Жестокие всходы

Глава 29 (и снова — цепкая, как тысяча семян…)

Земля замерла, перестала зыбнуть…, но телега по-прежнему стояла боком, накреняясь на сломанную ось.

Лёжа на боку, Уда выпростался из сапог и торопливо пополз прочь… Размотавшаяся портянка тянулась за ним, как устремившаяся в погоню змея…

Старшина Симон сел и нерешительно ощупал землю вокруг себя. Нож выпал, и остался лежать, отсвечивая лезвием — довольно тусклым от постоянного пребывания в потной холстине. Луций отметил, что возчик даже не взглянул на него — не то, чтоб попытался поднять.

— Верни своего меньшо́го… — приказал Луций.

Тот оглушённо повиновался. Далеко ходить ему не пришлось — Уда так и ползал среди полыни, шебурша ею, как не очень-то расторопная крыса. Сохранившемся на одной ноге сапожищем Симон наступил ему на щиколотку — чем, надо полагать, и привёл его в чувство. Пока один возчик гнал другого пинками обратно к телегам, кони сумели выудить копыта из этой нежданной трясины. Куцехвостый битюг, увязший глубже всех остальных — всхрапнул и несколько раз переступил по твёрдому, обессилено содрогаясь боками.

Возчики не стали подходить вплотную, остановились… и Луций мысленно и уже привычно пересчитал разделяющие их шаги. Их, как водится, насчиталось пять… широких шагов, мужицких.

Симон стоял, понурив голову.

Нож лежал поодаль.

— Подними… — велел ему Луций, кивнув на нож.

— А? — не понял старшина.

— Веревки срежь и на землю его поставь.

— А?!..

Обозный старшина беспомощно оглянулся на Уду. Тот оказался более сметлив — лучше кума понимал, куда дует ветер.

— Так вы о сундуке, добрый господин?! Это мы — зараз…

И Симон, весь съёжившись, как огурец, побитый морозом — обрадованно повторил за ним:

— Ах, о сундуке…

Они оба подхватились и сноровисто полезли на телегу. Серая рогожа полетела прочь. Под ней и впрямь обнаружился сундук — огромный и даже по виду немыслимо тяжёлый, хотя и без единой металлической детали. Две веревки крестом сходились на его крышке, привязанные за кольца в тележных бортах. Толщиной они были — с большой палец взрослого.

Симон попробовал было узел руками… потом, спохватившись — вернулся к ногам Луция за оброненным ножом. Луций равнодушно смотрел, как возчик нагибается за ним.

Вдвоём с Удой, натягивая и перепиливая, они одолели веревку. Симон, нерешительно стрельнув глазами на Луция, сунул нож на пазуху. Правый его сапог так и торчал, утопленный в дороге — выступая наружу лишь самым верхом голенища.

Луций подогнал их нетерпеливым жестом. Пошевеливайтесь! Они ещё сильнее заторопились, путаясь в веревках и от волнения мешая друг другу — Кривощёкий шумно задышал над ухом и вроде даже хрюкнул, когда Уда придавил Симону пальцы углом сундука. Да, бородатые мужики, повинующиеся мальцу — зрелище небывалое, но Луций не обратил на восторги своего подручного никакого внимания.

Между тем возчики, кряхтя от натуги, сволокли сундук с телеги, обхватив руками, как каменную глыбу — никаких ручек у проклятого сороватского сундука тоже не было. Они намеревались почтительно поставить сундук перед «добрым господином», но вместо этого — не удержали на весу и уронили его в полынь. Луцию пришлось отступить на шаг — его едва не зашибли, с треском переломились торчащие из обочины стебли около самых ног. Когда сундук ухнул оземь — оба возчика невольно прислушались к звуку, что издавало его содержимое.

Даже Кривощёкий — и тот поднялся на цыпочки, заглянув своему хозяину через плечо.

Судя по весу, сундук был набит камнями, не иначе… По звуку же — пересыпался внутри сушёный горох. Они, наконец, поставили сундук более-менее прямо и сами распрямились, зачем-то тщательно отряхивая ладони — как после долгой праведной работы. А звук изнутри сундука — всё слышался и слышался… что-то сухое и твёрдое пересыпалось из угла в угол, скобля о стенки, о дно, друг о друга… Мерный шелест, сухие щелчки и неутихающий треск…

Возчики попятились от сундука — как недавно кони пятились от Луция.

— Отойди, не мешайся… — приказал Луций старшине, едва на наступившему на ногу… и кивком указал, куда именно тому следует отойти — к забору…

Тот послушно встал, куда велено, и Уда хвостиком засеменил за ним.

