Горячее лето

II

Низко полз туман. На глазах он редел, таял и бесследно исчезал. Над полями проносился влажный ветерок. Дышала степь, проснувшаяся от зимней спячки. На востоке вставало крутобокое солнце.

Поселок просыпался. Из домов выходили люди, на миг останавливались, встреченные ветром и солнцем в лицо, бросали взгляды на степь. Весна…

Карпов шел краем поселка вдоль строящихся домов.

Горки недавно вырытой земли еще не успели просохнуть. Возле них легли ровные серые ленты фундаментов. Затертый, слегка шероховатый бетон радовал глаз, так и тянуло прикоснуться к нему ладонью и почувствовать приятную прохладу под рукой. Повсюду штабеля крупных темно-серых шлакобетонных камней, ожидающие своей очереди пойти в дело, и обычного строительного кирпича, сохранившего горячий цвет пламени. Привлекал взор свежий сосновый тес. Как росинки, поблескивали на досках прозрачные капли смолы. Доски сохранили острый лесной запах, который смешивался с ароматами весенней степи.

Вот здесь будет дом. Новый дом. И тут. И там… Пусть в конце концов скромные дома — не хоромы, что ж поделаешь. Можно и без р-романтики.

Четыре немыслимых военных года Владимиру Карпову привелось разрушать плоды человеческого труда, вложенного в фундаменты, кладки, фермы и срубы. Жутко, если здраво рассудить… А коли приходилось строить, так мысль билась и мучилась в тисках жестокого расчета: что случится, когда в лоб доту прямой наводкой угодит снаряд или в накаты блиндажа грохнет многопудовая бомба с бризантной начинкой?

С сухим горячечным блеском в глазах проходил Владимир Карпов улицами растерзанного древнерусского Великого Новгорода. Потом видел село, мертвое, пустынное — два длинных, страшных ряда закопченных печей. И женщину возле одной из них. Женщину, у которой не было дома и вообще ничего не было, даже маленького узелка. Только трое детей, мал мала меньше, стоявших так же неподвижно, как их мать. Потом видел еще много сел, городов, местечек, опаленных дыханием смерти.

Ирония судьбы — строитель на войне…

Угрюмые картины навечно останутся в памяти — ничем не вытравишь. Запечатлелся и расстрел готической кирхи в Силезии, использованной фашистами как крепость. Владимир Карпов давал тогда советы артиллеристам, куда ударить, чтобы больнее и вернее.

А возвращение в Ленинград?

Изувеченный город-герой. Весь в ранах и рубцах. Десятиметровые воронки во дворе института. Стены с трещинами от крыши до цоколя. Холод в аудиториях, голодные обеды в студенческой столовой. На ужин шроты — отходы сои без карточек. Завтраки тогда вообще не полагались.

Собственноручно зарыли воронки, отремонтировали отопление, заделали трещины и щели. Работали, голодали, сдавали экзамены и защищали дипломные проекты.

В сорок первом Владимир Карпов окончил четвертый курс и ушел воевать. Демобилизовавшись в октябре сорок пятого, собрал шестерых уцелевших из группы однокашников и повел в деканат: доучивайте!

И вот нынешняя весна. В кармане синяя книжка с рельефным гербом, свидетельствующая, что ее предъявитель в 1937 году поступил в институт и в 1947 году окончил полный курс. Теперь — строить. Твой первый строительный сезон открыт!

Карпов пошел в контору. Начальника там не оказалось. Возле одного из домов, отведенных ему Хазаровым, Карпов встретил пожилого чернобородого бригадира Егорова, основательного, неторопливого. Познакомились. Через минуту Егоров, угадывая настроение собеседника, спросил:

— Вижу, нравится вам тут, в городе. Подходящий край?

— А как же: плохого я бы не выбрал.

— Что говорить, — как будто одобрительно и в то же время с оттенком неопределенности ответил Егоров, задумчиво смежая глаза. — Воевали, поди?

— Было дело.

— И долгонько?

— До конца. До Лабы. В Чехословакии так Эльбу называют.

— Угу, — все так же задумчиво и уклончиво подтвердил Егоров.

Весь день Карпов ходил от объекта к объекту. Не все ему с первого взгляда здесь нравилось, однако его ни на минуту не покидало возбуждение: он дышал воздухом весны и стройки.

Внезапно появившийся Хазаров издали приветствовал:

— А, молодой специалист, здравствуйте. Ну, как? Привыкаете? Присматриваетесь? Так-так… — Он не подал руки, тотчас отвернулся и пошел к каменщикам.

— А ну-ка, постой! — крикнул он молодому парню. — Эка ты неповоротлив, батенька.

Начальник собственноручно снял с него фартук, привычным ловким движением накинул на себя и взялся за увесистые шлакобетонные камни. Он легко, быстро, один за другим укладывал их, играючи орудовал мастерком, разравнивая раствор.

Карпов невольно залюбовался Хазаровым, даже позавидовал ему. Мастер, артист, ничего другого не скажешь. Резок Хазаров, да зато деловит. В сущности Карпову всегда были симпатичны люди крепкой деловой хватки.

