Жестокие всходы

Глава 27 (почтенная, как разговор о деле…)

Кривощёкий Эрвин оставался при нём до самой зари, а с утра Луций безостановочно гонял его по всяческим поручениям.

Золото господина Шпигеля, прихваченное из дома — лишним, всё же, не оказалось. Кривощёкий снова сбегал на рынок и обменял часть золотых монет — пополам на серебро и всякую разноценную медную мелочь, отдав за обмен справедливую меру. Ему удалось проделать всё довольно чисто и не вызвать подозрений. Луций хоть и не мог проверить этого лично, но не особенно сомневался — Кривощёкий был явно доволен собой, да и глаза у него не бегали.

В трактире на Тележном спуске пахло топлёным салом и бочковым рассолом. Сидели тоже на бочках. Это не показалось Луцию особо удобным — его ноги не доставали до пола, и очень скоро затекли до мурашек. Зато здесь никто на него не глазел — крутился в трактире в основном приезжий или проезжий люд, и прислуга здесь ко всякому привыкла.

Оба они замешкались при входе, опасаясь, что в них тотчас распознают шпану и погонят прочь, но обошлось… Луций держался важно и шёл, опираясь на плечо Эрвина — ходить по-другому пока не позволяли отшибленные насмерть ноги. Длинная, не по росту, накидка — была похожа на одеяния паломника и отлично скрывала его мальчишескую худобу. И кисти рук, скрюченные, сплошь усеянные синюшными следами затянувшихся порезов и обширными коростами ожогов — признаками молельных самоистязаний — так же не вызывали у любопытствующих особого желания заглянуть под капюшон. Та же часть лица, что оставалась на виду, не прикрытая капюшоном — одрябшие щёки… подбородок, весь сморщенный, хотя и безволосый… кончик носа, который за одну ночь заострился и сделался крючковатым — и вовсе делала его похожим на старика.

Кривощёкий исправно суетился рядом — что твой пёс на поводке. Ни дать, ни взять, вышколенный ученик в услужении.

Хозяин трактира заинтересованно взглянул в их сторону, когда они вошли, но почти сразу же отвернулся, отвлёкшись на кухню. Они расположились в углу, подальше от входа, и Кривощёкий, шустро метнувшись, заказал своему хозяину печёный козий бок, чашку мясного бульона с луком и мягкого пшеничного хлеба — пищу состоятельных старцев. Себе он не взял ничего, хотя нос его трепетал от запахов. Но правила таковы — ученик за столом прислуживает хозяину, а уж потом может подчистить его тарелки.

Одолев минутную робость перед взрослым местом, Луций отправил Кривощёкого к хозяину за низкой скамейкой — подставить под ноги, и Кривощёкий её получил без долгих объяснений.

Люди входили и выходили. Луций видел, как они задерживались на крыльце, опасливо поглядывая на небо. Но тучи ярились почем зря — дождь временами начинал падать, но луж на мостовой так и не понаделал — рассыпался о черепичные скаты, отскакивал от ступенек крыльца, падал в пыль, собираясь в ней шариками подвижной ртути. Пухлые заросли полыни, обильно и повсеместно разросшейся в городе — лишь пригибали головы, бросая с соцветий жгучую пыльцу.

Заборы торчали поверх, серели — глухо и безучастно.

Наконец, Луций увидел тех, кого весь прошлый день выслеживал Кривощёкий. Два коренастых мужика — неместные возчики — удачно расселись за соседним столом. Оба держались настороженно — тяжело зыркнули в его сторону, отметив, как болтаются в полусажени от пола его ноги, быстро присмотрелись к тарелкам, к хлебным ломтям, высокой супнице из белой глины. Луций выразительно щёлкнул пальцами и указал Кривощёкому, чтоб тот поправил скамейку. Возчики хмыкнули и потеряли к нему всякий интерес. Терпкий и густой запах лошадиного пота шёл от них. Оба были умеренно бородаты и неровно, будто бы наспех, острижены — на космах резко выделялись следы ножниц. Тот, что сидел ближе, был одет в войлочную расстегайку, перепоясанную куском вожжи вместо пояса.

Жрали они такую же гадость, в какую и одевались — дрянную жареную колбасу, нашпигованную чесноком вместо жира. Хозяин даже тарелок им не подал, а бросил на стол чугунный блин сковороды, с которой скворчало и брызгало.

Они молча и жадно принялись жрать — наперебой тыкая вилками. Потом, словно врага прикончив первый голод — насупились и склонили друг к другу равно наморщенные лбы.

— Плохо… — начал тот, что носил расстегайку.

И второй согласно кивнул в ответ.

