Гротенберг. Песнь старого города

16

Время неизвестно. День четвертый

Тюремный блок. Замок Гранвиль

Сегель

Звенят цепи.

Шумят кандалы, сковывающие запястья. Живые, настоящие руки, я чувствовал их в полной мере! Я приоткрыл глаза. Это было, верно, ошибкой. Очень тяжелыми были веки, глаза ощущались заплывшими, и даже неяркий свет свечи ударил по глазам так, словно прошелся ножом. Боль сковывала дрожащее обнаженное тело. Я почему-то знал, что происходит, но оставался безмолвным наблюдателем.

Так вот какого ему было...

— Глядите-ка, очнулся... — низкий голос выдернул из мыслей, а ещё — из какой-то безопасной зоны, в которой пребывало сознание все это время. На меня обрушился холод камер, уже настолько же привычный за эти... сколько уже прошло дней? Счет времени уже давным-давно был потерян. — Ах, дорогой, Катача, будь с ним полегче. Все-таки он ещё ребенок...

Как будто для них это имело значение!

Заставив себя сдвинуть взгляд, я подмечаю грузного мужчину в извазганном кровью мясницком фартуке. Его голова, чем-то отдаленно мне напоминает кабанью — вероятно, неправильной, излишне выдвинутой челюстью, приплюснутым носом и диким, звериным взглядом — ещё к тому же была неприятно пересечена шрамом. На меня он смотрел как на игрушку. А мне было уже ничего не страшно. В груди болела лишь пустота. Раны от плети жгли, и, вероятно, ещё долго предстоит им заживать. А если бы я тогда знал будущее, то определенно бы немного, но расстроился тому, что они ко всему прочему навсегда заклеймят мою тощую спину.

— Сколько вас проникло в замок? — Меняя приятную, даже светскую, манеру общения на «господскую», спрашивал мужчина передо мной. Он будто бы нашел самое чистое место в камере. Принесенный стул, ко всему прочему, ещё и был прикрыт лоскутом. Таким, какой потом будто бы должны сжечь. — Кто нанял вас для того, чтобы стереть его Сиятельство?

— Вы всех нас поймали, — слабым, хриплым голосом, ответил я. Громила хотел было поднять плеть, но мужчина его остановил жестом.

— Может быть и так... может быть. — Незнакомец провел пальцем по подбородку, и нахмурился.

— Зачем все эти дознания? — Устало спросил я.

Никакой наглости, или отчаянной мольбы в этом не было. Есть момент, когда голова устает от бесконечных страданий, устает от всего того океана боли, в который окунают пленников, если истязатели не слишком то увлечены своей работой. Этот, Катача, увлеченным явно не был, чего было сложно ожидать от придворного палача.

— Все равно ведь вздерните на веревке... к чему тянуть все это? Чего вы ждете?

Самый ужасный миг осознания уже давно прошел. Ещё, как мне показалось, день назад. Осознание того, что шансов выбраться нет, и не будет. Что молитвы, так пылко возносимые Диором, своей цели не достигли. И что теперь я, подвешенный за обе руки на старых цепях, с удивительно новыми кандалами — вероятно лишь от того, что более юных пленников никогда не было... велика честь! — скоро умру. От того, что хотел погнаться за доброй мечтой, следуя по кривой дорожке.

От всего этого осталась только пустота, сжирающая все эмоции, и оставляющая только одно — смертельную усталость.

И все-таки что-то в краю сознания цеплялось.

— Ты религиозен, юноша? — Тихо и вкрадчиво спросил мужчина.

Я не поверил своим ушам. Удивленно моргнул, чтобы понять, что просто не могу смотреть на него, даже сильно прищурившись. Лицо оставалось размытым.

— Нет. — Опустил взгляд. Вины в этом не было никакой, но, быть может, ему так и показалось. — Был бы религиозен, верно, не был бы здесь... — ответил я честно.

— А вот ваш капитан, очень даже религиозен. И, тем не менее, он здесь.

Возразить было нечего. Это правда. А ещё была правда в том, что если бы не такая жизнь, нам бы не пришлось выгрызать себе путь через преступность. Просто потому что аптекарь продает нужное снадобье втридорого, чего, работая как многие другие жители, ты не сможешь заработать, а когда заработаешь — будет уже поздно. Просто потому что кто-то с детства был приучен убивать, а в стражники брали лишь отпрысков богатеньких, и все места уже были заняты на добрые годы вперед.