Доброго волнения от встречи со стройкой хватило на один день. Уже следующим утром Карпов смотрел вокруг иными глазами.

Только еще началось строительство домов, а вокруг — кучи мусора, битого кирпича, камня, земли. Рабочие гоняют тачки со строительными материалами по небрежно, наспех положенным доскам. Частенько тачки соскальзывают с них, иногда сваливаются набок. Кирпич лежит беспорядочно, в случайных местах. Брать его неудобно, возить далеко. «Как же так? — думал Владимир. — Непонятно».

Всеми делами, большими и малыми, вершит Хазаров.

— Ребята, на горизонте вездесущий! — слышится иногда возглас из группы молодежи, присевшей погреться на солнышке.

— И всеведущий! — вторит другой голос.

Группа мгновенно тает. Каждый опасается попасть ему под горячую руку.

Хазаров ходил, почти бегал по строительной площадке целыми днями, неутомимый, неугомонный. Он, как снег на голову, являлся тут и там, укорял, учил и требовал.

Четыре дома, полученные Карповым «на откуп», подвигались плохо. Каменщики никак не могли оторваться от фундаментов.

Слов нет, Егоров работает много и добросовестно. Однако в его бригаде все-таки не чувствуется руки строгого хозяина. Зеленая молодежь — много с нее возьмешь? Иному бригадир толкует, толкует, потом махнет рукой и сделает сам, только посмотрит грустно и задумчиво.

— Неважные у нас дела, Егоров, — качал головой Карпов.

— Хвалиться нечем, — отвечал тот.

О делах бригадир разговаривал неохотно. Перед Хазаровым он тянулся в струнку, а с Карповым говорил только на «отвлеченные» темы.

— Давайте, Егоров, наведемте у себя порядок. Почистимся. Приберем мусор. Поправим катальные доски. Как на порядочных стройках.

— Наша, выходит, не порядочная? — усмехнулся тот. — Не любит Петрович самодеятельности, — добавил бригадир, оглядевшись вокруг.

На другой день Карпов сам расставил рабочих. Одни убирали мусор, другие готовили прочные, обитые железом катальные доски для тачек, третьи мастерили вместительные ящики для растворов и подсобных материалов.

Хазаров налетел ястребом.

— Это ч-что такое? Почему остановлена кладка, по ч-чьему приказу?

— Пути сообщения поправляем. Чистоту наводим, Платон Петрович, — ответил Егоров, опустив глаза под гневным взглядом начальника.

— А ну, давай тачку.

Хазаров проворно навалил в тачку гору кирпичей и легко, ловко покатил ее по шатким доскам. В его движениях — уверенность, сноровка, физическая сила. Тачка шла быстро и ровно, как лошадь, почувствовавшая опытного наездника.

— Вот как надо! — сердито пробасил он, останавливаясь. — Уразумели?

В нарочитой резкости, почти грубости тона сквозила гордость. Им любуются, как актером на сцене — выдающимся актером.

Карпов поймал блеск в глазах начальника и хотел подойти объясниться. Вспыхнувшие на мгновение искры тотчас погасли, на лице проступили злые морщины.

— Санитарией да гигиеной некогда заниматься. Строить надо. Строить! — закричал Хазаров и пошел прочь.

Карпов ощутил, как к щекам прихлынула кровь, а тело напряглось, точно для прыжка. Если сейчас сорваться с места, дать волю закипевшим чувствам, можно потерять контроль над собой и наделать глупостей.

Так и простоял он, до боли прижимаясь спиной к штабелю кирпичей. Кирпичи были прохладные, и по спине бежали острые, неприятные мурашки.

Обиделся, видишь ли… Самолюбие задели. С каких пор ты неврастеником стал, Карпов? Хазаров прав: он — действует, он — организует. А что кричит — эка невидаль. В армии приходилось встречаться с разными начальниками. Резок — стерпи, а вот если глуп да труслив — беда.

В следующий раз, при встрече, Хазаров, как ни в чем не бывало, поведал Карпову свои горести и обиды: умельцев мало, материалов нет, а из обещаний и добрых намерений дома не построишь! Ему надо было отвести душу, пожаловаться на управление, которое думает исключительно о заводе, а жилплощадку кинуло на его, Хазарова, плечи.

Работы на «откупных» домах идут с перебоями, с заминками, с вынужденными «перекурами». То песку нет, то гвоздей, то досок для подмостей, то каменщики наделали браку.

С завистью, с тоской смотрел Карпов через забор на гигантские остовы цехов завода. Там настоящая стройка! Там техника, которую он изучал, знал, любил, к использованию которой себя много лет готовил. Вечерами он ходил в город. Ходил, смотрел, вздыхал. На поселке дела идут заведенным порядком помимо него, и он, кажется, не волен что-нибудь изменить.

И все-таки никогда Владимир Карпов не жил по принципу: стерпится — слюбится. Попал в тяжелое положение — ищи выход. Но кто поможет?.. Все равно — ищи, действуй!

«А пойду-ка я в партком», — решил Карпов.