— Стоять там и не дёргаться! — пригрозил им Луций. — Будете делать, что велено — разрешу при мне служить… останетесь целыми и при немалых деньгах. А нет — утоплю вместе с лошадьми!

Луций приблизился к сундуку вплотную — даже воткнувшись одним углом землю, тот всё равно доставал ему чуть ли не до груди. До чего же неподъёмная это была громадина — даже странно, как сороват умудрился надурить старшину и выдать свой груз за «почти невесомый»… Углы сундука, лишённые железных оковок, выглядели слишком обшарпанными — словно сундук долгое время кочевал с воза на воз, пережив великое множество не слишком аккуратных перегрузок. Но, несмотря на сколотые края, сам сундук оставался крепок — крышка примыкала плотно, и нигде не было видно ни навесного замка, ни замочной скважины.

«Значит, — подумал Луций, — ключ-от-всех-замков тут не поможет… Придётся надрываться и крушить сундук вручную. А жаль — только-только страху на этих двоих нагнал…»

Оттягивая момент, он распустил завязки и, совсем уж не торопясь — размотал кусок рогожи, закутавший кирку. Сразу две дождевые капли одновременно упали на обух, и короста ржавчины в этом месте потемнела.

Луций попытался качнуть непоколебимый сундук ногой… потом легонько стукнул о его крышку рукоятью кирки. Шорох внутри тотчас усилился, и в сундуке что-то уже совсем отчетливо зашевелилось. Луций даже увидел это глазами — лёгкая, еле уловимая дрожь тронула доски изнутри.

Вдоль забора вдруг повеяло ветром, и космы полыни откачнулись, пугнув из своих зарослей угнездившуюся там мошкару.

Нет, он всё делал правильно — кирка была невесома и послушна его рукам… Почувствовав это, Луций примерился и коротко ударил остриём в стык крышки. Возчики, не ожидавшие такого удара от хилого с виду коротышки — аж привстали выше самого забора. И Луций сча́стливо улыбнулся, насколько позволял сведённый судорогой, постоянно округлявшийся во что-то пятиугольное рот — ломать колдовские сундуки оказалось ещё проще, чем пробивать черепа…

Он ударил снова, и под киркой хрупнуло — будто на сотлевший сучок наступили. Крышка сундука подпрыгнула, перекосившись набок — открылась взгляду узкая чёрная щель. Ещё двумя ударами Луций расширил её… потом загнал внутрь обух и налёг на рукоятку, как на рычаг. Нутряной хруст пугнул любопытствующую мошкару и Кривощёкого… Крышка приподнялась, не удерживаемая ничем более…

Луций наподдал ей ногой, откидывая прочь…

Она повернулась на потайных петлях и придавила сорную траву за сундуком.

Возчики жались к забору, обнимая верхушки досок. Кривощёкий отпятился туда же, но и издали умудрялся вытягивать шею…

Преодолев невесть откуда взявшуюся робость, Луций выпрямился над сундуком и заглянул внутрь…

Тот только с виду был таким вместительным… Толщина его стенок поражала — не толстые доски даже, а настоящий тёс, никак не тоньше иных потолочных балок. Они обжимали собой нутро сундука, оставляя свободным пространство в локоть длиной, и шириной в пару ладоней. Оно было выстлано изнутри тем же тёмно‑красным, почти кровавым бархатом, что и крышка сундука. Видимые швы венчались позолоченным витым шнуром — с красивыми шёлковыми кистями по углам.

Но сам диковинный сундук — и вовсе был не интересен по сравнению с его содержимым…

Тот шорох, что все они слышали — сразу же поднялся над сундуком, едва только удары и треск дерева перестали его заглушать. Вознёсся, словно пар над кастрюлей, когда хозяйка снимает крышку.

Там, в кровавом бархатном нутре сундука, вязко копошилось что-то — из-за тесноты взгляд выхватывал лишь отдельные детали… и Луций не сразу смог понять, что это. Шевелящаяся скорлупа, жёлтые излузганные семечки… Множество подвижных цепляющих ножек… Трепетание жёстких надкрылий…

Луция вдруг замутило. Печёный козий бок, недавно съеденный, попросился наружу… и Луций протестующее сглотнул.

Сундук был битком набит насекомыми.

