Гротенберг. Песнь старого города

2

Вечер. День первый

Трактир «Обжигающее пламя».

Комнаты здесь были более чем «скромными». Настолько, что, войдя в нее, чувствовалось, что в брошенном доме было бы уютнее, чем здесь. Здесь прибирались, пыли не было, но всё говорило о том, что у этих комнат давно не было жильцов. Первое, что било наотмашь – это запах затхлый и сырой. Запах пустоты и обречённости.

Если сам трактир ещё явно посещали, то вот жить здесь могли разве что крысы — они приветственно попискивали Сегелю, убегая в норы, едва он появился. Он усмехнулся: «и вам одиноко здесь, наверное». Странник оставил дорожный мешок на крюке, вбитом в стену, и сел на кровать. Та тут же скрипнула от натуги, и он поморщился — так неприятно этот звук царапнул по нервам. Мужчина планировал провести здесь одну ночь, не больше. Возможно, даже меньше, если каким-то образом найдёт больше информации.

Чёрный оникс в подвеске приятно холодил кожу. Пока никакой опасности не было. Он откинулся на стену под всё тот же жалобный скрип панцирной сетки и открыл сознание для прошлого.

Элиза… он вспоминал её образ. Маленькая девочка с золотистыми кудрями, и большими болотно-зелёными глазами. Они смотрели на него в этот вечер, были полные слёз. Он помнил, как её маленькая ручка вцепилась в его одежду, не желая отпускать, но эта крепость со всеми жителями - это была дыра. Дыра, в которой он не хотел больше оставаться. И было ещё что-то, было интуитивное чувство, какое, наверное, бывает у крыс, покидающих тонущий корабль. И эта работёнка, на которую он подписался, была его билетом из этого загнивающего города. Денег за эту работу было столько, что он мог бы вывести из города всю семью, но отец, равно как и остальные родственники, остались, а после того, что он сделал под заказ, и вовсе перестали присылать какие-либо письма, когда он покинул город и добрался до ближайшего поселения в предгорье. Клеймо есть клеймо — и с ним он был большую часть жизни в их глазах.

Отчего же сейчас они решили вспомнить о нём? Это ему ещё предстоит выяснить. Может, он таки сможет убедить Элизу уехать с ним? Китгорф — чудесный город, где можно зарабатывать честно, и быть на частной страже — его навыки там очень высоко ценились, и он этим был горд. Ещё больше был горд тем, что теперь может тратить свои умения на что-то большее, чем срезания кошельков у пьяниц или заказные убийства. Ему даже в какой-то момент казалось, что началась новая — действительно новая! — жизнь. И буквально тут же будто бы злая ирония — весть из прошлого. Теперь Сегель был полон решимости разобраться с ним и с поганым прошлым, и с самим собой.

Поужинав кусочком вяленого мяса и ломтем хлеба с молоком — дорогой сосуд с рунами достался ему очень недёшево, но оно того, на его взгляд, явно стоило: теперь сохранность любого напитка была обеспечена весь долгий путь, — странник занялся изучением карт города. При нём была его старая карта и собственноручно исправленная схема, и уже сейчас он подметил несколько изменений. За долгие пятнадцать лет какие-то улицы перестроились, некоторые обзавелись дополнительным уровнем, возвышаясь над «старым» Гротенбергом, поэтому ему оставалось только внести несколько изменений, осторожно, углём вычерчивая их на старой бумаге. Помнится, местный картограф давно ему продал карту втридорога, и для этого ему пришлось некоторое время проходить голодным, и стараться ещё больше подворовывать на улице в ожидании хорошей работёнки. На ней даже остались пометки прошлого вроде: «тут можно словить хорошенькую сумму с такого-то по такое-то время суток», а здесь «много стражников».

Сейчас, смотря на пустынный Гротенберг через запылённое окно, Сегель даже подумал, что раньше этот грязный, но многолюдный приморский городок обладал своим очарованием, но сейчас, когда на улице расхаживают лишь солдаты, одетые в лёгкий доспех, и с фонарями, излучающими магический свет из камней, он ощущал меланхолию. Что случилось с этим местом? Как давно всё пришло к этому упадку? В других городах королевства — хотя бывший форпост уже давно имел статус автономии — вовсю технологии начинали развиваться, и появлялись первые фабрики. Робкие шажки изобретателей, которые гнались за мечтой облегчить человеческий труд, поднимали и волну одобрения, и волну негодования, а это место словно застыло во времени. Вязкая атмосфера нагоняла сонливости, и походила на саван, опущенный на город. Сегель ощутил, как его клонит в сон. Долгая дорога, и изматывающий день — явный способ извести своё тело, а силы ему ещё понадобятся. Поэтому наёмник тяжело вздохнул, бросив очередной меланхоличный взгляд на этот город, и снова занялся приготовлениями ко сну.

