Горящий рукав (Проза жизни)

НОВЫЕ СЮЖЕТЫ

Жизнь обеспечивала меня сюжетами. Правда — все более суровыми. Однажды жена сказала мне, что я должен обязательно приехать в Петергоф. Я приехал. Дочь Настя, которой стукнуло уже девять лет, сразу сказала, чтобы мы пошли с ней гулять. Мы вышли на романтический Ольгин пруд со склоненными над озерной гладью ивами, и тут мрачноватая дочка сказала, что она больше не может жить с этими «допотопными» дедом и бабкой и требует, чтобы мы забрали ее к себе!

Э-э, а характер-то у нее серьезный! — с удивлением понял я. Когда это он образовался? И в кого?

Дочка переехала к нам, и жизнь началась суровая. Мало того что возникла масса бытовых дел, начиная с одежды и еды, — мы просто не привыкли жить с третьим человеком и отвечать за него.

Вечер. Мы уже дома. А Насти все нет. За окнами — тьма. Дочка пошла в школу, и приходится ей, малютке, на автобусе в школу добираться через эту пустыню — ближе нет. И в субботу учится, когда даже рабочие отдыхают. Ну что за жизнь?

И вот теперь — все глаза проглядели, сидя у окошка на кухне. Подъезжают изредка автобусы к остановке на противоположном углу — мы даже привстаем на табуретках, чтобы, не дай бог, не упустить. Вываливается толпа — люди измятые, еще продолжают ругаться. Ее нет! Надо было прямо у школы встретить ее! Но разве жена, лахудра, способна на это? А ты? А ты — позаботился о чем-то? Полный завал. И на работе все чувствуют, что мысли мои заняты другим и в этом «другом» тоже полная разруха! Все рассказы мои, посланные в редакции, неизменно возвращаются, иногда без комментариев, иногда с ними. Комментарии типа: «Перестаньте эту дрянь посылать, у нас уже экзема на руках от ваших рассказов!» И даже если бы деньги были — продуктовые магазины пусты! Из еды — только хек, большим кубом, купленным впрок, на балконе. Всю зиму серебрился, как айсберг, но теперь, с весной и оттепелью, стал расцветать всяческими оттенками — лиловым... синим... желто-ядовитым. Что делать?

И вдруг звонок в дверь. Мы кидаемся открывать — как же это мы доченьку свою проглядели? — радостно распахиваем. Стоит злобная коренастая тетка. Вместо приветствий и разъяснений произносит: «Ага!» — и, оттолкнув нас, врывается в квартиру. Мы с изумлением глядим, как она подбегает к нашим кроватям, срывает одеяла, разглядывает белье. И снова радостно восклицает: «Ага!» — и сдергивает простыни, связывает в огромный узел и направляется к двери... «Вы что?» — лепечем мы робко. «Вы взяли мое белье!» — злобно произносит она. «Когда?» Не ответив и гулко жахнув дверью, она выходит. Постояв неподвижно, мы с женой начинаем хохотать. Вот только этого штришка нам и не хватало для полного счастья!

— Вот видишь, все и устроилось! — радостно говорит жена, так, будто нам денежный перевод принесли, а не белье вынесли. — Ни-ся-во-о! Все будет нормально!

И этот бодрый сюжет, ясное дело, подарила она: в прачечной выясняется, что это она утащила чужой пакет!

— Ну, ты просто кладезь! — сказал я.

— Я стараюсь, Венчик, — скромно проговорила она.

По работе мне регулярно приходилось уплывать, на подводных лодках. Возвращался я поездом. Он долго шел по унылым северным местам. Помню ночь, какую-то неприглядную станцию. Пустая платформа тускло освещена фиолетовым светом. Проводник, зевая, стоял у вагона. Потом сделал шаг. Двумя пальцами выдернул из урны бутылку и поставил на площадку. Я смотрел с отчаянием в темноту за платформой. И вот из этого я хочу что-то сделать, что-то написать, порадовать человечество? Чем? Вторую часть ночи я маялся на откидном стульчике в коридоре. Медленно светало, в кустах стоял мокрый туман. Туман был и в городе, пока я ехал на автобусе к дому.