— Моей жене снизошло озарение. — Продолжал меня удивлять мужчина внезапным откровением. Меня на миг ужаснул не сам факт такого откровения, сколько возможная причина. Может, после этого, меня и казнят. С чего бы ещё ему быть откровенным? — И она наивно беспокоится, что её видение окажется правдой. Вот скажи мне, веришь ли ты видениям?

Интересно, какой ответ его устроит. Я порылся в памяти. Случаи видений были не то чтобы редкостью. Да даже у меня что-то подобное происходило, но едва ли это было что-то страшное. Вещий сон хоть раз в жизни посещал каждого человека. Однако там не было ничего особенного в большинстве своем. Можно сказать, легкий дар предвидения есть у каждого. А вот возможно ли его развить?

— Не знаю. Я не имею дел с магией...

Не знаю, что его развеселило, но его смех — наверное, для светских леди весьма и весьма приятный, а для меня – слащавый и отвратительный, — прошелся по всей камере, отдавался в камнях, в стенах, разносился по коридору.

— Ох, ваш чародей весьма искушен в магии, стоит сказать!

Значит, поговорил со всеми... я – последний?

— Не видел от него большего колдовства, чем подъем ключей или других предметов в воздух. — Ответил я. — Не очень-то он любит колдовать...

Или «любил»... кто уж знает.

Мужчина оборвал смех и сверлил меня взглядом некоторое время, перебирал пальцами по столешнице, едва-едва её касаясь, и косился на ровное пламя свечи, будто оно должно быть другим. Потом поднялся, и приказал:

— Оставь его пока... скоро нам не понадобится содержать таких предателей, как он. А с оков пока не снимай. Не снимай... пусть повесит ещё.

И уже через минуту, а может, чуть больше — ушли. Ушли, унося с собой ослепительно тусклый свет почти догоревшей свечи, оставившей после себя только запах жженого воска, и запах свежей крови, сочащейся из моих собственных ран. Ушли, оставляя лишь плотную пелену тьмы, накрывшую меня с головой.

Сколько я так висел — не знаю. Лишь тело сводило судорогами, руки онемели, но сделать с этим было решительно нечего. Дергать новые кандалы — глупо, все равно не поддадутся. Пытаться забыться сном — уже видимо, проваливался раз за разом, только вот все бестолку — боль не позволяла выпасть из реальности настолько, чтобы впасть в приятное забвение.

В тот миг, когда эта мысль меня посетила, по камерам прошел холодок. Понятно, кто-то ещё явился. Может, патруль, а может, кто-то, кто решил меня снять, чтобы «перевесить» в другое место, другой частью истерзанного тела. Оставалось лишь прикрыть глаза. Сквозь веки проступил свет. Странный какой-то, бледный. Я приоткрыл глаза. Изумрудное свечение фонаря, стоящего на столе, меня смутило. Может, стекло цветное. Дорогой же фонарик, стало быть! Я заставил себя чуть поддаться вперед, прищуриться, попытаться сфокусировать взгляд. Чем дольше я в него смотрел, тем больше понимал — не в стекле дело. Само пламя было белым, и задорно плясало, словно следуя ему известной мелодии, но свет отбрасывало изумрудный. Сам он был выполнен из серебра, с совершенно тонкой художественной ковкой. Мне показалось, что его поверхность была испещрена тонкими руническими письменами.

Потом я почувствовал, как оковы ослабели, и я рухнул на загаженный пол камеры. Холодный пол принял меня равнодушно ледяными объятиями. Камень был пропитан засохшей кровью. Почему-то я был уверен, что кровь моя.

— Ах, как приятно видеть нового последователя...

Я дернул голову в сторону голоса. Слева никого. Справа — тоже. Однако незнакомец возник на том самом месте, где ещё некоторое время назад сидел другой господин. Я присмотрелся — и шарахнулся назад. Стена тоже оказалась «приветливой», и обожгла холодом спину.

Сидящий мужчина был облачен в восточные одежды. Темные шелка с золотой нитью, покрывали все тело так, что ни одного кусочка кожи не было видно. Даже лицо было скрыто причудливым головным убором, а верхняя половина лица — маской с прорезью для глаз. Оттуда на меня смотрели неживые глаза.

