Горячее лето

XV

— Пошли ты, пожалуйста, полдюжины мальчишек, — уговаривал Хазаров, — а этого не тронь. Много ли у меня таких?

— Хорошего-то и послать, — стоял на своем Березов.

— А комбайнера во время уборочной послал бы? — ядовито спросил Хазаров.

Березов добивался отсрочки отпуска рабочему, которому профсоюз решил выдать путевку в южный санаторий.

— Послал бы… если надо.

Хазаров вскочил из-за стола, кинулся к Березову, точно хотел выгнать его из конторки, но тот стоял, как скала, сложив руки на груди, загородивши своей огромной фигурой дверь — не сдвинешь, не перескочишь, не обойдешь.

— Значит, договорились, Платон Петрович?

— Ну и упрям! Не дай бог, — Хазаров тяжело опустился на стул.

— С кем поведешься, от того и наберешься, — невозмутимо парировал Березов.

— Но ты же наседаешь сверх всякой меры!

— О человеке разговор. Не страшно и перехватить.

«Тяжеленько разговаривать с Хазаровым, — размышлял Березов, выходя из конторы. — Впрочем, и Хазарову нелегко. Один за все в ответе… На юг путевка, в Крым, в Алушту. Черт возьми, а может, настанет время, когда заберу я Варю да сынов и махну в Алушту! Худеет Варя моя… Стоп, об Иване забыл поговорить».

Он вернулся к Хазарову и провел еще один тяжелый разговор. За умелого механика Хазаров сразу ухватился, но по мере того, как Березов «подбрасывал» ему одно за другим «особые качества» Агафоненко — инвалид, с чаркой дружит, с трех мест вылетал, — Хазаров закипал и фыркал, как перегретый самовар.

На стройке Березову стало сразу веселее. Знакомая обстановка, родные сердцу картины. Вон Петька Проскурин работает: на пользу ему пошли экскурсии.

Проскурин подхватывает тяжелый шлаковый кирпич у подручного всякий раз на одинаковой высоте, плавным движением опускает его точно на место. Одно ровное движение кельмой — очистить выдавшийся из шва раствор, затем еще два взмаха — подготовка разостланного раствора для следующего кирпича — и операция повторяется. Просто! Стиль вырабатывается.

С утра до трех часов дня Березов занимался обычной плотницкой работой. Два часа — с трех до пяти — принимал посетителей и вершил всякие профсоюзные дела. Ровно в пять он шел к доске показателей, молчаливо стирал итоги прошлого дня и наносил мелом новые. За ним к доске подходили рабочие. Со дня на день «болельщиков» становилось больше.

Сегодня здесь было несколько десятков человек.

— Опять первым Костюка пишешь, Березов?

— По заслугам и место.

— К каменщикам неравнодушен. Своих друзей — плотников — забываешь.

— Рад бы в рай, да грехи, вишь, мешают. Цифры сверху донизу Березов писал всегда сам. Сначала он вытягивался во весь рост, доставая первую графу, а под конец сгибался до земли.

Когда он дошел до середины доски, послышались голоса:

— Все ясно. Ставь точку, профком. Ниже уровня неинтересно.

— Ни-ни! Никого обижать не хочу. Семенов здесь? — спросил Березов, поставив последние цифры.

— Нету Семенова. Егоров здесь, бригадир.

— Ну вот, Егорыч, видишь?

— Вижу… Вижу — Проскурин на верхотуру ползет.

— Хитер мужик. А почему твой Семенов упорно в хвосте держится?

— Дай срок…

— Сколько? Пятилетки хватит?

Раздался смех.

Петя Проскурин, конечно, здесь. Хмурый-прехмурый: если уж до сих пор Костюка не догнал, так до заводских каменщиков далеко-далеко.

— Хм-м… — бурчал он себе под нос. — Ползет… Я бы прыгнул, небось…

— Вот вам, товарищи, наша работа в цифрах. Скромно. На заводе…

— На заводе! — послышался приглушенный, хрипловатый, точно простуженный, голос Проскурина. — Какое может быть сравнение.

— Это почему?

— Масштабность разная. У нас — кладка что ли? Сплошные простенки да углы. Мука. Развернуться негде. Я бы вот взял на месте инженеров и поставил один дом в десять этажей — от завода до колхозного поля! Никакой возни. В нем бы разместилось все население поселка.

— Погоди-ка, Петро…

— А я бы построил, — упрямо повторил Проскурин.

— Что, друже, тускло выглядишь?

Березов взял Егорова под руку, когда все разошлись.

— Гм-м… Рядом с тобой — все равно, как луна возле солнца.

— Отчего ты сегодня злой? Моя доска пришлась не по нраву?

Березов и Егоров были старыми приятелями. Не на первой стройке они работали вместе. Между ними издавна сложились добрососедские отношения. Они любили, подтрунить друг над другом.

— Председатель… Фигура! На глазах вырос, — с легкой иронией говорил Егоров, поднимая руку вверх, чтобы показать, какая перед ним «фигура».

— Добре. Сочно говоришь. Язык у тебя иной раз с искрой. Люблю. А кто языком — тот и на работе, — добродушно усмехался Березов. — Это, как правило.

— Где уж нам… В середняках ходим.

Они шагали по улице, продолжая ироническую перепалку. Березов старался попасть в ногу со своим низкорослым приятелем и все время сбивался.

— Хороший у тебя нрав, Егорыч, спокойный, кроткий.

— Душа радуется, когда начальство хвалит.

— Убрать бы у тебя Петьку Проскурина… Хочешь, похлопочу? И тогда тихая, безоблачная жизнь обеспечена.

— А ведь ты, кажись, палку перегибаешь, — заметил Егоров с сильной язвинкой в тоне. — Передвигать людей — не твоего профсоюзного ума дело. Боюсь, как бы Платон Петрович бока тебе не наломал… за превышение власти.

— А ну-ка, погоди шутки отпускать. Серьезный разговор есть. Слушай.

— Стоит ли? Досыта сегодня наслушался великомудростей.

— Ты с графиком Карпова знаком?

— Слышал.

— Слышал? Только-то? А вот Проскурин влезает в график по-настоящему. Болеет.

— Ты это к чему? — кинул косой взгляд Егоров.

— Да вот к тому… С Березовым готов полдня язык чесать, а как до дела — молчок? Неужели твою старую голову так-таки ни одна мыслишка не тревожит?

— Да ведь тревожить-то она тревожит…

— Насчет чего, к примеру?

— Ну, хоть бы взять междуэтажное перекрытие… Ведь щиты для него на площадке делаются — видишь, вон? Если бы эти щиты в деревообделочном цехе изготовлять — дешевле обошлось.

— Способнее? Так в чем же загвоздка?

— Кто ее знает… Не хотят, что ли, этак-то… Я в такие дела встревать не любитель. Начнут допекать…

— Боишься за свои бока? — критически насмешливо сверху вниз оглядел приятеля Березов. — В случае чего, зови. Явлюсь перед тобой, как лист перед травой!.. Пиши рацпредложение. Вот тебе блокнот и карандаш.

— Ишь ты… Председатель! — все еще с подковыркой, но и с невольным одобрением сказал Егоров, поддаваясь обаянию приятеля. — И ростом вышел. И голова на месте. И кровь, видно, с годами не стынет.