А потом пришла она. Боль. Она железной рукой стянула сердце, и вытащила из лёгких весь воздух. Сегель захлебнулся кашлем, и судорожно попытался вдохнуть. Этот приступ был не первый. Всё начиналось пару недель назад с простого кашля, и лёгкой нехватки воздуха. Он решил тогда, что подцепил что-то, патрулируя улицы под проливным дождём. Тогда он промёрз и промок до нитки — вот тебе и следствие. Но лекарь даже деньги не взял за осмотр, уверив, что лечить его не от чего – со здоровьем всё в порядке. И мужчина было поверил ему, но…

Затем пришли кошмары. Видения старого города, и с вершины дворца, наблюдающего за огнём, разливающимся по городу, человека в тёмной мантии и в капюшоне, наброшенном на голову. Он говорил ему: «пришло время платить по долгам, Ривгольд». И как последний штрих на его истощённых кошмарами нервах, каким ни один травяной отвар уже не помогал, — письмо. Сначала одно, от сестры, каким-то образом выведавшей его адрес, справляющейся о том, как его дела; а потом другое: с просьбой приехать, навестить.

Сначала он решил, что это мошенники, каким-то образом выведавшие его подноготную, и решившие порушить его планы подняться в звании. Потом новые письма стали изобиловать личными подробностями, которые случайный мошенник уж явно бы никак не смог выведать.

Сегель корчился от боли, полулежа на кровати, пока не скатился на пол от очередного спазма. Он стоял на коленях перед койкой, хрипло и тяжело дыша в чистое покрывало, неожиданно пахнущее фиалками и миндальным маслом. Затем боль отступила, приглушилась. Измученный этим приступом мужчина кое-как поднялся на ноги, цепляясь за мебель. Шум в голове, песня — это новое, что он услышал. Чужая песня, не такая как раньше, но было в ней что-то отдалённо знакомое. Она походила на колыбельную, и одновременно на музыкальную шкатулку, и чем-то отличалась от них.

Сегель снова рухнул на колени, будто сбитый ударом невидимки, зарылся головой в покрывало, запах которого стал терпким и удушающе сильным. Он забился, срывая плотную ткань с лица, в попытке вдохнуть полной грудью, и сдавленно вскрикнул от режущего разум песнопения. Пытаясь заглушить певца, услышать что-то, кроме песни, в которой не было различимых слов, готов был рвать зубами на себе одежду. Всё вокруг стало вдруг вязким, и мерзким. Ему чудилось, что его руки, скрытые перчатками, в крови по локоть, что он чувствует этот едкий смрад трупов вокруг. На это правая рука, словно снова вспыхнула огнём, напоминая о старой ране.

И это, как ни странно, несколько привело его в себя, скинув марево бреда, хотя песня всё ещё давлела над сознанием, но уже не глушила его.

А потом Сегель услышал шаги. Они прорвались через мелодию, но не просто прорвались, а следовали ей в такт. Это в коридоре кто-то размеренно шёл, напевая один мотив. Он совпадал с музыкой в его голове. Медленно, мыча, тянул ноту, словно погребальную песнь, и остановился напротив комнаты. Сегель повернул голову к входу, и посмотрел на то, как открывается дверь. За ней он увидел, как долговязая фигура в походном плаще на мгновение замерла, а потом направилась мимо комнаты, легко махнув, будто бы приглашая следовать за собой.

— Ты действительно думал, что сможешь отпустить прошлое, похоронить его в своем подсознании? — Раздался голос в его голове, но боль удивительным образом вновь отступила. Сегель поднялся на ноги, в замешательстве глядя в коридор. Свет лампы удалялся, и он задумался, не последовать ли за ним? Этот голос казался ему смутно знакомым. Он точно его слышал раньше. Когда? Где? Память не давала никаких подсказок.

