Гротенберг. Песнь старого города

11.2

Центральная площадь. Новый Гротенберг

«Пусть милость божья нас спасет,

Поможет Путь найти.

Благодаря милости высшей,

Ведущей нас сквозь трудности жизни.

Мы призываем свыше поддержку и силу,

Чтобы идти по Пути истины,

Как шли Вы до нас».

Стих Предвестника

С возвышения спускалась одинокая карета. Выполненная в черных тонах, и запряженная белыми лошадьми, она казалась, скорее призраком, двигающимся в сторону площади Божеств. Люди замерли, остановили службу, нарушая правила. Жрецы разошлись по широкому кругу, замирая в ожидании. Верховная Жрица жестом остановила хор, и подала знак. Закружились рясы, занимая вверенные им места. Стража словно вытянулась по струнке, сбросив сон с плеч. Простые люди остановились в недоверии. Столько лет королеву никто не видел. Столько лет духовенство выставляло её злом, источником проклятия, и именно в тот день, когда возносятся почести божествам, вестница Ваканта явила себя воплоти.

«Она не боится?» — Зароптали в толпе. Не боится гнева остальных божеств, не признающих Ваканта, и его культ. Не боится духовенства, выступающего против неё почти в открытую.

Когда карета приблизилась к площади, казалось, что прошли столетия. Кучер соскочил с козел, и постучал в окно кареты. «Прибыли, ваше Величество», — едва слышно проговорил мужчина. Он был одет во все черное, и даже лицо его скрывалось черной тканью, похожей на траурную вуаль. Движения были смазанными, нечеткими, будто бы что-то мешало их разглядеть.

Двери кареты открылись, и вышел другой мужчина. Он подал руку в непроглядную темноту, откуда показалось скромное белое платье, а следом, и высокая худая женская фигура. Идеальная осанка, и мертвенно пустой взгляд. Она походила на невесту в таком виде, а ритуальные атрибуты, поверх свободного платья удивительным образом казались лишними и инородными. Её светлые волосы за эти годы выгорели, и стали белёсыми, как пепел. Подобно своим слугам, правительница города опустила кружевное полотно, обернулась на маячивший на грани видимости сквозь сизый туман замок Гранвиль, и двинулась к помосту. В руках Мэйнард сжимала церемониальный меч, сияющий червлёной гравировкой и тяжёлый с виду. Но несмотря на её хрупкую фигуру, женщина держала оружие с легкостью.

Лишь через мгновение Жрецы увидели, что из тумана шагает стража. Конечно, Мэйнард понимала, как рискован этот шаг — выходить в народ, который тебя проклинает. На её лице не было никакого беспокойства лишь холодная, уверенная улыбка.

Двигаясь бесшумно, словно призрак, с едва уловимым шелестом церемониальных одежд, походящих скорее на звон кандалов заключенной, вступила на каменные ступени, поднялась к центру площади. Вестник в изумлении уступил ей место. Ей, и её слуге, следующему за ней следом.

На миг воцарилась напряженная тишина. Мир, словно замер в предвкушении чего-то, что обязательно должно произойти. Все вокруг уловили изменение в пространстве. Незримое присутствие наблюдателей.

— Гротенберг. Я прошу прощения за то, что покинула тебя! — Неожиданно громко проговорила Мэйнард ровным и твердым голосом. — Боги, верно, должны простить мне мою болезненную слабость от чумы, принесенной проклятым Вакантом на наш город. Вакантом, и его Вестником. — Она выждала, оценивая настроение толпы. Руки её потяжелели от меча, будто ни она опиралась на его стальную плоть, а он давил на свою обладательницу. Мэйнард сосредоточила внимание на одной ей ведомой точке. Чувствовала присутствие. Далекое, знакомое присутствие. Но не здесь, не в толпе. Толпа же затрепетала от шепотков. Все понимали, о ком она говорит. — Пять лет назад, когда мой муж, и весь Совет, погиб от его руки, я молила Кирана забрать его проклятую душу. Но, как видно, боги не услышали меня. — Женщина скорбно опустила голову. — Тогда, молю сейчас. Киран! Прошу праведного суда над тем, кто породил весь этот кошмар. Кто поверг судьбы ни в чем неповинных людей в вечное страдание. Услышь наши мольбы! Открою ныне торжество Божеств со скорбью в душе. Пусть Первая кровь, прольется.

Мэйнард вновь вскинула голову.