— Совсем плохо всё! — не унимался первый. Он словно выманивал товарища на откровенность, но тот больше жевал да помалкивал. — За мешок овса уже две серебром берут. Куда уже? Лошадь вон уже покормить дороже стоит, чем самому нажраться… А ей что — сунет морду в торбу, полмешка и нет… Хоть в трактир её вместо себя води… Мясо пока дёшево — горожане наперегонки скот режут.

— Ладно тебе, полмешка за раз-то… — не выдержал, наконец, второй. — У меня обе лошади полмешком сыты!

Первый только отмахнулся от него — не о том, мол, речь. Не о том. А о чём? Да не знаю… И пошла, пошла — настороженная, вполголоса, трепотня: что-то совсем паршиво тут становится. Раньше ездили — город, как город был. А в этот раз с обозом пришли — как-то не так у них тут всё… Бурьяном везде поросло, видел? Улицы заросшие стоят — будто просеки. И поля сорняком наглухо затянуты. Вроде второй раз уж сеять пора, а народ не сеет. И пожар за пожаром. Красные петухи — будто прямо из-под-земли родятся. За оврагом, местные говорят, полгорода сгорело… Так то пригород, не город — избы, не дома… Да не о том сейчас, не о том…

Луций слушал, безучастно жуя печёную козлятину. Сам он уж и забыл, когда в последний раз выпадало есть что‑нибудь, кроме постной крупяной похлебки, но сейчас вкус мяса почему-то оставил его равнодушным. Сначала, при виде принесённой ему тарелки, Луций запаниковал — что начнёт глотать мясные куски не жуя, и тем самым себя выдаст. А потому — долго сидел и уговаривал себя терпеть, не терять степенности. На деле же — через силу и с видимым отвращением ковырял вилкой. Лакомое блюдо — молодое мясцо, сочное, пропечённое, полная серебряная мера за него уплочена. Покойный дядька Орох вполне согласился бы умереть за такое ещё один раз — а вот, гляди ж ты, совсем не лезло внутрь. Луций жевал и сглатывал, словно выполняя неприятную работу.

— Доходный дом сгорел прошлой ночью… — между тем напомнил расстёганный своему спутнику. — Прямо ведь на Ремесленной, в конце которой и стоим. От самой коновязи видно было, как там вовсю полыхает. И знаешь, кум — огонь нет-нет, да как окрасится синим… Видел? Словно приговорили дом-то!

— А может, и приговорили? Откуда тебе знать?

— Да брось, кум — ни одного Духовника рядом не было. Жандармы, и те лишь потом подоспели. Народишко набежал с ведрами, а что делать не знает — то ли тушить, то ли пятиуглиться… Так и стояли, пока крышу не развалило… Эта Ремесленная — и так не слишком-то прямой была, а теперь по неё ещё кругаля давать.

— С чего это?

— Так известно, с чего — с доходным домом, что сгорел, пусть и непонятно пока, да Духовники его, наверняка, задним числом Приговорённым объявят. Смекаешь? А на другой стороне бывшего кузнеца дом, так тот — точно Приговорённый. Меж двух таких домов, сам знаешь — нельзя ездить, лошадей попортишь. Значит, будут теперь новую дорогу мостить — через чьи-то дворы. Народишко и так уже на нас недобро смотрит… А ну, как лошадей начнут к рукам прибирать — мол, камень для мостовых возить нужны лошади. А наши — без дела стоят на самом виду…

— Стоят, и пусть себе стоят… — отрезал его товарищ. — Мы — вольные возчики, нам здешний муниципалитет не указ. С нас лошадьми брать — права не имеют!

— А в лихие времена, кум — на права особо и не посмотрят…

Луций отодвинул от себя блюдо, в котором ковырялся — жестом указал Кривощёкому, что можно прибраться и доесть за ним. Тот шустро похватал с собой поломанные хлебные куски и пристроился поближе ко входу с блюдом мяса на коленях. Медлительный хозяин трактира принёс пенный сидр в высоком кувшине, и под прикрытием его медлительной грузной фигуры Луций незаметно пересел так, чтобы получше слышать.

Край капюшона нависал над глазами, как укромный по́лог — из-под него Луций мог спокойно озирать говоривших, не привлекая внимания. Возчики всё толковали, ёрзая ногами в стоптанных сапогах. За голенищем у одного из них Луций заметил костяную рукоять ножа.

— Так говоришь — неладное тут творится? — спросил тот, что с ножом.

— А я смотрю, кум, ты — словно на одно ухо оглох, да на один глаз окривел… — по-свойски ответил ему расстёганный. — Вроде и смотришь вокруг, а не видишь…

Рослый возчик промолчал, выскребая хлебной коркой край сковороды.

