Жестокие всходы

Глава 8 (жестокая, как драка без причины…)

Их поджидали на выходе из Свечного проезда…

А может, и не поджидали… может, волопайская шпана болталась тут просто так, а они подвернулись под руку. Что толку сейчас об этом думать?

Волопайка некогда смыкалась с Ремесленными кварталами вдоль длинного, заросшего ивняком, как нос волосом, оврага. Теперь же чёткой границы между ними почти не осталось. За последние годы овраг, засыпаемый с обеих сторон, сделался совсем понарошечным. Груда измельченной породы — там, куда свозили её от храмовых выработок — понемногу надвигалась на овраг пыльной сыпучей горой. Над срезанным у самых корней ивовым буреломом раскачивались хлипкие дощатые мостики. Вялый задушенный ручеёк, прорывший когда-то этот овраг, слабо клокотал под ними.

Дома и дворы были накиданы по обеим сторонам оврага — там и сям, без всякого порядка. Ремесленники, живущие на той стороне, никого уже не удивляли, равно, как и волопайские пастухи на этой. Было и такое — ремесленный дом стоял в Квартале, а подворье с мастерскими, из-за нехватки места, вынесены были на Волопайку.

Так что эта пограничная улица чужой территорией не считалась.

Кривощёкий Эрвин, например, жил на той стороне, да ещё на самом дальнем краю Овражьей — за окнами его дома уже начинались пастбища и покосы.

Волопайских было пятеро.

Луций услышал, как им свистнули от забора — пятеро незнакомых пацанов сидели в его тени на корточках. Волопайские всегда так — наверное, даже срать садятся в кружок. Луций скривился и плюнул себе под ноги. Тогда волопайские поднялись, словно ожиревшие воробьи, обнаружившие меру непереваренного зерна в конском яблоке и около него заночевавшие — вспорхнули резво, но тяжело. У них были одинаковые тёмные головы, сплошь нечёсаные, с соломой в волосах. На щеке у одного — родимое пятно величиной с пощёчину.

Все они были примерно одного с ним возраста… может, чуть помладше даже, совсем шпана. И какие-то уж больно щуплые на вид. Только один мог похвастаться более-менее широкими плечами. Остальные же — баба сеяла горох… Было странно, на что они вообще надеялись.

Однако — было на что.

Они даже не успели сойтись посередине улицы… один из волопайских ощерился, показав брешь среди зубов, и вдруг оглушительно свистнул через эту щербину, подзывая кого-то ещё. Луций глянул — с переулка, торопясь, почти бегом приближались ещё четверо.

Кривощекий Эрвин вздрогнул и попятился — это было уже серьезно. Свечной проезд узок, и заборы его высоки… за заборами позвякивали цепи, и псы, шаркая носами по доскам, нервно бегали туда-сюда, пока ещё не собравшись залаять. Те пятеро — встали полукругом, загородив дорогу. Их шеренга особо бравой не выглядела, так что Луций не сомневался, что кинься они сейчас вперёд всей ватагой, то смогли бы прорваться — повалив, скажем, Щербатого и Меченого. Плечистый выглядел туповатым и не успел бы помешать. Да и стоял он дальше всех. Однако…

Свечной проезд пересекал Овражью как раз напротив Свайного Моста, и убегать по Свечному — означало бежать как раз в сторону Волопайки. В самое её сердце. Поэтому Луций и замешкался… А потом — было уже поздно.

Он развернулся к тем четверым, что приближались сзади, и сделал угрожающее движение — потянулся к ноге, будто проверив, на месте ли то, что припрятано за голенищем. Это, конечно, был блеф — ножа у Луция не было, да и не могло быть — Книга Поклонений под страхом смерти запрещала простому люду носить оружие, и случайный жандармский разъезд мог запросто, за одно подозрение, раздеть до самых порток, а найдя нож — закололи бы штыками прямо на дороге.

Вот и Волопайские — не поверили.