«Где же ты... Где?» — думала она, протягивая руку Вестнику божеств. Юноша из храма напел строки. «Мы призываем свыше поддержку и силу,//Чтобы идти по Пути истины, //Как шли Вы до нас», - занес руку с ритуальным кинжалом, вырезал символ культа Пяти. Кровь каплями собралась по краям раны, и Мэйнард положила окровавленную руку на рукоять.

— Второй пусть будет тот, кто был по мою сторону все годы. Сердце, переданное им задолго до этого дня. Клятва, переданная его устами. — Она осторожно надавила на плечо своего слуги, и кивнула, негромко спросив, едва он приклонил колено: — согласен ли ты стать Второй Кровью?

— Да, госпожа. — Раздался четкий ответ. Он опустил голову, чуть выдвинув вперед, и шептал слова Пути.

«Через Тьму проведу, прямо к Свету. Через муки пройду, стану пеплом»

За ними вторили и горожане, и гости города, и жрицы. В их голосах потонул свист клинка, и отсеченная голова, покатилась по площадке. Вестник поднял её, скрытую вуалью. Глаза его расширились от ужаса на миг, но ритуал требовал последовательности. В ушах звучали слова Оракула: «День, когда сердце мертвеца откроет путь богам. Ужасный день, и великий» — и он не мог с ней поспорить. Голова бывшего члена Совета, погибшего пять лет назад, сейчас словно теряла последние капли жизни, сброшенная в колодец.

— Боги, услышьте нас! – прогремел над площадью усиленный магией голос Мэйнард. Он требовал, а не молил, ибо тот, кто отдаёт самое дорогое, имеет на это право.

Но толпа, казалось, не поняла её призыва.

— Боги, услышьте нас! - Мольба тысячами голосов взвилась над площадью.

Мэйнард опустила меч, тяжело опершись на рукоять.

— Главный Жрец, чья кровь будет Третьей? — Спросила она, смотря на первого Жреца, рядом с Элеонорой, первой Жрицей.

— Дитя, служащее верно храму, - склонил он голову, и на миг показалось, что странная улыбка искривила его губы.

Мэйнард кивнула. В её взгляде проскользнуло презрение к этому вечному старику, который отдаёт ребёнка на смерть и радуется, что его жалкая душонка никому не нужна, ибо давно пуста и трухлява, как изъеденный молью платок.

— Третья кровь! — Возгласила она, подняв обе руки к небу. — Чистая, верная, неискушенная кровь. Мы — слепцы. — Резким движением она закрыла глаза руками, крест-накрест. Город, будто бы став единым организмом, подчинился ей, закрывая свои. — Мы не достойны узреть эту кровь. — Хор вторил за ней. — Её чистота нам не постижима. — И вновь хор голосов, резко оборвавший песню на самой высокой ноте.

Тишина. И гром от едва различимых детских шагов. Юная жрица поднималась на эшафот. В своём тонком белом платьице, развевающемся на ветру, взявшемся ниоткуда, она казалась невесомо лёгкой и почти призрачной, будто ступала по грани миров.

Тяжелая, гнетущая тишина опустилась на город. По толпе будто прокатывались ледяные волны, заставляя содрогаться тела. Шаг за шагом, волна за волной нечто незримое вторгалось на площадь. И странное потустороннее чувство наполняло жителей. Пространство вибрировало от магии. Наполняло и древние символы вокруг помоста силой. Людей уже трясло от странной пытки, словно нечто скользило россыпью маленьких молний по коже.

Когда напряжение достигло невыносимого предела, зазвучали тамбурины, все словно вдохнули в едином порыве, подхваченные ровным ритмом барабанов. Колокольчики присоединились мгновениями позже, басовитыми бубенцами рассыпались по нервам, довершая это звуковое извержение позвякиваниями треугольников. Будто рассыпались в прах человеческие жизни.

Мэйнард глубоко вдохнула, и запела. Строки предвестника Пути.

***

Когда Асари вышел из ступора, то увидел, как юную жрицу подводили к алтарю. Она шла, как дорогая кукла, в мареве из серебристо белого шёлка и кружев, диссонируя со своим окружением. Ступала по лужам из крови без какого либо страха или брезгливости. И шлейф платья, пропитываясь багрянцем всё больше с каждым шагом, выписывал причудливые узоры на камне.

Девочка не осознавала того, что здесь случилось и что произойдёт с ней самой очень скоро. И на мертвенно бледном лице расцветала блаженная улыбка, от которой Асари бросило в дрожь. Дурман, очарование — все это еще с детства казалось ему бесчеловечным.

