Горячее лето

III

Много ли в жизни — пятьдесят лет?

Федор Иванович Мироненко думал, что не так уж и много. Он не хотел поддаваться годам. Ходил подчеркнуто прямо, волосы тщательно зачесывал на лысину, брился каждое утро. Нет никакого права потакать своим слабостям. Полежи разок-другой на диване с газетой, и этот диван возьмет тебя в плен. Забудь однажды вычистить ботинки, смахнуть пыль с пиджака, — и вещи перестанут тебе подчиняться.

Еще хуже: вот эти длинные бумаги просмотрю завтра, журнал прочитаю послезавтра, комсомольского секретаря вызову в понедельник… Дудки!

И все-таки временами душу сковывала тяжелая внутренняя усталость. Вчера к дочери опять приходили два Вовки-спортсмена. Оба имеют разряды по футболу, по пинг-понгу и еще по чему-то. Оба высокие, стройные, оба вылетевшие со второго курса института. Исключили, правда, одного, шатена, философствующего скептика, а второй, блондин, ушел, дескать, из солидарности. И дочь им улыбается, особенно, должно быть, шатену.

Занятый невеселыми мыслями, Мироненко, проходя коридором стройуправления, заметил Карпова, хотел миновать его. Не понравилась ему кислая мина на лице молодого специалиста: «И этот, поди, с жалобой явился». Довольно ему жалобщиков. Сегодня утро начисто пропало: жена расписывала мужа-фронтовика, видного бетонщика. И пьет, и бьет, и дома не ночует…

Спохватившись, Мироненко резко обернулся, громко позвал:

— Инженер! Что ж вы прячетесь от меня? Здравствуйте.

Так-то вот… Хотел увернуться от неприятности, сделать себе скидку. Поменьше скидок, если тебе пятьдесят. Секретарю парткома непременно надо знать, почему тоска гнезда свила в глазах инженера Карпова.

— Да, я к вам, если позволите.

— Позволю. Ступайте первым, не робейте.

Партком размещался в тесной комнате. Над столом — Ленин, углубившийся в чтение «Правды». В углу — книжный шкаф без претензий. Длинный стол накрыт светло-синей материей. На столе — стопка бумаги и несколько книг. Одна из них раскрыта, в остальных лежат закладки — узкие полоски цветной бумаги. Сквозь стеклянные двери шкафа тоже видны книги — в несколько рядов.

Простоту обстановки Карпов оценил единым взглядом. Здесь не было ничего официального, «учрежденческого». Если бы не ряды стульев вдоль стен, комната скорей напоминала бы домашний кабинет журналиста или научного работника.

— Небогато живем, — усмехнулся Мироненко. — Вот настроите домов, надеюсь, выделите боярские палаты.

— Долго ждать, товарищ секретарь, — сказал Карпов.

— Это почему? — внимательно посмотрел на него Мироненко, все еще надеясь, что Карпов не принадлежит к унылому племени жалобщиков. — Тогда у нас дружба врозь.

— Я по личному вопросу, Федор Иванович.

Карпов не заметил тени, пробежавшей по лицу Мироненко, словно от внезапной зубной боли.

«Значит так, комнату дали неподходящую, оклад занизили… Или этот крепкий с виду парень — все-таки из того самого племени?»

— Слушаю. Если можно, — сразу быка за рога.

Пришел бы ты, парень, и сказал… А что, собственно, сказал? Хочу, дескать, революции на Степном. Вот план. Конкретный!.. Да, хорошо коснуться сердца человека и почувствовать, что оно бьется сильно, четко. Тогда забываешь о годах, об усталости, о Вовках-спортсменах…

— Я работаю на Степном… Пришел просить помощи.

— Буду рад, если смогу помочь.

— Можете представить человека, для которого работа в тягость?

— У нас? — спросил Мироненко, скрывая досаду. — Трудная задача! Но попробую, постараюсь. Если надо.

— Извините, — запальчиво возразил Владимир. — Ехал на крупное строительство, а попал на Степной поселок, который и поселком-то можно назвать с опаской.

— Где… — начал Мироненко и на две-три секунды задумался, пристально глядя на Карпова. — Где и когда вы набрали столько пессимизма?

— Здесь. В первые же дни. Стройматериалы в недостатке, кадры слабые, транспорта не дают…

Ему хотелось добавить: «Здесь, у вас лично!», но он сдержался.

— Так, так. Какой же вывод?

— Прошу помочь мне перейти на промышленный объект.

Мироненко явственно почувствовал ломоту в пояснице. На войне ни разу не было, а прошло два года мира — и, пожалуйста, ломота приключилась…

— Логично: обстановка тяжелая, поэтому надо сбежать, а на Степном хоть трава не расти.

Карпов старался смотреть прямо в суховатое, подвижное лицо собеседника. Из-под редеющих волос круто выбегает большой, просторный лоб, по бокам отороченный сединой. В глазах то вспыхивает гнев, то сквозит усталость. От прямого носа к углам губ пролегли глубокие складки. Твердые, суровые складки.

— Вы ведь сапер? — спросил Мироненко. — Полагаю, на фронте не просились в артиллерию, например, или в авиацию. Или просто — на другой участок. — Взгляд Мироненко скользнул по орденским ленточкам на груди Карпова.

— А здесь прошусь!

— Хазаров вам нравится? — круто изменил направление беседы Мироненко.

— Огонь-человек. Дело знает отлично. Если бы не Хазаров, всю стройку паралич бы хватил.