— Зря ты согласился этого чужеземца в город привезти! — сказал тогда расстёганный. Сунул сальную пятерню в густой волос на груди и поскреб там, выразительно покряхтывая. — Это ж явный Болтун, тут даже к бабке не ходи с вопросом…

— В лесах, где сороваты — нету Болтунов, — поправил его вооружённый ножом возчик. — В лесах — Шептуны…

— Да как хочешь… — обиделся расстёганный.

Возчик с ножом задумчиво покрутил перед бородой хлебной коркой, потом рассмотрел гарь на её боку и швырнул обратно в сковороду.

— И чего? — вопросил он, придвигаясь к своему собеседнику так, что стол просел под его локтями.

Теперь Луций с трудом различал слова.

— Ты как знаешь, кум, — вполголоса сообщил расстёганный и беспокойно оглянулся… к счастью — не на него. — Ты как знаешь, а я бы не ждал, пока здешняя хмарь мне печёнку проест…

— Чего? — удивился тот.

— Пока злой ветер нам песка за шиворот не намёл… — пояснил расстёганный ещё более туманно.

— Слушай, кум, ты можешь мне нормально сказать? — рассердился тот, что с ножом. — Свои ж люди — так чего передо мной словами крутишь, как псина хвостом?!

— Говорю, что валить надо! — зашипел тогда расстёганный, также наваливаясь локтями на стол. — Валить подальше отседава, кум… Теперь же — запрягать лошадей, выкупать у Урядника грамоту на выезд и… восвояси.

— Так мы ж наняты! — удивился возчик. — И сюда обозу было уплачено, и на обратный путь.

— А когда он будет — путь-то обратный?

— Наниматель сказал, что груза ждём…

— Тю… Того груза, что нам старик этот наобещал?

— Ага! Сюда, мол, один полный сундук, а отсюда — пустой, с одной безделушкой в полпуда весом примерно…

— Кум, очнись! Надурил он тебя!

— Нет… так дела не делаются… — упёрся тот, что с ножом. — Пусть и странный человек нас нанял, да зато нежадный — и сюда мы почти порожняком шли… и обратно, он сказал, что налегке пойдём. А платит-то — серебром, как за полные возы!

— И что толку с того серебра, если оно в Колодец всё одно полетит? — не сдавался расстёганный. — Стоим уж вторую неделю около Колодца, а тут уж и Воскресенье — вот оно, рядышком! Да и лошадей прокормить — серебра не напасёшься. Они ж, что стоят, что тянут — жрут-то одинаково. В последний раз за овёс плату брали — я за весь обоз рассчитался… аж тридцать серебряных отдал!

— Да, полно тебе — неужто все тридцать? — усомнился тот, что с ножом. — Это ж как на месяц!

— Не веришь мне, кум? — вконец оскорбился расстёганный. — Что ж мне … опятиуглиться перед тобой?

Тот, подумал и махнул тяжёлой рукой — полно, мол, верю… свои же люди. Родственники, пусть и названные…

— Предлагаешь совсем пустыми в путь отправиться? Груза-то и попутного никакого нет.

— Ну… — уклончиво залебезил перед ним расстёганный. — Когда мне говорят: «Нет, нету…», я-то слышу: «Как бы есть…, но немного.» Я тут — походил по этой Ремесленной туда и сюда… Гончары-вон, местные, пакуют понемногу свои побрякушки, ждут какого‑нибудь обоза. Говорят, что на целую телегу не налепили, а неполную грузить — дорого им выходит. И товар хрупкий, мало с кем споловинишься… Поторопить их, так к полудню, глядишь, и отъехать успеем. Я и договорился уж…

— Договорился? — переспросил второй, неожиданно зло прищуриваясь. Луций-то решил было, что рохля он… даром, что силён, как ломовая лошадь. — С каких это пор, кум, ты за весь обоз договариваешься?!

Расстёганный несколько скис, но напора не убавил:

— Да какое там — договариваешься? Скажешь тоже… Какое — за весь обоз? Я так только — за свою телегу и говорил с ними. Они копаются, соломы на горшки свои накручивают, всю подстилку мне извели. Я на них и напустился. Когда, говорю, закончите? Они и отвечают — мол, за полудень уже и увяжем всё. Я и приказал — чтоб к полудню было готово. Так, припугнуть… чтоб на ходу не спали. Я же не с мастером ихним говорил, а с самими трудягами…

— Клиентуру мне распугаешь! — сказал вооруженный возчик сердито, но уже не совсем уверенно.