С детьми обходились милосерднее, чем со взрослыми, добровольно или почти добровольно, но вполне осознанно приносившими себя в жертву. Внушаемые сосуды, в которые наливают фанатичной веры, и отправляют участвовать в ритуалах. У этой златокудрой малышки вряд ли кто-то спрашивал согласие. Как, впрочем, и у всех других детей, умертвляемых ранее. Давали яд, дурманящий и усыпляющий сознание девочки.

Сердце его сжалось, и Асари отвернулся. Пусть идет церемония. Пусть эта куколка станет последней жертвой. Он свое лучшее для казни виновницы всей этой вакханалии время всё равно уже упустил. Опустившись на край крыши в тени бортика, Асари обхватил голову руками и сжался. Его снова обставили, как сосунка. Представится ли ещё удобный момент – неизвестно. Впервые он испытывал горечь от неудачи, и больше ни на что не надеялся. Ещё немного и магия создаст непробиваемый для него щит. Не видел, чувствовал узор, словно незримые кружева плел великий маг.

Он даже не отметил тот миг, когда юная жертва ступила за грань. Разве что почувствовал необычное бурление пространства. Даже умудрился сравнить это состояние, с вполне обыденным действом, найдя подобие процессов. Город и наполняющую его магию он представил в виде закипающего на огне котла в тот миг, когда в него бросают щепотку соли, и тот начинает резко вскипать, выбрасывая вверх раскалённые капли. Со дна поднимаются пузыри пара. По поверхности растекается пена…

Необычный образ совершенно неожиданно привёл к осознанию того, насколько он верен по отношению к тому, что сейчас происходит. Противоборство сил! Церковники давно желали взять реванш, подмыть под себя всех в Гротенберге. Именно об это они говорили с Сиолой. Даже знаки, что сейчас разгораются на площади, воспринимаются им с высоты как-то иначе. Там внизу это совершенно незаметно. Энергия, вплетаемая в искаженный контур, жизнь, время, затрачиваемое на сам ритуал — всё, чтобы создать идеальную ловушку для герцогини.

Однако и Мейнард не стоит считать наивной дурочкой. Уж кто-кто, а она знает толк в интригах. Есть у юноши предчувствие, что что-то должно произойти. Только вот, что она задумала – неизвестно.

Тут Асари осознал: он должен помешать. Помешать чему-то, о чем знать не может, о чем сложно догадаться, но интуиция как никогда кричала: «вмешайся! Прерви!» А, впрочем, какая разница, что они задумали?! Пусть в этом спектакле Асари роли не предусмотрено, но он вполне способен её вписать остриём своего клинка. Нет, рано он списал себя со счетов. Рано. Действо продолжается, и он должен быть готов в любой момент.

Апатия вмиг отступила. И даже Тень, как показалось, прошелестела нечто одобрительное. Парень поднялся на ноги и вновь стал следить за происходящим, ощущая отчего-то неожиданный прилив сил.

Энергия вокруг центра всё росла, по мере распевания Пути. Юноша ошибся. Никаких искажений, ничего не было в этой песне. Их с Нерлом расчеты были неверными. Чистый резонанс сил города, и его покровителей. Только вот что проку, если всем всё равно безразлично то, о чем они поют?

Песнопения вводили в транс, под действием магии достигая почти идеального звучания, даже когда он старался не слушать, зажимая уши ладонями, вспоминая старую колыбельную, как он сейчас знал, пришедшую с востока, знакомую ему с младенчества. Плохая альтернатива Пути, колдовская вязь слов, как и темная магия, утопившая этот город во тьме. Мать говорила, что звучащая из уст переселенцев, всех слышащих её впервые, здесь в городе, она сводила с ума, подчиняла себе, делая послушными марионетками. Это последующие поколения как-то адаптировались, впитали её в себя с молоком матерей, перестали ощущать враждебной.

Когда Асари уже устал бороться, к счастью понял, что Песня Пути дошла до стиха о восхождении Ваканта. После его низвержения эти куплеты пропускались. Оставалась лишь музыка. И сейчас эта традиция нарушилась. Голоса народа стихли, а вот Мэйнард, выждав проигрыш, другим голосом: мощным, низким, совершенно непохожим на женский, продолжила петь. Показалось, что само божество вмешалось в действие на площади и решило оказать себя, напомнив, что Вакант всё ещё существует. И не этим жалким людишкам пренебрегать им. Он понимал — это божество их слышит, и отвечает.

Асари вскочил на парапет уже не таясь. Это была не просто песнь. Эти слова лились изо рта правительницы вместе с магией, обходящей ритуальные рисунки, выписывали свой орнамент, отличный от знаков жрецов. Эта новая вязь ложилась поверх церемониальной, выжигая её и сияя, всё ярче. Парень даже удивился, почему первосвященники ничего не делают. Неужели они не видят, не ощущают того, что неведомая сила ломает всю их задумку?