Мироненко поднялся с кресла, прошелся по комнате, машинально придвинул к стене немного выдающийся вперед стул. Потом сел и жестом пригласил Карпова к себе ближе.

— А насчет «откупа» — тоже деловое решение?

«Уходит от ответа, маневрирует», — зло подумал Карпов и не ответил.

— Так как же, деловое решение или нет? Неужели не задумывались над этим, инженер?

Владимир молчал, уставясь в табличку: «Показатели хода жилстроительства». Лист плотной бумаги вставлен в рамку, висящую над столом. По белому полю сверху вниз — номера. Слева направо размечены месяцы. Вот номера с двадцатого по двадцать третий — четыре дома на Степном, строительство которых поручено ему, молодому специалисту Карпову. Возле них красным карандашом затушеваны коротенькие столбики — это фундаменты.

— Не хочу слышать о недовольстве назначением на жилстроительство. Знайте, Карпов, именно я рекомендовал направить вас на Степной — как коммуниста на сложный и отстающий участок.

Мироненко решил быть непримиримым. Паникер перед ним, деляга — себе на уме или тюхляй — к папе-маме задумал смотаться?

— Напрасно рекомендовали. Ваша воля и ваша власть ошибку поправить.

Э-ге, тон! Пригрозить ему партийной дисциплиной? Вот уж негодная метода… А не лучше ли его просто выдворить поскорее? Не то, не ровен час, и дров наломать можно.

— Строить жилые дома — не всякому выпадает такое счастье в жизни, Владимир Карпов, — сказал он, хмурясь. — С просьбами о переводе больше ко мне не ходите.

Ладонь у Мироненко сухая, шероховатая. Короткое рукопожатие означало конец беседы. Они расстались, недовольные друг другом и собой. Даже «до свиданья» сказать забыли.

Владимир, злой, возбужденный, расстроенный, быстро шел длинным коридором, не замечая встречных. За последнее время было много новых впечатлений: переезд, неожиданное назначение, энергичный, одержимый Хазаров, первые… и неудачные шаги на строительстве. И вот, наконец, этот решительный разговор, который должен был по-новому повернуть его несчастливо сложившуюся строительную судьбу…

«Как с мальчишкой… Внушение сделал. Старомодно! А я уши развесил. Надо было стоять на своем — и точка».

— Ты чуть не раздавил меня, Володя! — услышал он. Кто-то взял его за руку. Пахнуло духами. — Летишь, не замечаешь ничего вокруг.

Маня Веткина, тоненькая, хрупкая, с мягкими изжелта-белыми локонами, держала его за локоть. Другая рука у нее была занята большой сумкой светло-коричневой кожи с никелированным замком.

— Что, первая проработка? — сочувственно спросила она, указывая глазами в направлении парткома.

— Почему ты думаешь, что там бывают только «проработки»? — сухо возразил Владимир.

— Как же, вижу: волосы вразлет, шаги метровые, щеки — как из бани.

Встреча с Маней не обрадовала Карпова. Они вместе учились в институте, но друзьями никогда не были. Владимиру, представителю старшего поколения студентов, у которых война вклинилась между первыми и последними курсами, казалось, что молоденькая и хрупкая Веткина — случайный человек на строительном факультете. Она старательно вычерчивала курсовые проекты, аккуратно делала расчеты — и только. Для нее, наверное, строительная механика значила ничуть не больше, чем, положим, археология или там ботаника. Любила музыку, хорошо играла на скрипке, и это несколько поднимало Веткину в глазах Владимира, но все-таки он привык считать ее очень посредственной студенткой.

Сейчас он смотрел на ее тонкую фигуру, на красный жакет с подкладными плечиками, на изысканную шляпку с искусственным цветком сирени и думал, что сидеть в управлении и составлять по чужой указке бумаги — самое подходящее для нее дело. Чересчур высоки каблуки ее туфель. Слишком изящны бледно-розовые овальные ногти на длинных пальцах. Совсем не подходящая для строителя внешность. И вот, поди ж ты, о «проработках» толкует.

— Знаешь, Маня, не будем трогать партком.

— Обиделся? Тогда прости. Я не знала, что тебе будет неприятно, — искренне сказала Веткина.

Она казалась огорченной. Ресницы дрогнули, на щеках проступил слабый румянец. Владимир не ожидал этого и пожалел, что сказал резко.

— Как устроилась? — спросил он примирительно.

— Ничего, спасибо, — доверчиво ответила Веткина. — Володя, ты доволен работой?

Эти слова снова вызвали в нем злость.

— А ты?

— Я? — еще больше покраснела девушка, словно ей было очень стыдно, но необходимо признаться. — Я, знаешь, мечтала создавать парки…

— Парки?! — удивленно повторил он. — Тогда тебе следовало выбрать другой институт. Ну, лесной, что ли.

Он грянул в ее глаза. Брови над ними заметно темнее волос. Подведены? Нет, у нее всегда такие. Натуральные.

— Я в Ленинграде увлекалась зеленым строительством.

— И скрипкой.

— Да, и скрипкой. Ты ведь тоже стихи, например, любишь…

— Все это верно, — перебил он ее. — Но парками заниматься я не собирался, когда в Сибирь ехал.

— Разве плохо быть строителем и садоводом вместе, Володя?

— Извини, Маня, спешу. Договорим в другой раз.

Он вышел из стройуправления и побрел к Степному. Какая-то чепуха вокруг, какие-то еще парки!.. Маня, наверное, обиделась. И пусть. Гм, парки…

А Мироненко смотрел ему вслед через окно и думал: «Может быть, и у него усталость? Страшно, если она наступает в двадцать восемь».