Нет, он знал, что прошлое не отпустит его так легко. Однако пришёл именно за тем, чтобы с ним развязаться. Значит, стоит идти до конца.

Сегель нащупал на поясе пистоль, и быстро выбежал в коридор. Там, вдали, ярко выделялась чёрная лакированная дверь со знакомым белым символом: переломанные песочные часы, где песок образовывал кольцо вокруг них, словно вихрь. Символ Ваканта, считающегося предателем в пантеоне, изгнанным за близость к людям, и одновременно жестокую плату за свои услуги. Здесь живёт кто-то из его последователей? Не тот ли «прокажённый», о котором говорил трактирщик?

Вздохнув, Сегель открыл дверь. Она раскрылась бесшумно, и за ней была непроглядная тьма. Настолько непроглядная, что та казалась материальной. Наёмник протянул руку, и кисть сразу же утонула в темноте.

«Заходи, не бойся» — снова раздался мелодичный голос в его голове. Он был спокоен, насмешлив, но от него у Сегеля пробежали мурашки по спине. Мужчина не был склонен верить в магию и прочую чертовщину... с тех пор, как покинул родной город. Тут странностей было предостаточно, чтобы хотя бы усомниться несколько раз. Что-то, определённо существовало. Только те ли это описанные божества? В этом он как раз сомневался.

Нужно решиться, так или иначе.

«Нужно» — прочитал его мысли незнакомец. — «И всё равно у тебя нет другого выхода. Можешь шагнуть добровольно, или же под давлением, но люди обычно жалуются, когда их тащат куда-то силой, верно? Я же даю тебе «выбор»».

Выбор без выбора, ха...

Сегель сделал шаг во тьму, стиснув рукоять пистоля настолько крепко, насколько могла держать его трясущаяся рука. Второй. Третий. Он услышал, как за его спиной закрылась дверь, но не услышал не единого своего шага. Просто он подсознательно считал их. Шаг за шагом по пустоте, темноте.

А потом он услышал звук: его сапоги ступили на каменную поверхность, гладкую, как зеркало, в котором он увидел собственное отражение. Он взглянул себе под ноги, и в этот момент темнота расступилась, ослепляя его утренним солнцем. Он никогда не видел настолько яркого солнца в Гротенберге. Настолько, что ему пришлось прикрыть рукой глаза.

Только это был не Гротенберг.

Это пространство походило на песочные часы в эпицентре которых кто-то остановил частицы песка, а меж их волн расположил многочисленные лестницы, высеченные прямо в воздухе из единого куска белого мрамора.

Наемник понял, что стоял, задержав дыхание. Это место было противоестественным. Это место внушало ему первобытный ужас, пропитанное чужеродной энергией. Она скользила потоками ветра, поглаживая полы его плаща и снимая капюшон с головы не навязчиво. Сегель задышал. Заставил себя вдохнуть. Это было частое дыхание, как у загнанного пса, и оно словно пыталось угнаться за его сердцем стучащем в бешенном ритме.

Но в этом месте было и что-то неуловимо умиротворяющее, и едва шок от самого факта существования чего-то такого в их реальности прошел, его начало клонить в сон. Хотелось просто лечь здесь на этой платформе, свернуться как кот в клубок, и уснуть... Уснуть навсегда.

Поддаваться подобному желанию хотелось, даже очень хотелось. За последнее время его дико измучили и эти внезапные боли, и помрачения рассудка, и то и дело всплывающее во снах прошлое. Душа жаждала забытья, хотя бы на время, на короткий миг. Покой и нега – что может быть лучше? Только нельзя – и это он знал точно, ведь не смотря ни на что, ему хотелось жить!

Поэтому – нет, нет, и ещё раз нет!

И этот морок также быстро спал, как и прежний. Это место на него влияло. Определенно прощупывало его сущность. Его суть. Он был просто человеком. Он был измученной душой, которая искала избавления от тяжести прошлого. Пусть и многие бы попытались это оспорить. Сегель отстранился от этих чувств, от влияния извне, стараясь не поддаваться этой волне, которая его захватывала с головой, и шагнул дальше. Шаг за шагом, шаг, за шагом — повторил он себе. Только на звуке своих шагов сосредоточить слух и на виде лестницы сосредоточить свой взгляд.

— Сегель! — Окликнул его знакомый жизнерадостный голос. Голос, появление которого здесь он никак не ожидал. Сначала он понял, что это знакомый голос, а потом он понял, что здесь его не должно быть. — Сегель, ну что же ты застыл? Неужели не признал меня?