Помолчали оба, будто подумали каждый о своём…

— А тот-то наниматель наш… ну, тот… чужеземец? — сказал, наконец, тот, что был с ножом. — Он же за два конца заплатил, и за каждый день стоянки — аж на неделю вперёд. И вещи его… Полвоза сундуком занято. С сороватами ссориться — это, знаешь ли… На каждое дерево, что по пути, оглядываться станешь!

— А ты, кум, сгрузи сундук-то… — вкрадчиво предложил расстёганный. — Сгрузи прямо на постоялом дворе, да сдай его смотрителю. Скажи — мол, уже и в дорогу надо, а владелец запропал куда-то… А я — подтвержу.

— Чего мелешь? — воспротивился возчик. — Я — обозный старшина, я словом своим дорожу!

— Да мы все дорожим, — не стал спорить расстёганный. — Слово-то, как известно, не воробей… Вылетело — и топором его не вырубишь. Только ты, кум, когда воробья тут последний раз видел?

— А? — снова насторожился старшина.

— Мухоты сколько стало, ты заметил? Лошади глазами болеют, ноздри все поизъедены. Страдают, лошадки-то… Вчерась, когда тот доходный дом горел — нанесло на коновязь дурного дыму. Лошадь, у Луки вон, хватанула того дыма, видать… С утра вся в поту, поджилками трясёт. Лука ходил вокруг неё, говорит — плохо дело, пот скользкий совсем, словно мылом коняжку обмылили. А у Матвея лошадь споткнулась на ровном месте — едва без копыта не осталась.

— Матвей — сам дурак, раз сунулся с возом между двух домов Приговорённых… — осуждающе заметил старшина.

— Так-то оно так… да у них здесь и не понять уже, где можно ехать, где не можно. В этом городе, похоже, дом Приговорить — что репу из грядки дёрнуть. На въезде целый квартал, вон, погляди — бурьяном выше стен зарос. А теперь и доходный дом, что вчера горел… И купеческий особняк ещё — тот, что через дворы наискось. Этак на полгорода уже горелое пятно! Правильно, что жандармы народ выселяют, у людишек и огороды отняли — новый тракт нужно мостить, пока все кони не передохли. На Громовом тракте — бурьян уже сквозь мостовую лезет…

— Откуда знаешь, что там, на тракте? — нахмурился старшина. — Ты ж утром за овёс рассчитывался…

— Так Фома ночью по нужде выходил, да и забрёл туда.

— Зачем это?

— Говорит — так, полюбопытничать…

— И что там Фома налюбопытничал?

— Ты ж его знаешь, кум… Фома мужик тёртый, даже в дорожные приметы особо не верит… Но тут клянётся, что сам слышал — от булыжника, что в мостовой, только треск идёт… будто в темноте орехи колют. Вон, какие дела… А ты, кум Симон, всё твердишь — слово, мол… слово… Не те нынче времена, чтобы словами дорожить!

— А чем ещё дорожить, как не словами? — тоскливо упрямился старшина. — У возчика слово — крепче вожжей должно быть! Ты — младой ещё, жизни не петришь…

Луцию показалось, что упрямится он больше для виду…

Кривошёкий так кстати промелькнул рядом, и Луций — с виду нетерпеливым жестом, подозвал его к себе.

Не совсем солидно это выглядело — иметь помощника в мальчишечий рост… такому как Эрвину не было нужды наклоняться, ловя ухом распоряжения хозяина, и он слушал его, стоя прямо — как равного. Луций с неудовольствием поморщился, подумав об этом…

Кривощёкий, однако, что-то такое во взгляде Луция уловил — умудрился одновременно и вытянуться, и скрючиться в пояснице… Кивал он так часто, что со стороны было ясно — только чрезвычайная почтительность удерживает его на месте, а не то давно бы сорвался бы с места и кинулся исполнять. Луций демонстративным взмахом руки отослал Кривощёкого в сторону возчиков. Те заметили его жест и разом подобрались. Расстёганный обеспокоенно зашарил по столу в поисках двузубой вилки, а старшина Симон незаметно свесил руку и подтянул правый сапог поближе — так, чтобы раструб голенища был в пределах досягаемости.

Луций даже подумал — метнись сейчас Кривощёкий мимо них к двери трактира, возчик без раздумий саданул бы его ножом под лопатку. И, скорее всего — так бы и случилось. Кривощёкий, конечно же, не стал рисковать — останавливаясь через каждый шаг, он подходил к возчикам со стороны расстёганного, безошибочно посчитав его менее опасным.

— Тебе чего, пацан? — спросил тот.

— Добрые господа, — услышал Луций ответный осторожный шепоток. — Мой хозяин пожелал угостить вас… и поговорить с вами о деле.