— Кто ты? — Не знаю, кто тянул меня за язык на столь личное обращение, но незнакомец, кажется, даже не обиделся. Тонкие губы растянулись в улыбке. А мне стало отчего-то чертовски холодно.

— Хранитель тьмы и секретов магии.

Нескромно...

А потом я резко все понял. Этот мужчина не был из местных уж точно. Сказать прямо, такой раскрой даже на Востоке, насколько я мог судить, уже столетиями не использовался. Такой человек — в чем я уже сомневался — едва ли мог проникнуть в тюрьму. Да и представление такое...

— Почему ты... вы удостоили меня своим визитом? — Теперь я старался говорить как можно вежливее. Хотя бы потому, что встречаться с божеством, пусть даже с изгнанным, вероятно, почетно. Откровенно говоря, от запретов практик конкретного «Пути», я даже не представлял, как себя вести с Ним.

— Разве ты не взывал к помощи?

— А разве вы помогаете нуждающимся? — Спросил я, и тут же осекся. Вот же ж... идиот! — Вернее, я хотел сказать...

— Я помогаю людям, когда они этого действительно хотят. — Прервало меня божество. Он поднялся, и подошел ко мне, опустился на одно колено. — В твоих мольбах и просьбах была искренность. И я уверен, что ты не отречешься от своих клятв, если я скажу, что могу дать тебе силы, чтобы сбежать.

Я задумался.

В порыве отчаяния, и ужаса, я молился всем божествам, кого знал. В большей степени — Кирану, ведь случившееся с нами — верх несправедливости. Однако я прекрасно знал, что он не придет. Также прекрасно знал, что не придет и Аннориэл. Хотя бы потому, что они были самыми «суровыми» из всех божеств. Звать в подмогу Унреля также не было никакого смысла.

Я ожидал, что и призыв Ваканта, о котором я вспомнил почему-то так внезапно, пройдет без отклика.

— Чем ты хочешь, чтобы отплатил я за жизнь?

— Жизнью. Кровью. — Пожал плечами Вакант, словно пояснял элементарные вещи. — Жизнь за жизнь. Тебе предписано судьбой погибнуть здесь. Я могу изменить это течение, если ты предоставишь мне столь щедрую оплату, как другие жизни. Ты выберешься. Один.

Его рука исчезла в складках одежды, и он извлек оттуда ножны, из которых торчала изогнутая изящная рукоять. Цепи стали свободнее, и я протянул руки, но ножны зависли, словно на невидимых нитях, на расстоянии. Я не пытался схватить, просто смотрел заворожено в некоторой степени такими простыми, но изящными фокусами.

Вакант наблюдал за мной с любопытством.

— Какой кровью я должен оплатить этот побег? — Уже настойчивее спросил я, поджав сухие губы. — Если мне нужно убить всех, кто попытается помешать мне — да запросто. — Божество молчало, а я говорил на порыве. Потому что утопающий, увидевший соломинку, попытается ухватиться за неё. — Я сделаю что угодно, чтобы покинуть это место живым.

— Ты должен покинуть замок Гранвиль один. — Повторил Вакант. Смысл его слов доходил до меня медленно, но вот тут я вздрогнул.

— Я никого не смогу спасти?

— Никого. Такова судьба. Я меняю твою, потому что ты можешь оплатить её изменение в том объеме, который мне будет нужен, и тебе будет нужен. Я могу даровать тебе силы, силы, превосходящие магическое искусство твоего друга. Все лишь зависит от тебя. А могу дать ключ к побегу, зависающий над раскрытыми руками, и ты сам распорядишься, как поступить с моим даром. Решать лишь тебе, Сэмюэль Ривгольд. Твоя судьба видится мне путанной, и сложной, как неведомый узор. — У него была спокойная, сдержанная манера речи, и я, поневоле, заслушался. И слушал бы ещё и ещё, искренне загипнотизированный без всякой магии этим голосом, тембром.

Только вот предложение его было... сомнительное. Да что там — ужасное! Он же прямым текстом мне предлагал бежать, даже не пытаясь вытащить соратников, если они ещё живы. А сейчас, я почему-то чувствовал — живы. Не все, но живы.

— А если... — я сам не заметил, как мой голос сел, — если я не один уйду из Гранвиля?

