь. Наконец один из углов стукнул в неё и упёрся. Луций рывком налёг за сундук и развернул его, полностью перегородив вход. Сквозь щели у косяков было уже видно пламя светильника, что быстро несли по лестнице снизу.

Зычный голос господина Шпигеля, поднимался следом — вспучиваясь, как тесто из квашни. Наверное, он в кои-то веки прошёл к ним с хозяйской половины через пустующую конторку на первом этаже.

Луций снова ухватился за рукоять кирки — теперь, не прижатой сундуком, ей вроде бы и застревать было негде… Но только крякнул, когда попытался поднять кирку с пола. Так вот в чём было дело — кирка не подчинялась ему, отяжелев настолько, что весила сейчас несколько пудов. Выворачивая жилы, Луцию всё‑таки удалось немного поднять её и протащить пару шагов, пока она вновь упала — так, что доски хрустнули от удара.

Дверь в его комнатушку дёргалась туда-сюда, прижатая изнутри сундуком.

— Луций! Луций, стервец… Это что ещё такое?! Открой немедленно, слышишь!

Это тётка Хана. Луций закусил губу. Вот старая сволочь! Когда же ты сдохнешь? Он снова схватился за кирку, стиснув рукоять до древесного треска под пальцами и воздел эту тяжесть аж до пупа. На этот раз ему удалось дойти с ней почти до подоконника, и там он снова её уронил. От потери сил и злости на самого себя подкашивались ноги.

«Идиот! — снова пенял он себе. — Дуралей проклятый!»

Далось ему это золото… деньги можно взять за любой дверью, какую он захочет открыть в ближайшее же воскресенье! Кирку, именно её надо было спасать в первую очередь!

«Это всё Кривощёкий — сбил меня панталыку, гнилая жаба…»

Вот дурак… На что ему золото? На что ему все блага земные?

Сбиваясь и путая слова, он снова и снова твердил это про себя.

На кой-мне благо земное, если стою на земле ногами?

На кой-мне злато и серебро, и сдобные хлеба — если в утробе земной уже тлеет моя плоть?

На кой-мне людская молва и людской почёт, если Глиной жив я и в Глину мне уйти?

Слова молитвы постепенно вспоминались сами собой и уже бойко прыгали во рту, как игральные камешки в кружке.

И в дверь тарабанили — уже не переставая.

Господин Шпигель орал где-то уже совсем рядом, иногда Луцию чудилось — над самым ухом. Он схватил кирку снова и закряхтел от натуги, взваливая её на подоконник.

Прости мятежный дух мой, как прощаешь слабое тело моё!

Подперев кирку плечом, он глянул за окно и обомлел — мостовая под окном была пуста, Кривощёкого и след простыл. Низкая луна отползла в сторону, окончательно утонув в мешанине заборов… и свет, который она испускала, окончательно разделился на несколько узких лент, лежащих ничком на мостовой.

Луций чуть не поперхнулся — увидев, что одну из таких лент перегораживает чья-то тень.

Он в испуге отпрянул… и, прижимаясь щекой к стене, убедил себя в том, что это Кривощёкий… Да, Кривощёкий — наверное, не выдержал и отошёл туда, оттуда сподручнее будет дать стрекоча. Точно Кривощёкий! Он набрался духу и снова выглянул — тот, стоящий внизу оставался слишком близко к стене и виден не был, но тень его, зыбкая, сухая и необычайно длинная — точно не принадлежала Эрвину. Трепетали полы халата — развеваясь, как вражеское знамя над городом…