Когда отсутствуешь даже недолго, всегда кажется, будто без тебя что-то произошло, причем обязательно нехорошее! Еще из автобуса пытался я разглядеть свои окна. Занавески вроде на месте — но это еще ни о чем не говорит! Я выскочил на тротуар, побежал к дому. Для скорости хотелось запрыгнуть в окно... но — спокойно, спокойно! Вошел в парадную, сел в лифт, поднялся, вставил ключ, со скрежетом повернул. Запах в квартире прежний — это уже хорошо. Пахнет паленым, но по-хорошему. Знаю этот запах — перед уходом гладили, значит, ничего трагического не произошло. Еще — запах едкой вьетнамской мази: значит, дочка снова в соплях, но в школу все же пошла. Молодец! Хоть и не знала, что я сегодня приеду. Можно слегка расслабиться, неторопливо раздеваться, оставляя вещи на стульях. Никого! Тишина! Блаженство! Я зашел в туалет, потом, сладко почесываясь, на кухню. И застыл! Жена и дочь тихо и неподвижно сидели на табуретках. Сколько ж они просидели, не шелохнувшись?

— Ты? — проговорила жена. Лицо ее медленно приобретало нормальный цвет.

— А вы кого ждали?

— Да кого угодно! — мрачно произнесла дочь.

— Балда эта ключ потеряла! — уже весело заговорила жена. — Один ключ остался. Я позже уходила и ключ ей оставила в ящике, в газете, чтоб она вошла после школы, — и кто-то ключ из ящика спер! Сосед нам стамеской открыл. Так что когда сейчас ключ зашуршал — мы кого угодно ждали!

— Но это всего лишь я. Да — с вами не соскучишься!

Вышли из дома втроем, и я последний наш ключ дочери отдал — из школы она раньше должна прийти.

Вечером возвращаюсь — обе на ступеньках сидят!

— Ну?

— Ранец ее, с ключом, автобус увез! Вылезала — а ранец внутри зажали, и автобус увез!

— Ясно.

Поехал на автобусное кольцо, ползал там в их грязной кладовке... Ранец нашел!

Примчался, открыл! Сели есть — у Насти температура!

Побежал в аптеку — какой-то амбал в белом халате выталкивает из дверей: закрываемся!

Я даже упал от неожиданности, на грязный асфальт. Огляделся. Бетонную урну поднял над головой, у стеклянной витрины.

— Ну?!

Тот, глянув, посторонился. Я, вежливо извиняясь, лекарства купил. Выпив их, дочурка заснула. Вроде не хрипло уже дышит. Уф — ну и денек!

И тут — ключ в замке зашуршал! Вот и гости! Я кинулся к двери... но побоялся открыть! Заорал что-то в прихожей. Потом запел! Там затихло. Пауза — и снова скрип. Я громко воду спустил! Это почему-то подействовало на него. Ушел? Только прилег с открытыми глазами — снова скрип в замке! Снова кинулся, повторил свой концерт. В промежутках сидел на кухне, писал.

«Утонуть в болоте» реальной жизни обязательно нужно — но желательно не насовсем и не навсегда. Одна, по крайней мере, рука должна торчать снаружи и записывать все, что ты чувствуешь. Мало того что я оказался в глухом Купчине, я еще попал туда в самые тяжкие годы, и то, что я не потерял там все свое и даже выволок оттуда какой-то трофей, решило дело. Раньше я писал легко, в основном демонстрируя, как я могу, теперь мне предстояло продемонстрировать, что я могу. Появившиеся на пустырях унылые магазины-стекляшки выстроены были вроде как зря, наполнять их все равно оказалось нечем. Вдруг иссяк даже убогий советский достаток. Помню, как я вхожу в этот огромный стеклянный куб, и только в одном отделе что-то есть. Это — тусклые, с ржавыми потеками, бутылки уксуса. Уксус на завтрак, уксус на обед, уксус на ужин?

Продукты стали раздаваться убогими «наборами» по учреждениям, и в этот день все учреждение волновалось и не работало. Все перезванивались, пытались выяснить: «А вы не знаете, гречка там есть?» Господи, через какие унижения мы прошли! То раздавали в длинной очереди какие-то талоны на основные продукты — масло, сахар, то появлялась какая-то «карточка потребителя» с обязательной фотографией! И все это для того, чтоб получить самое примитивное, остро необходимое! Господи, какую мы прожили жизнь!

Скажем — решил я загулять. Все, хватит! Выхватил деньги, выскочил на улицу. Добежал до трамвайной линии — и остановился. Дефицитный стиральный порошок. И очередь небольшая... А как же загул? Ничего! Совместимо! Пачки под рубашку пихнул — стал только шире в плечах. Отлично!

