Горячее лето

XXXVI

Закат полыхает, как пожар. Кажется — это пшеница на западе занялась огнем или колосья, напоенные солнечной энергией, бросают отсветы в полнеба. Внизу небо ярко-желтое и светло-оранжевое, как раскаленный металл, а выше — вишнево-красное. Неуловимой сменой расцветок красный переходит в зеленовато-голубые и синие тона.

На фоне заката возникают фигуры и группами направляются к Степному. На поселке издали узнают идущих. Их встречают, как гостей.

И в самом деле, это гости. В получасе ходьбы от поселка расположился колхозный полевой стан. До села со стана далеко. На Степном весело. Девушки-колхозницы завели дружбу с комсомольцами-строителями.

Общий шумный разговор начинается, как правило, возле стенгазеты и Доски показателей. Горе незадачливым: засмеют, заклюют! Звонкие голоса не дают пощады:

— Вниз, товарищ, съехал. Держись, парень! В калошу сядешь.

— Э-э, гляньте, Ваня восемьдесят процентов отгрохал. Употел, поди!

— Говорят, он солнечного удара боится. В тени любит посидеть.

— К нам бы его в бригаду — снопы вязать.

— Ой, что вы, девушки, он пальчики уколет!

Веселые перепалки вспыхивают тут и там. До глубокой ночи поет и смеется Степной поселок.

Девушки оказались разборчивыми.

— Самостоятельный парень, — говорили они между собой. — На поселке — лучший маляр.

А о другом отзывались так:

— И что ты в нем нашла, Анка? Глаза-то вроде синие, ну чуб кудрявый — ничего не скажешь. Да вот напасть — под чубом-то пусто. Смотри! От таких лучше подальше.

Петя Проскурин определенно пользовался успехом. Про него девчата даже «положительную» частушку сложили.

Полюбилась ему Паня Кондакова, молоденькая вязальщица, девушка с теплыми, слегка прищуренными глазами. Ростом Паня почти что с него. Гибка, как молодое деревцо. Да и светлые волосы ее — точно крона березки осенью.

Впервые она обратила на себя внимание Петра довольно ехидным замечанием в адрес кладки одного из домов: «Швы-то в два пальца. Чего ж не в кулак? Ах, да, у вас ведь скоростные методы». Он тогда полюбопытствовал, какая у Пани специальность.

— Когда надо — на поле работаю. А вообще-то я… знаешь, кто? Угадай!

— Кто?

— Каменщица.

— Ну, это ты брось. Таких специальностей в колхозе не бывает.

— Девушки, девушки! Айда все сюда, смотрите: человек с Луны без парашюта свалился. И как это он не расшибся! Вот только малость мозги повредил.

— Ха-ха-ха!

И попал Петр под неотразимую атаку.

— Ты что, в деревне не бывал?

— Он все по тротуарам да по проспектам…

— Скотный двор валится, коровы зимой холодают.

— Э, ему и горя мало, по карточке мясо получает. Первая категория — целое кило на месяц!

— Школу всю войну не чинили.

— А клуб? В декабре пригласим — гопака плясать. Сядешь — враз к скамейке примерзнешь.

— Да!.. Вот вам, девушки, и «Проскурин, милый Петя — лучший каменщик на свете»! Мы-то о нем вообразили.

— Понятно? — спросила Паня.

— Ясно, — согласился Петр, ожесточенно вытирая вспотевший лоб и глядя в землю.

Но вскоре он доказал, что ему еще не все было ясно: спросил, почему девушка стала каменщицей. Неужели, дескать, парней не нашлось? Паня обиделась. Вечер был безнадежно испорчен. Целый час она доказывала, что на кирпичной кладке может потягаться чуть ли не с ним самим. В этом, конечно, убедить Проскурина было нельзя, но Паня права свои отстояла. Испорченный вечер сблизил их, даже подружил.

И вот Петя Проскурин сменил беспорядочную челку на лбу солидным зачесом назад. Умываясь после работы, стал тратить под два ведра воды. Вместо прежнего коротковатого и тесноватого пиджака да армейских брюк приобрел просторный и модный костюм с накладными карманами. Влетел в копеечку этот костюм. Ордер пришлось покупать у «жучков» на толкучке.

Галстук цвета бордо со светлыми стрелами Петр научился завязывать роскошно широким узлом. На руке у него появились часы со светящимся циферблатом. Два-три раза в неделю просил соседку утюжить брюки. Он заметно похорошел. Исчезло с лица выражение недовольства и обиды. В движениях появилась солидная уверенность, в манерах строгость.

…Звенели над поселком песни. Потом все стихало. Группы и пары направлялись в степь. Строители шли провожать колхозниц к стану.

— Люблю нашу степь, Паня. А ты? — спрашивал Петр.

Оказалось, что и он и она любили степь, звезды и настороженную тишину ночи. Шли стерней и говорили, как перед длительной разлукой. Сзади остался город. Они шагали в темень. Паня чутьем угадывала дорогу.

Петр рассказывал о недавно прочитанной книжке, автобиографии московского каменщика, лауреата. Березов дал. Этого каменщика приглашали даже за границу. Здорово, а?

Лучшего слушателя, чем Паня, и желать было не надо. Она слушает чутко, подхватывает мысли на лету, вставляет свои меткие словечки.

— Бывают же такие люди, Паня, на земле. Самый лучший! Чемпион… Знаешь, Паня… Есть у меня мечта. Большая-большая мечта. Заветная.

— Стать чемпионом?

— Да! Пусть не в таком масштабе… Ну, хотя бы самым первым в городе. Как ты думаешь, смогу?

Справа замелькал огонек. Это — стан. Они изменили направление пути.

До сих пор Петр носил свою тайну-мечту в сердце, никому не высказывал. От Пани у него теперь секретов нет. Как тот огонек, маячила перед ним мечта о славе.

Издали, от полевого стана, доносилась песня:

Чистый, чуть вибрирующий голос мог принадлежать только хорошей и обязательно влюбленной девушке. Такой, как Паня. Но… любит ли Паня? Откуда он это взял?

Паня ответила:

— Сможешь, Петя.

— Ты веришь мне? Ты искренне говоришь, Паня?

— Иначе не умею.

— Паня, Паня! Я добьюсь. На Степном мое звено первое. Я догоню и заводских каменщиков!

Петр смолк. Ему хотелось рассказать, как, стоя на возводимой стене, он в свободную минуту смотрит в степь и ищет ее, Паню, глазами. Как ему хочется, чтобы она читала о нем в газетах, слышала о нем по радио.

Он не заметил, что Паня чуть отстранилась, точно прочла его мысли и немного испугалась их.