Главный из них — а это был Вартан Брюхоногий, его-то Луций знал прекрасно — презрительно ощерил пасть:

— Чего ныряешь? Пятка чешется? Или обоссался — в сапог натекло?

Они все разом загоготали, и у Луция аж в глазах потемнело.

Наверное, ещё можно было как-то избежать драки — метнуться на забор, через поленницу, попытаться уйти… Можно было и вовсе спустить на тормозах — вяло попрепираться для виду, отдать дежурные медяки и получить по рылу пару раз. Бить в мясо их вряд ли стали бы вот так, ни за что… Улица-то нечейная. Но эта Вартанова шутка всё решила — в глазах у Луция будто заколыхалось тёмное пламя.

Это сороват, наверное, был виновен — Луций аж заходился, когда вспоминал тогдашнюю свою беспомощность. Малейший намек на слабость вызывал в нём теперь острую злобу.

А потому, нагнувшись ещё раз, он вывернул кусок щебня из земли у обочины…

Вартан Брюхоногий выразительно смотрел на камень, и на лице у него застыл сочувственный интерес.

— Мал… — сказал он, словно в сомнении. — Мал для надгробного! А, братва?

Его ватага, гогоча, согласилась, что — да, мал… воробушка, разве что, похоронить. Или червя земляного. Эти подоспевшие четверо — были крепкими, с мосластыми кулаками. Носы у всех были свернуты на сторону, и от этого они напоминали задиристых петухов, застукавших в собственном курятнике чужого. Гогоча и зубоскаля, они, тем не менее, не стояли столбом — уверенно и незаметно обступали со всех сторон, вытесняя щуплых застрельщиков на зрительские ряды.

Вартан Брюхоногий, перестав вдруг ухмыляться, небрежно ткнул Эрвина в живот:

— Ты ж с Овражьей вроде? Ну, так вали отсюдова — мы своих не трогаем…

Если Кривощекий и хотел что-то возразить, то не успел — его моментально оттёрли в сторону, заслонили плечами.

— А вы, квартальские, чего сюда припёрлись, ремесло-у-козла-сосло… болты мазутные… это наша улица теперь… сидите в своих цехах, чумазики…

Всё происходило слишком быстро.

Наступая, их сноровисто теснили к забору.

Стало вдруг очень тесно — щепастые занозистые доски, нависая, загораживали небо, а спереди напирали волойлочные душегрейки, расстёгнутые голые животы. Плечо Курца отчаянно мешало — Луций отодвинул его локтем. За забором собаки перхали в голос, предчувствуя драку. Едва ли не лопатками ощущая уже обзолы заборных досок, Луций упёрся — встал, набычившись и остановив коротким тычком особо ретивого напирающего…

Камень в другой его руке предательски прыгал. Ладони взмокли, и Луций больше всего на свете боялся его сейчас уронить.

Вартан Брюхоногий, вальяжно подошёл и остановился напротив, оставив между собой и Луцием два шага пустого пространства. Сделал своей ватаге едва приметный жест — те замерли, выразительно переглядываясь. Словно не драка, а весёлый спектакль их ожидали.

— Ну? — коротко вопросил Вартан.

— Чего делим? — так же коротко, но страшным и сдавленным голосом отозвался Луций.

— А есть что делить? — сразу же вдел Брюхоногий.

Это следовало понимать, как приглашение откупиться.

Ну, а чего… вытрясти всю мелочовку из карманов — ведь хоть по одной монетке-то есть у каждого… Получить несколько дежурных зуботычин — и свободны.

«Выходит, — понял Луций, — волопайские не караулили их специально.» Они и впрямь — просто подвернулись. Он услышал, как рядом Курц облегченно переводит дыхание и, наверное, именно поэтому Луций презрительно скривился Вартану в ответ, хоть и знал, что получит за это трёпку. Сердце бешено колотилось за ребрами, и он медленно-медленно, по пяди, пятился вдоль забора.

— Ну, так чего, ремесло чумазое? — наступал на него Вартан. — Чем делиться-то хотел?