Наемник нехотя поднял взгляд. Перед ним стоял мужчина: среднего роста, крупного телосложения. Его наставник, командир, и верный друг. Ему казалось, что, подняв глаза, он увидит мертвенный взгляд, и глаз один будет отсутствовать вовсе. Он явственно помнил зияющую дыру на месте этого болотно-зеленого глаза.

— Я… просто не ожидал тебя увидеть здесь, Диор — выдавил нервную улыбку Сегель.

Покойник с искренним изумлением склонил голову, и покачал головой, тяжело вздохнул, и взглянул на Сегеля снова. Он не мог выбросить из головы видение прошлого, и чувство вины заново захлестнуло его с головой, как много лед назад. Откуда эти чувства? Что он сделал? Стыд, жалость к себе и попытки оправдать свой поступок. Он зябко обнял себя за правую руку. Отсеченная по локоть конечность будто бы налилась кровью. Это иллюзия, подумал наёмник. Это просто... что-то. Что-то, чего я не могу понять.

— Все еще болит? — Капитан сочувственно было протянул руку, но Сегель инстинктивно отшатнулся на несколько шагов, пробормотав: «прости». Нескорое время они стояли в напряженном молчании, пока наемник не нашел в себе силы ответить ему.

— Она болит каждую ночь, как напоминание о том, что мы сделали тогда. Точнее, я не знаю, что мы сделали, но это было что-то ужасное. Хотя она уже давно ничего не должна ничего чувствовать. — Сегель говорил сдавленно. Ком в горле мешал ему не то что говорить, но даже дышать. — Я почти не помню, как это было. Всё смешалось, я... просто помню, как было больно и холодно, как было страшно, как ты читал эти дурацкие молитвы, что меня ещё больше сводило с ума в этих подземельях. — Прорвало наёмника на откровения, и он сделал судорожный вздох. Ему так хотелось извиниться за то, что он сделал, за то, каким образом выкупил себе путь на свободу, но не смог, слова застряли комом в горле вместе с удушающим чувством вины.

— В ту ночь, мы совершили благо, и Он это знает. Он тебя ждет, ждет, чтобы вознаградить за столь долгое ожидание. Он рад был, что мы тогда выступили на Его стороне. Он вознаградил каждого из нас.

— Каждого..? Но как же это? — Сегель не заметил, как защипало глаза от горечи. — Вы же все были мертвы! Тот… тот наниматель со скрежетом отдал мне оговоренную сумму, и даже сверх того, когда узнал, что случилось!

Ему улыбнулись. Искренне, тепло, и во взгляде его капитана не было ни капли осуждения его трусости. Это не то, что он ожидал увидеть. Он не заслуживал этого. Он бросил их всех. Даже хуже.

— Он вознаграждает тех, кто верно ему служит. Особенно тебя, Сегель, он хотел напомнить, что вы связаны уже много-много лет, и хотел напомнить об этом долге. — Капитан склонил голову. — Но мне ужасно жаль, что всю свою жизнь я поклонялся глухим божествам, когда единственный, кто нас действительно слышит, это — Он. О, как мне жаль, ты не представляешь!

Наемнику всегда казался странным религиозный фанатизм его наставника, но он никогда бы не подумал, что это обернется так. В поклонение Ваканту, Пустому — как угодно. Много лет назад он представился Сегелю как Эмпати, что было созвучнее. Никто не знал, что он действительно существует, и может помогать смертным. И всё-таки, они здесь. Это ведь его Цитадель?

— Мне пора идти, Сегель.

Сегель промолчал, опуская голову. Слова извинений так и не сорвались с его губ. Он только кивнул. Просить прощения он сил не нашёл. Сначала он услышал шаги, а потом то, как они стихли. Впереди была арка, и лестница вниз, ведущая в «шейку» песочных часов.

За такой длинный спуск он смог успокоиться и собраться с мыслями. Это — подземный мир? Это — посмертие? Теперь это место после встречи с Диором виделось иначе: тут и там скользили по ступеням тени. Словно их разговор пробудил обитателей этого места от сна. Потусторонний шепот заполнял тишину, и наемник уже готов был взмолиться о том, чтобы они все заткнулись, и давящее безмолвие снова опустилось на это место, но этого не происходило. Он спускался, как ему казалось, целую вечность к парящей в «нигде» поверхности, высеченной из, напротив, какого-то чёрного камня. Это было кольцо, где внутри расположено было ещё одно, поменьше, и там в самой сердцевине на своеобразном диске его ждал человек.

