Горячее лето

XXI

Времени остро не хватало. Дни шли, летели, мелькали. Составлялся график потока. Березов постарался, чтобы с предложениями, с советами к Карпову пошли и Егоров, и Петя Проскурин, и Иван Агафоненко, и ветеран штукатур Черемных. Каждый полагал, что его предложение обойти никак невозможно. График трещал, график ломался. А что поделаешь?

В этот день, вскочив с постели раньше обычного, Владимир с наслаждением умылся до пояса холодной водой под краном, накрепко растер плечи, грудь, спину полотенцем. Когда вышел из дома, тело еще приятно горело.

Он долго любовался степью. Казалось, все вокруг стало ярче: и зеленые бескрайние поля, и рядки подросших молодых тополей, и солнце, подымающееся над заводом, нестерпимо сияющее… Может быть, и она в ту же самую минуту смотрела из-под руки на солнце?

Иван Агафоненко возился возле растворомешалок. Вчера его не было на работе. Карпов спросил, что случилось.

— Прогулял, товарищ старший лейтенант, — ответил тот сумрачно.

— Без причины?

— У артельщиков накануне был. На юбилей пригласили. Ну и…

— А жена?

— Я с женой не хожу. Куда ей с таким… бородатым.

— Приглашать пробовал?

— Да у меня холостые компании по преимуществу.

«Иван, Иван, — хотелось сказать ему, — ты можешь быть очень счастливым». Карпов не сказал, сообразив, что в таких обстоятельствах слов мало. «Грузить тебя надо, так нагружать, чтобы часу свободного не оставалось, — подумал Карпов. — Нужно с Березовым обмозговать».

И все-таки чувство подъема не исчезло. Весь день Владимир работал в состоянии светлого предчувствия.

Ее нет рядом, но она совсем близко. В любой момент они отделены друг от друга лишь получасом. Он знал, что Тоня сегодня обязательно придет. Чувство близости было до того осязаемо, что иногда он оглядывался в надежде встретить ее взгляд.

Вскоре после концерта самодеятельности Тоня позвонила, пригласила в цех. Хазаров кисло морщился: сорвут, дескать, деревообделочники поставку щитов и оставят на бобах… В цехе говорили много, спорили бурно. В комсомольское обязательство вписали пункт о щитах, которые должен изготовить участок Тони. Сутулый курносый начальник жался и кряхтел, но против молодежи не пошел.

Потом Владимир провожал Тоню до дома. Она была тихой, чуть не молчаливой. Неожиданных вопросов не задавала. Даже о следующей встрече они не условились.

…Она пришла после работы рассказать, как идет подготовка к изготовлению щитов. Он развернул перед ней график — «почти окончательный». Все рассчитано и отработано, как расписание поездов!

Темно-синий вечер возник где-то в степи, над полями, и неслышно подступил к городу. На небе зажигаются звезды, на земле — огни. Тускло, будто сквозь занавеску, виднеется сквозь легкие облачка луна. Свежий степной ветерок изредка пробежит верхушками деревьев, те ответят одному ему понятным шепотом, и снова все смолкнет. Такие вечера бывают в ту пору, когда лето пришло на смену весне. Не умолкает только смех в скверах, за кустами желтой акации.

— Дом техники, смотри, — показывала Тоня на новые здания. — А это будущая центральная городская библиотека. Весь этот корпус с трехметровыми окнами — читальный зал.

Она знала и любила свой город. Он вырастал у нее на глазах. В войну сюда переехали два завода с Украины. Не только полушубки да пимы отправлял город на фронт!..

— Вот там, за рекой, будет строиться «Сельмаш». А тут — новый центр. Видишь, деревянные домишки отступили на задворки? Я слушала лекцию городского архитектора…

Неприметно для себя они больше всего говорили о будущем. Здесь будет завод, там новый квартал, дальше — площадь с огромным цветником. Они не мечтали и даже не просто верили — они знали.

Они не делили будущее. Оно было общим.

Вдоль улицы тянется аллея из кленов. Сквозь их сходящиеся наверху в сплошной массив кроны и не разглядишь выплывший из-за облачка лунный диск — он только угадывается где-то слева. Свет и тени причудливо перемешались, рисуя неуловимо тонкие узоры на земле, на стволах деревьев, на лицах. Время от времени с мягким шорохом проносятся за деревьями машины, разбрасывая по аллее быстро бегущие световые блики.

— Хороший у нас город. И хорошеет год от года, — сказала Тоня.

— А Ленинград? — с явным лукавством спросил Владимир.

— И Ленинград… Но здесь я выросла. Ты не бывал в степи, когда колосится пшеница? А на Ясном озере? А в наших березовых колках осенью?.. Ты не бывал!

Он не видел ее лица, но чувствовал улыбку, которой не сдержать.

— Не бывал…

Тоня знала, что он тоже улыбается. Она знала и как он, улыбается: в щелки сощурил глаза и слегка сморщил нос. Она любила, когда его глаза смеялись.

— Но — буду! — сказал Владимир после паузы.

«А в тайге я бывал, гулял с Маней возле лесного озера. Говорила ли она Тоне? — подумал он, крепче прижимая ее руку к боку. — Если спросит, сразу признаюсь».

Тоня спросила о другом:

— Володя, где же та… что с войны тебя ждала?

— Она меня не ждала.

— Не ждала? Тебя? Не верю! Не понимаю… До свидания, Володя. Это мой дом.

Не дав ему опомниться, она скрылась в темном проеме двери.

…Владимир бесцельно бродил по городу. Возвращаться домой не хотелось. Изредка попадались запоздалые прохожие — одиночки или потерявшие счет времени пары. Тихая ночь берегла сон города, чтобы он, город-труженик, проснувшись поутру, с новыми силами взялся за работу.