В этой кишащей кутерьме сложно было разглядеть — какими именно… Что-то вроде жуков величиной с ноготь. Бесчисленные лапки сучили, цепляясь друг за друга — каждый из жуков остервенело карабкался, стремясь оказаться выше своих собратьев… и те, которым это удавалось — становились видны почти целиком, хотя на фоне прочих, тоже лезущих и копошащихся, глаз всё равно отказывался их различать… Пусть для любого проворного жука хотя бы раз и наступал этот краткий миг триумфа, весь состоящий из усилий удержаться сверху — но потом его колючие лапки проваливались в пустоту меж панцирями других жуков, сцеплялись и переплетались. Да и сами другие — тоже не дремали, лезли наверх, топча и подминая выскочек…

Это зрелище отчего-то показалось Луцию смутно знакомым… А быть может — он опять думал не своими мыслями. Так или иначе, всё это неукротимое насекомье кипение, сцепившееся воедино — не дотягивалось даже до пределов бархатной тени, так и оставалось копошиться на дне.

Луций подобрал случайную щепку и, съеживаясь от отвращения — подцепил одного жука, вытолкал его из мягкой утробы сундука на голое дерево и придавил там.

Жук оказался твёрдым, как орех — давя его, Луций едва не сломал щепку и не упустил. Потом панцирь насекомого всё же хрустнул и смялся. Луций наколол жука, слабо шевелящего лапками, на щепку, и рассмотрел поближе… Ни на улицах, ни на окружавших город полянах Луций никогда не видел ничего, хоть отдалённо похожего. Плоская голова, панцирь с неровными швами, идущими в перехлёст. На спине у жука, соединяя вместе слипшиеся надкрылья — висела капелька смолы. И крохотное, вполовину ржаного, семечко — было приклеено к нему.

У Луция дрогнуло под сердцем — это голос-внутри-чего-то-каменного-что-было-поблизости восторженно взвыл и высоко подпрыгнул…, но не достал ушей Луция, канул в полынь… и та вновь ожила, зашуршала волнами. И этот голос — поднялся со дна его головы и полез наружу, грубо расталкивая собственные мысли Луция:

…ДА! — провозгласил он. — ДА — ЭТО ОНО… ТО, ЧЕГО МЫ СТРАШИЛИСЬ… ТО, ЧТО МОГЛО ПРИНЕСТИ СЮДА СИЛУ ТРУХЛЯВЫХ… МОЛОДОЙ НАМЕСТНИК, МЫ НЕ ОШИБЛИСЬ В ТЕБЕ — ТЫ УДАЧЛИВ, ТЫ СМЕТЛИВ… ТЫ ДОСТОИН НАШЕЙ ПОХВАЛЫ… ДОСТОИН НАГРАДЫ… ДОСТОИН СЛУЖИТЬ САМОЙ ГЛИНЕ…

Жук на щепке уже подыхал — лапки еле-еле шевелились.

Весь передёрнувшись от отвращения, Луций стряхнул его обратно в сундук.

…ДА… — задыхаясь от восторга вторил голос. — МЫ БЫЛИ ПРАВЫ — БОГИ ДЕРЕВЬЕВ ВСЁ-ТАКИ ЗАДУМАЛИ СВОЙ ПОХОД ПРОТИВ НАС… ЗАДУМАЛИ РАСТИТЬ СВОИ ЛЕСА МЕЖДУ НАМИ И ЛЮДЬМИ… СОБИРАТЬ ЛЮДЕЙ В СВОИ ЦЕПКИЕ КОРЗИНЫ… СМОТРИ ЖЕ, МОЛОДОЙ НАМЕСТНИК — ЗДЕСЬ МНОГО ИХ СЕМЯН, И ОНИ ШУСТРЕЕ, ОНИ СКРЫТНЕЕ, ОНИ НЕИСЧИСЛИМЫ… НО НАШЕ СЕМЯ — ТВЁРЖЕ… НАШЕ СЕМЯ ЖЕСТОЧЕ, И ВСХОДЫ ЕГО БЕЗЖАЛОСТНЕЙ…

— Что это?! — спросил Луций внутрь себя.

Голос-внутри-головы гулко заперхал… Луций не сразу понял, что он так смеётся. От этого смеха сокращалась его собственная глотка и вверх под ней поднималась волны судорог — как от кислой отрыжки.