Приехал на Невский! Красота! Кофе растворимый дают! И очередь небольшая. Жена без кофе не может жить. Ладно уж! Потом еще в одну очередь встал. «Что дают?» — спрашиваю. «Не знаем пока. Может, и не хватит еще». Хватило! А как же загул? Нагружен, как мул! И всего двадцать копеек осталось. И то: где пива хотел попить, в толпе перед будкою, мужики продавали живого мотыля! Рыбки наши давно его не нюхали! Взять? Дочка обрадуется! Купил. А поскольку взять его уже было нечем — в рот его взял! Кое-как в лифте поднялся, кое-как дверь открыл. Покупки на кухне бросил, червячков в аквариум выплюнул... Сел и записал. Вот такие «творческие командировки» у нас!

Последним утешением людей была пьянка — но и ее высокомерно отняли. Помню, какие очереди извивались по пустырям к запотевшему окошечку пивного ларька! Зимой из пролитого пива у окошечка нарастали желтые клыки-сталактиты, просунуть между ними кружку было непросто, но все равно, каждый получал кружку пенистого напитка (иногда даже с подогревом) и минуту общения с пивной богиней в окошечке, иногда злобной, иногда радушной, — в общем, каждый мог ощутить себя полноценным членом общества. Но тут эти сказочные будки позакрывали, а торговлю крепкими напитками сумели организовать так, что, только простояв огромную очередь, можно было что-то купить. Сколько ужасов подарила нам родная власть, неизменно желая нам только добра! Алкогольный кризис, если я не ошибаюсь, подарила нам перестройка с ее надеждами на светлое будущее. И с такими вот реалиями. Еще более унизительной была процедура сдачи бутылок. В то время здоровье еще позволяло иметь дело со стеклотарой, сперва полной, потом пустой. Очередь на сдачу бутылок занимала несколько часов. Время от времени проносились, как вихри, дурные слухи: «Бутылки по семьсот пятьдесят не берут! Молочные не берут». Отчаяние охватывало тебя: что придумают еще, чтобы помучить? Тесный, вонючий подвал с маленьким окошечком казался раем — там было тепло, но мучения на том не кончались. Капризный приемщик, бог этих мест, мог без объяснений отодвинуть половину твоих бутылок — «не возьму», или вдруг закрыть на неопределенное время вожделенное окошечко перед тобой, буркнув «машина пришла» или вообще ничего не объясняя, и приходилось томиться в этом каменном мешке, не ведая, есть ли надежда. И главное, как всегда, жесткие карательные меры, учиненные государством, ударили совсем не по тем, против кого они были направлены. Пьяницы вовсе не вывелись — напротив, они почувствовали себя социально значимыми людьми. Раньше знаменитый здешний гигант, по прозвищу Боря-боец, постоянно пребывал в самом жалком виде в окрестностях магазина. Теперь они стали королями этих мест. Кому, как не им, отдающим сюда все силы и время, было контролировать алкогольные потоки, а в конечном итоге и настроение людей. Теперь какой-нибудь развязный мальчонка ходил вдоль очереди, состоявшей из обычных, «не приближенных» людей, иногда снисходя к кому-то из стоявших: «Ну что? Взять тебе?» Не все соглашались на это дополнительное унижение и дополнительный расход, но многие — соглашались. Мальчонка, собрав дань, подходил к небрежно раскинувшемуся на скамейке Боре. «Ну что?» — капризно спрашивал тот. Мальчонка докладывал. Боря выслушивал и в зависимости от вдохновения (и от собранной суммы) шел или не шел к служебному входу за покупками. Даже милиционеры заискивали перед ним, развалившимся на скамейке! Иногда в очереди раздавались возмущенные голоса, исходившие в основном от представителей жидкой в этих местах интеллигентной «прослойки общества», — но все оставалось по-прежнему, и даже хуже. Зато Боря приобрел пестрый спортивный костюм и огромный магнитофон-кассетник, чтобы услаждать себя и друзей разбитной музыкой. «Когда же наступит справедливость? Ведь как нам было объявлено — процесс пошел?» Справедливость пришла неожиданная. Однажды я застал у магазина многолюдную драку и, подойдя ближе, с изумлением увидал, что Боря и его приближенные дерутся в красных повязках! Наша власть знает, на кого ставить!

Не зря пожил я в Купчине. До этого знаменитый московский журнал «Новый мир» возвращал мне рассказы — сначала без комментариев, потом с краткими и сухими комплиментами, и только «Боря-боец» проложил мне дорогу!