— С тобой… — пересохшим ртом сказал Луций. — С тобой, свинопас, и говно делить не стану!

Вартан Брюхоногий насупился и окаменел взглядом. Шутки закончились. Даже его шестерки справа и слева посерьёзнели и вытянулись. Замолкли на миг собаки за забором. Слышно было, как загнанно дышит Курц, подбираясь для прыжка. Луцию почудилось даже, что он слышит скрип размыкающейся челюсти — это Вартан Брюхоногий открывает пасть, чтобы отдать приказ и спустить своих шавок…

Это длилось всего мгновение…, но за это мгновение Луций много чего успел сделать. Он толкнул Курца в сторону, чтобы тот не попал под руку ненароком, потом отшагнул назад до самого забора, до самых его обшарпанных досок, выиграв тем самым место для замаха — Вартан ещё разевал свою пасть, когда Луций оттолкнулся пяткой от спружинившего забора и что есть силы метнул каменюгу в его удивленную физиономию.

Затянутое пружиной время тотчас распрямилось, и карусель драки бешено завертелась — камень вылетел из руки столь стремительно, что Луций почти не сомневался, что попадёт…, но Вартан, каким-то чудом сумел увернуться, камень просвистел, едва-едва чиркнув его по волосам и, совершенно буднично, как по старому ведру, ударил в лоб кого-то, стоящего позади. Тот поймал лоб руками и повалился назад, исчез — словно провалившись сквозь землю.

И прочей поцанвы тоже не стало вокруг — Луций различал только орущие морды и тугие картофелины кулаков, свистящие и почти задевающие его. Он прыгнул, разворачиваясь в воздухе, как кот… несколько раз получил по лицу — нечувствительно, вскользь — и, едва приземлившись, сам ударил кого-то. В ответ пуще заорали, и картофелины снова градом посыпались, одна за другой, без устали молотя по голове и плечам. Это было совершенно не больно и Луций поперхнулся от неожиданности, вдруг обнаружив себя лежащим в пыли.

Вздыбленная пыль летела столбом, и среди этой пыли он вполне успешно уворачивался от целой колоннады топчущих его ног. Собаки за забором захлебывались, бросаясь лапами на доски. Луцию посчастливилось выкатится в просвет меж одновременно вознесённых для удара войлочных подошв — он крутнулся на заднице, лягнул кого-то в живот и ещё кого-то — под колено, и сумел-таки вскочить на ноги. Пара картофелин свистнули мимо и совсем рядом сунулась вытаращенная — явно волопайская — рожа… Луций незамедлительно ударил — под кулаком хрупнуло, обладатель рожи дико завыл. Луций рубанул наотмашь второй рукой и насмерть отшиб её, угодив в чьё-то костистое темя… Его опять швырнули спиной на забор и несколько раз ударили — уже прицельно.

Первый запал драки прошёл, и долетающие кулаки не были уже мягкими картофелинами. От каждого удара — его скручивало и швыряло. Звон рассыпался в голове, саму её мотало, едва не отрывая от шеи. Сквозь череду слепящих ударов Луций увидел, как шлепнулся под забор насмерть измочаленный Курц… потом упал сам…

Как ему снова удалось подняться — он не помнил. Под рукой визжали, вырываясь. Он увидел свои пальцы, погруженные в чью-то копну волос, и дёрнул за эту копну, что есть силы дёрнул — загораживаясь ею от падающих сверху копыт. Волопайский потерял равновесие и, запутавшись в пакле его волос, Луций едва не упал вместе с ним.

Потом он увидел перед собой переулок — пустой и гулкий, как нутро рассохшейся бочки… и понял, что бежит. Он вырвался! Ему удалось… Откуда-то выскочил дощатый забор и с размаху шваркнул его по груди.