— Этого не случится. — С полной уверенностью заявило божество.

Значит, вопрос стоит только в моем выживании...

— Позволите...? — Мне кивнули, и я осторожно продолжил. — Зачем это Вам? Зачем вам полумертвый мальчишка, и его выживание.

Вакант смотрел мне в глаза, но взгляд этот был не видящий, словно проходящий насквозь. Я видел, что ответ у него есть, но он не спешит им делиться. Справедливо, наверное... в тот миг, когда я уже хотел продолжить, покровитель темной магии ответил, тщательно подбирая слова:

— Потому что это запустит механизм неизвестных мне доподлинно событий. Событий, за которыми мне будет прелюбопытно понаблюдать. Если я получу перспективную пешку, которую смогу вывести в ферзи, если мне понадобится. Во всяком случае, я всегда ценил достойные партии.

— Погибнуть вместе со всеми, или сбежать одному... — я горестно усмехнулся, а потом рассмеялся, запрокинув голову к высокому потолку камеры. Выбор из двух зол — прекрасный выбор, настолько, что для отчаявшегося юноши, вроде меня, стал внезапно... простым.

Стражник было повернул голову в нашу сторону, но его взгляд прошел сквозь нас, не замечая. Явно чувствовал неладное. А через мой иррациональный смех рвались и слезы боли, защипавшие в уголках глаз. Ну вот... не хватало ещё перед божеством разрыдаться, как сопляк.

— Я хочу сбежать. — Совсем уже тихо проговорил я, оборвав резко смех.

Почувствовал, как на ладони легли ножны. Теплые. Бывает металл таким теплым в естественном виде? Нет, вряд ли... Я сжал пальцами их. Я чувствовал, как неведомая мне магия пронзает тело. Опустил голову. Огонек из фонаря скользнул в ладони Ваканта.

— В обмен на твою сущность, и пролитую тобой кровь, я дарую тебе желание.

— Я хочу сбежать. — Уже увереннее и настойчивее повторил я.

Вакант кивнул, а руку словно обожгло пламенем. На предплечье вспыхнуло болью, словно выжигая узор. Я вскрикнул от неё, а потом сжал зубы так крепко, как мог, пытаясь справиться с болью. Огонь скользнул мне в грудную клетку, и весь мир поплыл перед глазами. Горизонт резко завалился — тело рухнуло на землю. Сквозь тяжелеющие веки, я видел, как поднялось божество, развернулось, отворачиваясь от меня. Он исчез, а я — растворился во тьме. И впервые её объятия показались мне по-настоящему приятными.

* * *

Сегель очнулся внезапно, глубоко вдохнул, как вдыхает утопленник, которого вытянули в последний момент из-под толщи воды. Трясло его в принципе, примерно также. Он отлип от стены. Неужели, все это время вообще простоял?

Нет, не стоял. Камера была другая.

— Ты... как...? — Неловко поинтересовался Асари.

— Вы все видели? — Спросил Сегель. Хотя по их глазам читал — да, все видели.

— Так... никого спасти нельзя было? — Тихо спросила Сиола, пропуская вопрос мимо ушей. И вдруг Сегелю стало так противно, что она видела все это. — А мне же сказали... — Она тяжело вздохнула, покачав головой.

Что ж, если даже ей казалось, что он самолично всем перерезал глотки, все было, увы, намного сложнее... и трагичнее. Пожалуй, во многом. Однако и то и другое в глазах Сегеля, уже повзрослевшего, и прежде чем отказаться от воспоминаний, осмыслившего произошедшее не единожды, было предательством.

— Да... — нехотя признал Сегель, опуская голову.

А вот на лице Асари он не прочитал ничего, кроме выражения лица человека, удовлетворившего давно зудящее любопытство. Видимо, ломал все это время голову, каким образом таким пересеклись пути Ваканта и Сэмюэля. Наконец, ответ позволил себя явить, пусть и против воли владельца.

— Никогда б не подумал, что Он может просто спасти кого-то!

Просто? Просто спасти?! Руки Сегеля рефлекторно сжались в кулаки, а на поясе словно «вздрогнули» кинжалы, подхваченные силой, и готовые вырваться. Маг заметил, и вся воодушевленность тут же с лица спала.

