Горячее лето

XXXVIII

Владимир увидел Хазарова издали. Платон Петрович шел из города к поселку крупным шагом — как ходил он до отпуска. Что-то произошло.

Владимир знал, что Хазаров одинок, что у него нет семьи. Одиночество — вещь не сладкая. Следовало бы быть к Платону Петровичу повнимательнее, обращаться с ним теплее.

Приехал Хазаров нелюдимым. Сначала делал вид, что равнодушен к Степному, но скоро начал «срываться». От внимания Карпова не ускользнули вечерние, почти что тайные посещения им стройки. Какое уж там равнодушие!

Хазаров шел прямиком, минуя улицы поселка. На нем вышитая полотняная косоворотка. Ворот расстегнут так, что видна часть волосатой груди. Похудевшее лицо налито краской. В правой руке он сжимает лист бумаги.

Подойдя к Карпову вплотную, Хазаров молча протянул ему этот лист с текстом, напечатанным на машинке. Никогда раньше Владимиру не случалось видеть, чтобы у Хазарова тряслись руки. А сейчас заметно вздрагивали. Выражение глаз было каким-то неопределенным: и растерянность, и суровость, и радость можно уловить в них.

Одним взглядом схватив главное содержание бумаги, Карпов воскликнул:

— Поздравляю, Платон Петрович!

— С чем? — спросил Хазаров настораживаясь.

— …с возвращением из отпуска, — добавил Карпов, соображая, что его первые слова были сказаны некстати и таким тоном, как будто он поздравлял человека с новым большим назначением, с повышением. — Значит, отдых кончен, Платон Петрович?

Хазаров дышал громко и трудно. Запавшие щеки раздувались. Казалось, от него дышит жаром.

— К черту отдых! Какой там отдых…

Это было сказано от души. Глаза сверкнули, точно на угли подуло ветром. Но порыв ветра стих, и угли тотчас потемнели.

— Просто… просто хочется сказать…

Говорить ему было совсем не просто. Он хотел вымолвить что-то важное, большое, нужное — и не мог.

— Ну, сами знаете. Хотели выгнать… Выгнать хотели! И… и пожалели. Вот я и рад!

— Вы всегда преувеличиваете, Платон Петрович.

— Я преувеличиваю? — рассердился он. — Не надо, не либеральничайте. Нет смысла смягчать.

— Но…

— Я все, все знаю. Не хочу слушать подслащенную ложь. А вот вы… знаете ли вы… — Хазаров поперхнулся. Он овладел собой, вскинул голову. Взгляд его был светел. — Знаете ли вы, что я тогда добивался вашего ухода с поселка?!

Угадывая, что старый строитель вот-вот готов просить у него прощения, Карпов поспешил отойти к остановившемуся крану.

Хазаров в начале своей строительной деятельности еще застал «козоносов» — людей, которые при помощи рогатых деревянных носилок, подвешенных за спину, подымали на своих плечах все здание, перетаскивая снизу вверх за один прием по два десятка кирпичей. Давно ли это было? Все меняется на глазах… если глаза зрячие. А особенно в последнее время. Как же так получилось, что он очень многое просмотрел?

Войдя в контору, Хазаров громко поздоровался, сунул бумагу в руки подскочившему на стуле Семкину и прошел в свой кабинет. Следом явился Семкин.

— Наконец-то! — сказал тот, с искренним удовольствием потирая руки, точно в предвкушении награды. — Извелся, вас ожидаючи, Платон Петрович.

— Так-таки и ждал?

— А как же! Видит бог — страдал, как великомученик. Хлебнул горя. Он же меня заставлял считать черт-те что! И требовал получать результаты, которые ему угодны.

— Действительно, черт-те что, — неопределенно протянул Хазаров.

— С ним плохи шутки, Платон Петрович, — доверительно склонился к столу старший писарь. — Опыта и знаний — с гулькин нос… Какое сравнение может быть… А вот форсу — хоть отбавляй. И крут, знаете ли, крут — возможности нет!

Хазаров поморщился. Речь шла, конечно, о Карпове. Слушать излияния Семкина было противно. В них перемешивались лесть и мелкая клевета. Семкин, наверняка, рассчитывал сыграть на ссоре начальства.

— Ладно. Оставь такие разговорчики.