Луций повис на нём, задыхаясь, и эта короткая передышка, должно быть, вернула его к действительности — он оглянулся и увидел шатающегося, но бегущего к нему Курца, избитого, как пёс, то и дело роняющего на бегу красные плевки на дорогу… Увидел волопайских, настигающих Курца, отметил не без удовольствия, что они тоже неплохо так разукрашены… Потом увидел Вартана Брюхоногого, разозлённого сверх всякой меры и топающего, как ломовой конь.

Он затравленно огляделся… вокруг был уже не Свечной — заборы невысокие и хлипкие, зады дровяников с выпирающими из щелей серыми грыжами поленьев. Он увидел также знакомые космы лебеды в кружевных крапивных оборках, увидел накрошенное наземь стекло, отчего дорога тут походила на рыбную потрошильню, и, уже внутренне понимая, зачем сюда принесли его ноги — увидел рукоятку кирки, призывно торчащую из рыхлой зелени.

С такого расстояния она выглядела вполне безобидной деревяшкой.

Он кое‑как оторвал своё тело от забора и пошатываясь, сделал несколько шагов к этой деревяшке.

Мимо пронёсся Курц, вопя на бегу что-то неразборчивое.

Луций посторонился, пропуская его, потом сделал ещё несколько шагов.

Стеклянная чешуя хрустела под ногами. Из расквашенного носа часто-часто капало, словно там успели вырасти две красные сосульки и вот теперь — торопливо начали таять.

Луций вытерся, перемазав ладони красным.

Ещё пара шагов.

Сзади уже нагоняли, азартно хрипя.

Он сделал последний шаг… тот, что мог и взаправду стать его последним — нагнулся, борясь с головокружением, и ухватил за деревяшку. Она подалась из травы слишком легко, и он испугался до липких судорог, что это и впрямь бесполезный кусок валежины, что вот он распрямится сейчас, а в руках у него окажется куцый обломок. Он рванул черенок на себя… и на противоположном его конце обнаружилась угловатая тяжесть.

За спиной, уже совсем рядом, топотал Вартан, набегая и занося кулак для удара.

Луций знал, что теперь это будет не конское копыто, и уж конечно, не мягкая картофелина — это будет молот, дробящий кости… И тогда он закричал, и дёрнул всем туловищем, разворачиваясь и выволакивая из-за плеча разящую тяжесть…

Кирка свистнула, пропоров воздух и, не встретив перед собой препятствия, очертила пугающе-длинную дугу… ткнулась острием в землю, выворотив рыжий ком. Луция развернуло инерцией удара и он, озлясь на столь бестолковый промах, выдернул кирку из земли, снова вознёс на высоту замаха… и понял вдруг, что не видит больше Вартана перед собой…

Вартан Брюхоногий валялся как куль… как срезанный сноп — лицом в дорогу. Ноги его мелко и судорожно двигались, расталкивая пыль, а вокруг головы обильно пузырилось розовое…

Волопайские стояли не шевелясь — как подсолнечные будылья, с которых вот-вот срежут шляпкии.

Их обморочная неподвижность отчего-то разозлила Луция ещё пуще — до зубовного скрежета. Он снова замахнулся киркой и непременно ударил бы ещё кого-нибудь, но волопайские ожили и попятились. На их веснушчатых рожах тупое недоумение постепенно уступало место испугу. Потом — ужасу. Словно они постепенно, с каждым шагом назад — понимали, что произошло. Вартан Брюхоногий перестал сучить ногами, но розовое вокруг его головы всё ещё пузырилось.

Совсем не было видно его лица в этой пене, и сам он — будто тонул в обочине… ещё торчали наружу костистые клешни кулаков, но свежие ссадины на них уже зарастали пухлой пылью.

Вартанова ватага всё пятилась и пятилась. Луций пёр на них, пока не поравнялся с телом Брюхоногого… и встал над ним, шатко покачиваясь.