— Ясно. — Только и выдал он, и примирительно вскинул руки. — Прости, Сегель, верно, я поспешил с выводами?

— Так и есть. — Голос его неожиданно прозвучал холодно.

Асари развел руками. Вот уж чего не хотелось сейчас, так ссориться лишний раз. Поэтому махнул рукой в сторону коридора, и они, не сговариваясь, двинулись по тюремным блокам дальше.

Временами пересекались и с нежитью. На гротенбергских монстров вне замка они были мало похожи, хотя бы потому, что внешний облик оставался в пределах человеческого, то наглухо закрытого в доспехах, то, наоборот, завернутые в шелка и дорогие одежды. Проблема здесь была одна: поднимались они куда как охотнее на ноги снова и снова. Если монстрам в городе на восстановление, по словам Асари, требовалось времени, соизмеримо с тяжестью ран, но как минимум, минут по десять, на самые легкие повреждения; то местной нежити практически все было легко восстановимо. Некоторые из них и вовсе не озадачивали себя восстановлением, скажем, отсеченной руки, а неостановимым натиском продолжали оттеснять трио обратно, в тюремные помещения. В итоге решено было, что требуется отсечь все конечности, а уже потом применять Клинок Пустоты. Так, по крайней мере, действовали Асари и Сиола. У Сегеля обычно получалось прикончить тварь на подходе. Чем дальше, тем больше его наличие казалось единственным спасением. Если Асари это и раздражало, то только немного.

Назвать их забег по тюремному блоку просто «легким», было бы ошибкой. Раны были, и неприятные. Сегель быстро стал орудовать исключительно протезом. Хотя бы потому, что живая рука была уже покрыта ранами, которые они наспех перевязывали. Хуже всего было плечу — неистовый стражник успел поразить его своей рапирой, а Сегель, как часто в таких случаях бывает, не успел среагировать, и защититься. Хуже всего было то, что такие раны тормошили Тьму внутри него. Это кружило голову, а иногда обрушивалось на него песней. Здесь её слова были для него различимы. «Отринь человеческую оболочку, восстань! Нет предела границ!» — древний, утерянный язык, но Сегель понимал значение каждого слова.

И боролся.

Потому что если он и поддастся Тьме, то не сейчас. Ещё рано.

На верхних уровнях тюрьмы уже чувствовалось дуновение свежего, прохладного воздуха, оттуда, с поверхности. Меч сошелся с мечом, и Сегель налег на рукоять с силой. На миг оставил давление, чтобы обрушить на мертвеца шквал ударов, под которым лезвие проржавевшего меча его соперника сначала треснул, а потом рассыпался. Сегель бросился вперед, пронзая сердце насквозь. Жизненная сила хлынула в лезвие, и, издав хрип, нежить обмякла на лезвии. Сегель неловко отбросил мертвеца назад, и покачнулся, тяжело дыша. Упираясь обеими руками в колени. Бои изматывали. Самым свежим из них оставался Хирем, но мужчина не знал, почему. Лишь видел, что сам бой придает ему сил. Особенно с теми, кто погиб не так и давно. Словно бой подпитывал юношу, наделяя его смертоносностью.

Здесь уже пробивался кое-где тусклый солнечный свет. То ли день ещё не кончился, хотя к замку они поступали уже на границе с закатом, то ли начался уже новый, и они пробыли в этом месте не менее половины суток. И то и другое — не давало информации ровно никакой.

Сегеля же снова скрутило, обрушивая на голову волны музыки. По лицу скользнули капли холодного пота. Мужчина обхватил голову руками, и закрыл уши. Он чувствовал, чувствовал, что магия алхимика ослабевает под действием проклятия замка. Врывается гомоном голосов, зовущих, манящих. Среди них был один, к которому хотелось тянуться. Элиза. Она была где-то там, среди них. Однако именно её голос напоминал ему о том, что потянуться к ним он не может.

«Нет, Элиза. Рано мне ещё» — пробормотал Сегель, и усилием воли заставил себя подняться, и выпрямиться. Закрыть глаза, представляя, как укрывается от них стеной. Скорее, это было такое внушение, чем настоящая защита, но это помогло, и мужчина, наконец, выдохнул.

Словно выгадав момент, мир вновь пошел рябью, утягивая его обратно, в прошлое, и почему-то сейчас он понял, что не только его, а общее для всех них.