Наверное, что именно так – они были слепы! Будто бы магическое марево застилало им глаза, не позволяло выйти из оцепенения. К пению добавились жесты, словно сама властительница двигалась в такт древней музыке, завлекая в смертельную пляску всех.

Тем временем новый круг был почти завершён, и народ, до этого стоявший безмолвно, как громом поражённый, заволновался, закричал, пришёл в движение. Да и как могло быть иначе, если собравшиеся стояли смешанной толпой? День сравнял прокажённых и тех, кто всё ещё каким-то чудом оставался здоров.

Новые для многих или хорошо забытые, не без усилий церковников, слова, теперь будто наизнанку выворачивали пораженных болезнью. Они затряслись, падая ниц. Кто-то бился в агонии, будто бы не было над Гротенбергом слабого солнца, теперь спрятавшегося за тучи, будто не было дня, и будто бы они собирались обращаться.

Те же, кто всё ещё оставался людьми, в панике метались, стараясь покинуть площадь. Но отчего-то не могли пройти за невидимый барьер. Они бились об него с дикими воплями и стенаниями, давили друг друга, рвали одежду, отпихивали друг друга, давили слабых. Только всё было бесполезно.

Стражники в своих доспехах стояли, замерев, будто соляные столбы, и даже не пытались усмирить безумцев. Не двигались и храмовники, парализованные неведомой силой.

Было заметно и то, что нашлись и другие, более стойкие, или быть может, смирившиеся с уготованной им участью, а возможно и просто фанатики, которые присоединились к пению. Среди них были и прокажённые, и здоровые, и даже некоторые жрецы и стражники, не разбитые внезапным параличом. И очень скоро этот хор уже сотрясал площадь. Сила взвивалась, к, всё больше темнеющему, небу, будто чёрное призрачное пламя. А город, окутанный этой силой, плыл, преломляясь, будто в кривом зеркале, утопаяв океане древней магии.

Сам юноша, стоя в недоумении на карнизе, чувствовал подъем сил. Это – та магия, что дал им Вакант. Отголоски дара. Значит, вот в чем сила Мэйнард. Выворачивать души, сжигать сердца, менять саму природу человека.

Пришло чёткое осознание – пора действовать. Сейчас или никогда — у него появился шанс отомстить.

Черный кинжал сжал своё оружие. Родовой клинок напитывался магией, гневом своего владельца. Уж чего в нём сейчас было много, так ненависти с этой женщине, уничтожившей весь его род, лишившей его права владения, и превратившей весь город в клоаку мерзости и болезни. Очень быстро рукоять стала огненно горячей.

По телу растекалась энергия, наполняла жизнью, улучшала восприятие. Чёрный Клинок ощутил полную готовность к рывку. Он покачнулся на стопе. Тень отделилась, толкая его вперед. Асари закрыл глаза, позволяя своему разуму перенестись в конкретную точку, перемещая себя так, чтобы обрушиться сверху с занесенным клинком, возить его прямо в грудь, в трепещущее сердце врага.

В миг, когда женщина пропела последние строки, лезвие пронзило шелковую ткань, и вошло в тело по самую рукоять.

Раздался крик. Странный крик, в нём было больше торжества и радости, нежели боли. Принц смотрел в её глаза, и осознание неправильности произошедшего, медленно накрывало его с головой.

Ошеломленная женщина смотрела на Асари не с ужасом, а с благодарностью. Она улыбнулась, и с уголка губ стекли струйки крови, чёрной мёртвой крови, которой не должно было быть, и обняла его за руки, тихо прошептав: «Спасибо Вам, лорд Хирем, я свободна».

Ему показалось, что он услышал треск стекла.

Скорее по привычке, мужчина вытащил клинок из тела, завершая своё дело. Женщина пала к его ногам. Глаза Асари раскрылись от изумления. Этот голос не принадлежал Мэйнард. Это лишь тело. Оболочка. Оболочка, наведённая колдовством. А он снова облажался… она его обманула! Выставила вместо себя очередную куклу, проецировала через неё все действия, говорила, пела, даже управляла магией!

Теперь она точно знает, кто ей противостоит и, наверное, смеётся над его наивностью и недальновидностью. Как всё глупо и бездарно!

Асари, находясь в ступоре от отчаяния, совершенно не обращал внимания на то, что творится теперь вокруг него. И даже не заметил в первое мгновение, как что-то с огромной силой ударило его в спину.