Внутри него всё звенело. Казалось, случись сейчас ещё хоть что-то, какая-то малость, окликни их чья-то хозяйка от своего белья на веревке — и он заорёт от ужаса содеянного, перепуганным зайцем понесётся прочь. Но ничего не произошло… на таких переулках ничего и никогда не случается в будний полдень — когда дома пустуют, и в отстранённом собачьем лае и воздетой ветром дорожной пыли тонет любая кутерьма. Дворы смолчали, и Луций принял их молчание за отсрочку. Дворы признавали — он победил в первой же серьёзной драке. Ватага Вартана обезглавлена, разгромлена, и теперь Луцию никак нельзя испугаться и бежать. Нельзя даже выглядеть испуганным. Вартан своё получил. И каждый получит. Каждый, кто хотя бы пикнет — получит вот этой киркой по едалу! Поняли? Упыри волопайские! Свинопасы позорные! Поняли? Ещё кого из наших тронете… Ещё кого из вас на Ремесленной увижу… Всю Волопайку на хрящи понадеваем!

Он снова пошёл на них, и они отпячивались, строй их прогибался пологой дугой. Никто больше не смотрел на тело Вартана — все косились на кирку, которую Луций упрямо волок за собой. Кирка брякала, отыскивая бока булыжников в мягкой пыли. Если бы они сейчас кинулись всем скопом — он ни за что не успел бы её поднять достаточно быстро, и уж точно не сумел бы никого толком ударить.

Но никто не кинулся.

Кирка вызывала ужас. Её ржавый обух до сих пор был заляпан кровью и мозгами Брюхоногого, а на деревянный комель налипли осколки теменной кости.

И, глядя на кирку, волопайские, наконец, побежали…

Бегство было столь безоговорочным и полным, что Луций против воли дёрнулся в погоню, и даже преследовал их четыре рыскающих шага. Потом опомнился и встал, переводя дыхание. По-прежнему никаких зевак не собралось вокруг… только собаки перхали из-за заборов, да полынные метелки под ними сухо трещали, болтаясь на ветру. Пахло как на бойне — железом и парным мясом. Луций стошнило, но он сдержался.

Внезапно он будто бы наполовину ослеп— мир странно сузился и потемнел. Луций отклеил липкие пальцы от рукояти и потрогал себя за лицо — левая сторона распухла, и тугие желваки на скуле и брови только что сомкнулись, наглухо запечатав глаз. Теперь ему приходилось отчаянно крутить головой, чтобы хоть что-то увидеть.

Надо валить! — всплыла из глубины перепуганная мысль.

Валить! Немедленно!!!

Эти-то, двое… — подумал он о своей ватаге. — Давно уже свалили, наверное. Ладно, Кривощекий — тот всегда был гнилой. А Курц? Тоже свалил? Вот, урод.

Он, наверное, сказал это вслух, потому что Курц отозвался:

— Да здесь я…

Луций повернулся на голос правой, зрячей стороной.

Курц стоял у забора, удерживаясь за острые навершия досок — почти висел. Глаза его были огромными и белыми во всю ширину. Сплошные выкаченные белки, как он ими видел только?

— Пошли… — велел ему Луций.

— Куда? — туповато переспросил тот.

Луций почувствовал, как кирка в руке ощутимо потяжелела. Он перехватил её поудобнее, совершенно без эмоций отметив, что перемазался в чужой до самого локтя.

— На Кудыкину гору! — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос не прыгал и не дребезжал.

— А? — не понял Курц.

— За ногу его бери!

— Кого?

— Дурак?! — заорал Луций. — Здесь трупака бросим, что ли?

— Не… — Курц покрепче уцепился за забор и замотал головой, что есть силы. Крови от носа и бровей полетело — брызгами.

— Сюда… подошёл! — чем громче Луций на него орал, тем мельче и судорожнее становился его голос. — Подошёл! И помог!