— Я вот только главное-то доскажу, Платон Петрович, уж вы позвольте. Он, знаете ли, собирался меня уволить, ей-богу. И сделал бы, глазом не моргнул. А почему? Силу чувствует. Мы-то с вами понимаем — не маленькие: рука у него в заводоуправлении. Сам… — Хотя в комнате, кроме них, никого не было, Семкин счел нужным обернуться и зашептал: — Сам Мироненко ему благоволит. Дочка, вишь ли, на выданье… Ха-ха, в зятья, прочит.

— Что?! Откуда ты это взял? — спросил Хазаров так громко, что Семкин отскочил, а потом деланно засмеялся.

— Яснее ясного, — сказал он, облизывая сухие губы. — Разве вы не замечали? Весь поселок говорит.

Хазаров не поверил, что «весь поселок говорит», хотя однажды сам слышал сплетню.

Так вот где источник пошлых слухов!

Слова Семкина текли ровно и вызывали отвращение. Этому человеку он, начальник стройучастка, доверял! Семкин не только вел бухгалтерию, но иногда ему поручалось и составление кое-каких важных бумаг. Как раз перед собранием, он готовил Хазарову материалы для выступления.

— Извините… Отвлекаю от дел? Сию минуточку уйду. Я так рад! Всеми помыслами.

Хазаров смотрел на него так, точно видел в первый раз. Он знал, что когда-то Семкин служил в стройуправлении, потом перешел на Степной. Хазарову приводилось бывать у Семкина дома, выпивать стопку-другую водки или кварту подпольной браги, закусывать помидорами «любительского» посола и отличными хрустящими рыжиками, которые для него щедро метала на стол запасливая Семичиха. Хозяин, подвыпив, жаловался, что его «съел» Ивянский, этот чистоплюй, с позволения сказать. И за что? За несколько десятков кирпича для погреба. Ну, да ведь долг платежом красен. Достаточно было на Ивянского кое-куда «стукнуть», чтобы он целый год кряду ходил сморщенным, как тот соленый огурец.

Впрочем, таким полупьяным разговорам Хазаров не придавал серьезного значения. Конечно, Семкин не вызывал к себе симпатий, но он достаточно аккуратен, педантичен в отношении документации, исполнителен. Чего же еще надо? Дальше начальник не заглядывал — некогда было.

На лице у Семкина плавала улыбка. На длинной жилистой, словно из мочала, шее непрерывно что-то двигалось.

Не так давно Хазаров позволял ему говорить об инженера Карпове примерно такие слова: «Охота же вам нервы трепать, душу на него растрачивать. С ним надо разделаться решительно, единым махом». Вполне возможно, что эти речи в свое время сыграли определенную роль.

— Собирался, говоришь, уволить? За что же?

— За все. К каждому шагу придирался. Бумаги принесу на подпись — обязательно не потрафлю. Официальные отношения лежат днями, а ему прежде подавай экономические расчеты, заявления рабочих. Измучился с ним духом и телом. Однажды он мне заявляет: «Какой вы, Семкин, к черту на рога, строитель! Простой график составить не умеете». Видали, куда загнул? Вот он каков, голубчик!

— И в самом деле — не умеешь?

— Всякому свое. Жизнь прожил — не умел, так уж…

— Так уж и господу богу решил представиться неучем? Он добрый — простит, — закончил за него Хазаров.

Семкин умолк, почувствовав, наконец, в голосе начальника холод. Он изумленно посмотрел на шефа, с трудом начиная разбираться в происходящем. На физиономии застыло такое выражение, словно он только что получил затрещину.

И Хазаров тоже молчал, задумавшись на минуту, потом заговорил тихо и медленно, для себя, словно старался уяснить трудную проблему.

— Шел, шел человек и вдруг очутился на краю пропасти… Вот как бывает. А почему? Потому, что смотрел только себе под ноги, вокруг ничего не хотел видеть. Вперед взгляда не бросал. Выходит, без глаз жил человек. И в людях видел только плотников, каменщиков и… писарей!

Начальник поднял глаза. Семкин попятился и прилип к стене — так суров был взгляд Хазарова.

— Вот чего не пойму: как же Карпов терпел вас, гражданин Семкин? Удивительно. Он-то ведь зорче меня! Разглядел, наверное. Понимаете ли вы, кого хотели опорочить? Впрочем, безусловно понимаете! Так вот, гражданин писарь… работку вам придется поискать. На Степном — не рекомендую.