Горячее лето

V

Апрельская пора. Островерхие травины, проткнувшиеся из земли. Треснувшие тополевые почки. Лужи, пленившие солнце. Скворцы, приветствующие родину радостными кликами…

Весной Мироненко чувствовал себя немножко деревенским. Ведь и травины, и почки, и лужи, и скворцы приходят из детства, из степного села, от одинокой березы возле хаты-мазанки, от дуплянки для птиц, водруженной на самой макушке той березы. Они приходят каждый год. Даже на фронте приходили. В апреле сорок пятого на Дунае дуплянка снилась.

«Годы приносят опыт. Годы приносят старость», — прочитал Мироненко однажды в какой-то книжке, и слова эти запомнились. Весна принесла глухие боли в крестце. Как перед дождем — так ноет поясница неотступно. В первый раз это случилось во время разговора с молодым специалистом Карповым.

А дочка зачастила в спортзал «Спартака» — баскетбол, тренировки, встречи, блеск в глазах: мы им дали прикурить! Фу ты — «дали прикурить»…

На посевную со стройки возьмут сотни три рабочих — как выполнять план? В горкоме жмут: темпы! Давай, наращивай темпы!

И бед у людей с приходом весны не поубавилось: рушатся подмываемые вешними водами землянки, протекают бараки, тощими стали продовольственные карточки. Все это в парткоме собирается, как в фокусе.

Откровенно говоря, Мироненко казалось, что Карпов должен зайти в партком снова. На худой конец, хотя бы за откреплением с партийного учета. Он не появлялся. Тревога, оставшаяся после беседы с ним, не гасла. Ведь в самом деле на Степном трудная обстановка. «Ничего, надо ухватиться за основное звено, — успокаивал себя Мироненко, — и вытащить всю цепь. Основное звено — это завод».

Карпов тем временем писал заявления. Напишет и носит в кармане день, а вечером порвет: не те выражения, злости мало, одна горечь. Потом решился, пришел в приемную начальника стройуправления, положил заявление на секретарский стол и поспешно ретировался. Хорошо, что приемная была пуста. Не хотелось вопросов и осуждающих взглядов. Что-то тягостное, дезертирское ощущал Карпов в своем поступке. Проходя мимо парткома, он подумал: «Сюда я больше не ходок».

На Степном у своих домов встретил Семкина.

— Платон Петрович в контору требует, — сказал тот.

Хазаров был в хорошем расположении духа. Он посмеивался и шутил. Ни капли не смущаясь, заявил, что добился согласия стройуправления дать силовую электропроводку к растворомешалкам, и приказал Карпову командовать их запуском.

Карпов был озадачен. Он хотел отказаться, но смолчал.

Вечером домой принесли сразу две телеграммы, обе — из Ленинграда. Ася звала возвращаться, мама сообщала о выезде к нему… Карпов смотрел на телеграммы с испугом.

Вот кончится война… Вот закончу институт… Последующее время неизменно рисовалось в сиянии и сверкании, в предчувствии счастья, в радостях большой любви и захватывающей дух работы, в неизбежно грядущем успехе. А жизнь взяла да и завернула куда-то в закоулок.

Первым ощущением был протест. Обратный путь к Асе заказан. Потом промелькнула жалость к ней и к себе: зачем давить любовь? Не справедливее ли дать ей свободу — пусть ведет, куда хочет!

А мама уже на пути в Сибирь. Из Ленинграда — в Сибирь! Добровольно. Увы, не совсем добровольно — вслед за сыном. За тем самым сыном, который здесь успел подать заявление об уходе…

Утром Владимир Карпов пошел не на работу, а в стройуправление. Он шагал быстро, не разбирая дороги. Ворвется к управляющему Боровому и… Дальше он ничего не формулировал: пусть выльется все, что чувствуется.

Вошел в приемную и увидел секретаршу, молодую женщину. Она, склонившись над столом, писала левой рукой. Блузка голубоватой белизны подчеркивала матовую смуглость шеи и лица. В профиль оно строгостью и правильностью рисунка напомнило ему Асю.

— Слушаю вас, товарищ.

Она распрямилась, и Карпов увидел, что секретарша однорукая: правый рукав блузки аккуратно подвернут и подколот.

— Товарищ?.. — вопросительно повторила она, видя замешательство посетителя. — Ага, понимаю: вы товарищ Карпов.

— Я передал заявление на имя Борового.

— Да, помню. — Она внимательно оглядела Карпова и вдруг сочувственно улыбнулась: — Вы его забрать хотите?

— Гм-м, если…

— Сию минуту узнаю.

Она скрылась за дверью начальника, потом вышла как будто бы опечаленная.

— Товарищ Боровой передал заявление в партком. Видно, вечером, когда меня уже не было.

Владимир почувствовал, что понравился секретарше. И она показалась ему симпатичной.

— Садитесь. Я до парткома дойду.

Владимир не успел и не посмел возразить.

Секретарша вернулась и сказала опять с огорчением и сочувствием:

— Оно у Мироненко в столе.

— Простите, — буркнул Владимир и поспешил уйти, озадаченный сочувствием, почти жалостью во взгляде женщины.

Сразу же по приходе на Степной он занялся растворомешалками. Он пробовал каждую гайку, каждую шестеренку. Стоит включить моторы — и растворомешалки завертятся. Он ощупывал их, как врач пациентов.

Хазаров не подходил ни день, ни два. Он только изредка посматривал издали да торопил проводку кабеля.

В работе сердце Карпова оттаивало, а вечерами снова поддавалось серой тоске.