Не добившись от Курца ничего путного, он нагнулся и принялся сам ворочать Брюхоногого. Тот был помрачительно тяжел. Луций что есть силы тянул, ухватив под колено, но тело лишь грузно переваливалось. Неожиданно всё‑таки подошёл Курц и, бледнея лицом, впрягся во вторую ногу. Вдвоём они смогли сдвинуть Брюхоногого с места и проволочь. Он был почти взрослый мужик уже — волос на голом животе уже начинал чернеть и курчавится. Здоровенный какой… Они оттащили тело к забору в полынь — туда, где прежде валялась кирка. Это ничем не помогло — грузное тело Вартана лишь смяло и попригибало хлёсткие стебли, труп всё рано оставался на виду.

Луций в сердцах лягнул по заборной доске, и та вдруг легко соскочила с гвоздей. В несколько ударов он расширил получившуюся брешь. В чужом дворе уныло серел дровяник, задняя его сторона уже дышала на ладан. Поддевая киркой, Луций отковырял пять широких досок. Они с Курцем, запряжённые в Вартана, как конная пара в волокушу — пролезли внутрь и проволокли за собой тело. Поленья внутри были навалены кое-как, без перекладки… да и выбирал их бывший хозяин в основном с середины, так что в куче дров образовался глубокий желоб — они свалили в него тело и наскоро забросали нерасколотыми чурбаками, разровняв валкую кучу.

Зачем они всё это делали, зачем теряли время — позже Луций так и не смог этого объяснить. Просто чувствовал — труп нужно где-то спрятать, а ничего умнее в голову не пришло. Когда Луций был совсем молокососом, то ныкал утянутые на базаре пряники прямо под тюфяк, на котором спал. Наверное, они оба действовали скорее инстинктивно, чем разумно — так дети заметают мусор под половик.

Потом, когда всё уже было закончено, Луций подумал запоздало — не лучше было бы стащить тело к логу и притопить в ручье… Или на Громовом Тракте положить у обочины, обставив дело так, будто тележным колесом на спуске проломило голову. Но эти идеи были ещё глупее… к тому же они не смогли бы волочить тело так далеко.

«Пусть уж будет, как есть…» — решил Луций, подбирая кирку.

Курц увидел это и совсем ополоумел:

— Зачем?! — он едва не выл в голос.

— Умолкни! — велел Луций. — Раз ею убил — значит нельзя около тела бросать.

Они не решились подниматься от Лампадного прямо в город: прошмыгнули по пустырю за дровяником — бывшему огороду, давно уже нехоженому, не то что некопаному. Перевалились ещё через один забор, хорошенько попетляли по лопухам на склоне оврага, потом спустились в сам овраг, к жирно булькающему ручью. Содрали с ног башмаки, зашли по щиколотку в воду. Поднимая облака донного ила, долго шли по ручью — пока босые ступни не заломило. Забрались потом в самые дебри, в спутанные заросли ивняка, и там отмылись от крови. Вернее, отмывался, в основном, Луций, а Курц сполоснул лицо и руки, и толокся поодаль, всё так же запалённо дыша и каждый раз вздрагивая, когда ветер тревожил ивы.

Солнце уже подсело и закровавилось, когда они, наконец, выбрались на топкий берег и обулись. Прежде, чем покинуть заросли, придирчиво осмотрели и ощупали друг друга — не осталось ли где крови на одежде.

Курц косился на кирку и повторял раз за разом, как заведённый:

— Брось… Брось, а… Ну зачем тебе?

Но Луций почему-то не смог.

Он ведь так и хотел сначала — оставить кирку в ручье, притоптать в вязкий ил, и пусть ищут хоть до Морковных заговоров. Но вместо этого, вдруг потащил с собой. Сначала из ивняка на лопуховый подъём, потом — дурея от того, что делает — разделся ниже пояса, стянул исподнее, замотал в него пористое железо, всё ещё липкое от впитавшейся крови.

Сама мысль, что это оружие, уже один раз подарившая ему ликование первой кровавой победы, окажется навеки проглочена ручьём, и он никогда больше не ощутит в руке её опасной тяжести — была ему невыносима…

Куда её девать, он и сам не понимал. Не тащить же домой в самом деле.

Но без кирки — Луций совершенно отчётливо понял это вдруг — выйди из оврага он не сможет. Не захочет.