«Человек» отставил лампу с чёрнотой в сторону, и держал в руках небольшой свёрток. Его белые глаза, с маленькими, как две точки зрачками, следили неотрывно за подходящим к нему Сегелем. Механические «лапы», как паук, встроенный в тело, окутывали плоть Ваканта. Обычно его изображали как сущность в литой серебряной маске, где нет прорезей для глаз, но, видимо, реальность резко отличалась от учения в местных церквях.

— Мы много лет не виделись, Сегель, — произнёс он, совершенно не шевеля губами. Голос его был тих, но эхом прокатывался по пространству. Этот дессонанс тоже накладывал на наёмника долю ужаса, и он поежился под его взглядом. Молчание божество явно не смутило. — За столько лет ты раз за разом отвергал мой дар, хотя другой носишь по сей день.

Сегель понимал, о чём он. И словно в ответ на его мысли, сверток развернули, и протянули на «паучьих» лапках ему необычный клинок. Ониксовая рукоять была осторожно оплетена белыми нитями, как и много лет назад. Бронзовое лезвие было покрыто рунами, а само оно было разделено на три лезвия. Хорошее оружие, как припоминал Сегель, рассекал плоть и кость так, как ни какой другой клинок не смог бы, и обжигал рану, которую после себя оставлял, не оставляя возможности кровоточить.

Столько лет, после того, как Сегель покинул город, он продавал этот клинок, и раз за разом он каким-то немыслимым образом возвращался к нему в руки. То на задании найдётся владелец его, то его продадут ему в закрытых ножнах, задарма. Сколько бы раз он не пытался от него избавиться — а он даже бросал его в реку — проклятый клинок возвращался к нему раз за разом.

Теперь его, видимо, вручает его сам владелец.

— У меня нет выбора: отказаться от него? — Без надежды спросил наёмник.

— Ты принял его в дар в ту же ночь, в которую принял и свою судьбу вместе с тем, заказом. Он запустил цепь занимательных событий, которые мне были на руку, и теперь, поскольку ты уже принадлежишь мне, я дам тебе ещё одно задание. Если ты выполнишь его успешно, считай... твой долг будет полностью погашен, и ты будешь свободен. Выбора здесь у тебя нет, Сегель — мы ведь желаем одного и того же, просто обосновываем это по-разному. Город застыл во времени, и, — Пустой прошёл по платформе к лестнице, спускающейся вниз, — неизбежно скоро погибнет, вместе со всеми жителями города. Я дарую на эти ночи некоторым из проклятых бессмертие — это один из моих даров, какой фанатики считают ещё одним проклятием. Они считают, что мои дары есть причина их болезни, но это — ложь. — Божество снова обернулось к темноволосому. — Это нужно остановить. Ты хочешь вывести свою семью, но твоя музыка скоро подойдёт к концу, и искомая тобой сестра больна уже несколько лет.

Я рад поощрять «Просветлённых» вроде тебя, но люди зачастую слишком глупо растрачивают мои дары. Мэйнард от отчаяния перед страхом смерти обратилась ко мне. Теперь мой дар — единственное, что поддерживает в ней жизнь, проклиная всех, кто с ней связан. Ты можешь забрать у неё мой дар, как и дар, какой я давал другим людям в этом городе. Лишь тебе решать, кого его стоит лишить, а кого нет. Никаких рекомендаций, кроме просьбы убить эту глупую женщину. Пока она жива — у этого города, а значит, и у твоей семьи нет будущего. Ты не сможешь покинуть город в эти дни, даже если захочешь.

Сегель осматривал лезвие. В нем чувствовалось что-то... что-то странное. Что-то не из нашего мира.

— Почему я? — Поднял взгляд наёмник.

— Потому что ты должен мне за свою жизнь, пусть об этом почти ничего и не помнишь. — Сегель мог поклясться, что стоящее спиной к нему существо улыбается. — Что же, теперь тебе пора. У вас, смертных, это место быстро истощает разум, хоть я и бесконечно рад питаться твоим страхом.

До скорой встречи, Просветлённый.