…ЭТО — ЛЕСА… — сказал голос, иссушив свой смех и издёргав Луцию гортань. — ЭТО НЕИСЧИСЛИМЫЕ СТВОЛЫ… ЭТО ЖАДНЫЕ КОРНИ, И УКРЫВШИЙ ГЛИНУ ТОРФ, СКВОЗЬ КОТОРОЙ НАМ НЕ ВДОХНУТЬ… ЭТО — НАШ ПЛЕН, НАШЕ ЗАБВЕНИЕ… НО ПОКА НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ, ЮНЫЙ НАМЕСТНИК… ПОНИМАНИЕ ПРИДЁТ ПОЗЖЕ… ДОЖДИСЬ НОЧИ, ДОЖДИСЬ СВОЕГО ЧАСА…

Снова налетел ветер — хлестнул упругой полынью, шаркнул ею вдоль заборов. Всхрапнули истомившиеся лошади. Возчики уже ошивались возле них — затравленно озираясь на него, надолго вставшего столбом, но так и не решаясь уйти и увести лошадей. Наверное, прошла целая прорва времени — в переулке уже чуть ли не вечерело. Подпоясанный вожжой Уда устал стоять — повисал на шее своей сивой, переплетясь пальцами с её гривой.

…РАСТИ СВОЁ СЕМЯ… ВЕРЬ СВОИМ БОГАМ… — наставительно подвёл черту голос-среди-полыни. — ЧУЖЫЕ ВСХОДЫ — ПОЛИ НЕЩАДНО… ЧУЖОМУ СЕМЕНИ — НЕ ДАВАЙ ДАЖЕ КОСНУТЬСЯ ПОЧВЫ…

Луций оглянулся на возчиков, беспокойно топчущихся:

— Подойди-ка сюда.

Они оба — лишь заозирались друг на друга.

— Ты, который с ножом… — велел Луций.

Старшина Симон беспомощно опустил руки.

— Оботри пот с битюга, и принеси его мне в ладони своей…

Тот, немного помедлил, осмысливая странный приказ… потом пожал плечами — сунул широкую ладонь под чересседельник, промокнул пятернёй взмокшую холку лошади. Потом, делая крохотные, по полстопы за раз, шажочки — двинулся на зов. Забавно было видеть страх у подобного здоровяка — он безостановочно оглядывался на кума, будто ждал совета… Но расстёгнутый Уда смотрел отстранённо и молча. В глазах его Сивой — и то было больше сочувствия.

Ожидая, пока Симон приблизится, Луций сунул руку в прорезь своей накидки, нащупал под ней притороченный к поясу кисет. Не извлекая его наружу, он проник внутрь пальцами… пошевелил ими среди мягкого и сыпучего, прикидывая — хватит ли? Когда он изгонит Духовников из Храма и сам поселится в нём — вот тогда в распоряжении Луция будет сколько угодно горючего зелья. Пока же его приходилось готовить самому, наспех, и Луций ничего не мог с этим поделать — чем больше посторонних примесей попадало в готовое зелье, тем хуже оно хранилось. То, что Луций намерен был изготовить прямо сейчас — скисло и свернулось бы за несколько минут, задумай он запасать его впрок.

Не глядя, он протянул руку — отломил одну из полынных верхушек и тщательно растёр её в пригоршне. Жёсткая шелуха ранила кожу, но Луций уже давно перестал обращать на это внимание. Он осторожно просеивал размятую зелень, роняя её сквозь пальцы — пока не осталась одна тяжёлая, красящая собой складки его кожи, пыльца. Добыв её достаточно, Луций зажал пыльцу в кулаке и зачерпнул из кисета на другою ладонь толику пепла, что поднял с земли в доме старого Линча… в своём теперешнем доме.

Старшина Симон, уже подошедший достаточно близко — догадался, что это такое… шарахнулся прочь, едва не припустившись бежать.

— Куда собрался? — нахмуриваясь, осадил его Луций.

Тот сгорбился и вернулся, остановившись напротив. Плечи его подрагивали.

Тогда Луций с хлопком соединил обе ладони — разом смешав содержимое правой и левой. Какая-то часть ядовитого пепла вылетела наружу и рассеялась тонким облачком на ветру. Симон перхнул горлом и совсем перестал дышать… стоял так несколько мгновений, сдерживая подступающий кашель. Потом не выдержал — закашлялся пригоршню, укрывая лицо рукавом. Его борода утопила в себе ладонь, плечи заходили ходуном…

Тем временем Луций высыпал из ладоней смесь пыльцы и пепла — внутрь сундука. Шелестящее копошение прекратилось на миг… потом вскипело с новой силой. Теперь следовало торопиться.

Симон кашлял, выворачивая натугой легкие. Щёки его пошли пунцовыми пятнами. Это было очень хорошо — слёзы и прочие жидкости тела, необходимые ингредиенты зелья. Пот подойдёт и конский… Глина благословляет лишь пот от тяжкого труда, а никто на свете не трудится тяжелее лошади.

— Дай мне нож свой и свою плоть… — велел возчику Луций.

Казалось, тот уже совсем не понимал, что от него хотят. Но, в перерывах между приступами кашля, сунул руку за пазуху и зашарил там, потом протянул ему нож — костяной рукояткой вперёд.

И Луций накрыл его руку своей… получилось это лишь отчасти — мосластый кулак возчика лишь самую малость уступал копыту его пегогривого. Но от первого же прикосновения щуплых пальцев Луция — кулак здоровяка послушно сжался вокруг лезвия. Луций потянул рукоятку ножа к себе, и тот выдвинулся из кулака своего хозяина с тем скоблящим звуком, с которым клинок покидает ножны… рассекая по пути дубленую кожу ладони. Возчик покорно терпел, только выкашливал из себя стоны. Когда, подчиняясь торопливому кивку, он раскрыл пятерню — кровь брызнула на накидку Луция, на отворот капюшона, часто закапала с Симонова кулака и, наконец, полилась ручьем. Придерживая старшину за крепкое запястье, Луций кое-как направлял эту кровяную лейку. Возчик дёргал рукой, и много крови пролилось бесцельно — на крышку сундука, на землю вокруг него, багровыми кляксами окропило внешние стенки. Но попало и внутрь — в сундуке разом заскворчало, будто плюхнули жира на горячую сковороду. Знакомый синевато‑жёлтый парок заклубился, возносясь, и жарко лизнул ноздри. Обозный старшина сложился вдвое, окончательно переломленный кашлем, и Луций, наконец, отпустил его прочь. Пока Симон был больше ему не нужен.

Запятнанный кровью нож Луций небрежно швырнул возчику во след.

А в сундуке уже кипело — вспениваясь и тут же загустевая.

Вязкая масса, родившаяся от смешанных его руками пяти сущностей мира — усмирённого огнём праха… семени мира сухих, стоящих так, как стоят живые… крови, пролитой покорно… слёз, выточенных болью… пота, выжатого трудом — этот пахучий мед, от которого не отмыть рук, от которого не расклеить глаз и рта не разлепить, которым и поджигают двери Приговорённых, ибо только смешением всех этих сущностей и дышат строгие боги…

Луций опять чувствовал горячие приливы восторга — Дыхание богов опаляет, звук их Голосов внушает трепет… Жар их Взгляда сшелушивает кожу до волдырей, и ужасна участь того, кто поймал этот Взгляд глазами своими…

Из бархатных внутренностей сундука высоко прыгнул трескучий огонь — разбежался по бахроме сорняка, растущего вокруг, дохнул дымом от понуро загоревшегося забора. Жуки, по-прежнему не переставая копошиться и карабкаться один на другого — звонко щёлкали в огне… Потом пламя перелилось через край и закрыло им выход… испепелило их надежду, закончило их эпоху…

— Всё! — сказал Луций, глядя как скругляются деревянные углы, обглоданные огнём. — Конец…

Сундук пылал посреди сорной травы, как огромная головня, и мухи — чёрным столбом танцевали поверх.

Хрипела, задыхаясь Сивая. Сквозь наносимый дым было видно, как маленький перепуганный Уда распутывает постромки, выпрягая её из оглоблей.

Было видно, как кашляет, повисая на хомуте, обозный старшина Симон — столь же маленький и кривобокий. Должно быть — этот дым, клубясь между ними и Луцием, так искажал зрение… или Луций и взаправду сделался сейчас тем огромным, тёмным и безжалостным духом, что жил у него внутри — и он вознёсся над городом, в трещинах каменных улиц которого так же беспомощно копошились никчёмные букашки людей.

Луций глянул себе под ноги — город сейчас и впрямь выглядел тонкой сухой скорлупой, высушенной ветром…, но отсюда, с высоты своего нового роста, Луций уже не видел в этом ничего страшного. Всё однажды истончается до предела, ниже которого лишь чёрная топь, что заменит когда-нибудь это пустое небо. Не было никакого сожаления по этому поводу. Само время однажды — пойдёт трещинами и рассыплется в прах…

…ТАК БУДЕТ ОДНАЖДЫ… — глухо сказал голос-внутри-всего-города.

…Будет… — эхом повторил за ним Луций.

…А ПОКА — МЫ БУДЕМ СМОТРЕТЬ В ОГОНЬ… — решили они оба.

И тёмный дух, стоящий высоко-высоко над всем видимым, вернулся в Луция и улёгся на дно его души — тот вспомнил о близости огня и отступил поспешно, волоча за собой тяжесть кирки и отряхивая жадные искры с тлеющей полы отцовской накидки…