Гротенберг. Песнь старого города

3.5

Сегель внутренне поморщился. Ну, не станут же они его убивать там, в самом деле? А боль и страх – уже давно перестали быть чем-то, что пережить невозможно.

Храм божеств был высоким зданием. Основные части здания походили на куриную лапу, как если бы на город наступила огромная птица, и оставила свой след. Так, что люди после возвели на этом следе высокий фундамент, поднимая его так, что храм было видно практически из любой части Гротенберга, а после возвели его её выше, словно пытаясь сблизить с небесами. Сводчатые арки венчали проходы у самого здания. Входная дверь высотой в два человека, была железной, и сейчас, открытой. Сегель представлял, как на служение их утром открывали священники и жрицы для прихожан.

Каждый «луч» здания заканчивался башней, где, чем выше, тем меньше окон оставалось в зданиях. Контфорсы у оснований здания, сочетаясь с аркбутанами, всё больше дополняли ассоциацию о сущности, разложенной на скале. Будто бы человеческий торс с раскинутыми по обе стороны руками пригвоздили башнями к поверхности скалы.

Множество стрельчатых окон сейчас светились от огня свечей, и, вероятно, издали Храм Божеств походил на маяк в ночной тьме. В самом тёмном закоулке предместья Гротенберга, который они сейчас покинули, можно было увидеть это здание.

Единственная обитель спокойствия.

Только Сегель чувствовал обратное, вспоминая, что самые густые тени находятся у подсвечника.

Наёмник много раз бывал здесь и подростком, когда сохранял остатки веры в божеств, и просил их вылечить его мать от болезни. Тогда же, примерно, его вера и улетучилась безвозвратно. Сначала он злился, что нет никакого ответа от этих созданий, а потом просто смирился с простой для себя истиной. Сами люди должны находить все средства, чтобы помогать себе. Даже если божества есть, то какой смысл гоняться за призрачными надеждами обратить их взор на себя? Ведь, пока ты ночами молишься Аннориел, ты мог бы работать в таверне, и получать деньги на лекарства, или копить их, чтобы отвести больного человека в другие города, где, по слухам, ещё были лекари-маги, чудотворцы и умнейшие алхимики.

Вся судьба человека больше в его собственных руках.

И теперь он снова здесь. Сегель усмехнулся злой иронии.

Они уже шагали с Сиолой по синему ковру, который заглушал их шаги. Людей здесь было много. Видимо, те, кто хотел спрятаться в такую опасную ночь от тварей, действительно шли сюда. Многие молились. Он слышал слова Песни божествам из уст. Наперебой цитирования стихов. Тогда он вновь задумался, что за ритуал, и где они хотят проводить его? Сегель кивнул своим мыслям. Ну, не будут же они действительно убивать его на глазах стольких людей?

Сегель завёл механическую руку за спину, под остатки рваного плаща, и вновь поднял платок так, чтобы он скрывал его лицо. Верно, тут есть те, кто смогут его узнать даже после стольких лет. Он из-под чёлки, падавшей на глаза, следил за окружением — они оценивали его. Перешёптывались, гадая, кто этот чужак. Чужак... чужак — Сегель слышал это раз за разом, но именно здесь это было неприятно слышать. Этот город был домом. Хотя в ту ночь он перестал им быть, но часть его всегда считала это место родным домом. Даже осознавая, что уже столько лет он не находился в Гротенберге, сложно оставить было всё так, как есть.

Мужчина опустил голову, и Сиола это заметила. Она шла чуть впереди, гордо подняв голову, и выпрямившись так, словно была аристократкой. Излучение уверенности и силы прямо-таки, подумал он.

— Боги наблюдают за нами, помни.

Сегель скрипнул зубами от досады.

В воздухе витал запах трав, а по углам комнаты, в небольших кабинках, играли музыку. Духовые мелодии вперемешку с виолончелью создавали атмосферу, словно отражающую все страхи и опасения людей в зале, и Сегелю показалось, что при их появлении, музыка сменилась.

Сводчатые потолки, небольшие, но богатые фрески, изображающие становление божеств из тел простых смертных. Возвышение их, и покровительство, изгнание Ваканта — всё это было отражено в этом храме, словно в музее истории, где картины походили на хронологию.

Впереди были, грозно нависая под потолком над всеми прихожанами, статуи божеств. Слева — Киран — божество правосудия, взгляд его трех глаз отражал всевидящее око, способное увидеть деяния настоящего, прошлого и будущего — по приданиям, само собой. Судья, в руках которого при жизни были судьбы множества людей, и все они были праведные. Он походил на стражника, в его доспехе, и ткани были лишь для создания общего образа с другими божествами. Сюркот, скромный, со знаком семьи Трейвас, старым гербом — весы праведности, на фоне песочных часов.

Справа был Унрель — божество мастерства, покровительствующее наукам и искусствам в равной мере. В простом старинном наряде, но изысканном в деталях, он напоминал всем лучших из людей. По приданиям, какие мог выудить из своей памяти Сегель, он так же, как и его близнец, Вакант до изгнания, был близок с людьми, вторгаясь во сны достойных, и подталкивая учёных к свершениям. Он отметил про себя: если они действительно с Пустым близнецы, тогда образ Унреля должен быть куда как более монструозным, а не гуманоидным. Ведь личина человека с мягкими, почти женственными чертами, ничем не походила на худые конечности паукоподобного изгнанника.

И по центру — богиня жизни и смерти, Аннориел. Сиамские близнецы из двух сращенных тел. Одна пара плеч их срослась, а другие — были их руками, простёртыми к людям. Анно — покровительница жизни. Ориел — покровительница смерти, мертвецов, а также покровительница прорицателей, и ведающих. В своих руках они держали по чаше от весов, в которых горел неиссякаемый белый и чёрный огонь, а их головы венчала единая диадема. Круг жизни и смерти, закольцованность существования смертных.

Они прошли к одной из дверей. Там была длинная винтовая лестница вниз. Здесь стоял запах благовоний, и других трав. Настолько густой и дурманящий, что у Сегеля снова закружилась голова. Он лишь мог изумиться, как священники, снующие туда-сюда, здесь вообще могут находиться так долго?

Чем ниже они спускались по винтовой лестнице, тем больше наемник чувствовал тревогу. Что они собираются делать с ним? Ответы всплывали разные. Предположения — одно хуже другого пытались тревогой заползти под его кожу, но он лишь напоминал себе, что здесь ради Сиолы и ее, так называемого, Оракула. Если они не смогут дать ему нужной информации, он просто уйдёт, и никто не сможет его остановить, даже если придётся прорубаться силой. Хотя ему хотелось верить, что до кровопролития не дойдёт.

Девушка шла впереди, и он невольно задумался о том, что она очень даже похорошела. Из изгвазданной девчонки со спутанными волосами, неровно обрезанными в свое время ножом, Сиола превратилась в уверенную, ухоженную даму. В таком виде, не знай, он ее лично, едва ли усомнился в том, что она — аристократка. Она любила рассказывать эту историю, что мать была служанкой в одном из знатных домов, но, забеременев, оказалась не нужной, и её выставили из дома с ребёнком. Клялась, что когда-нибудь разыщет своего непутёвого отца, и заставит принять в семью, и тогда всех их вытащит из их проблем. Диор посмеивался, конечно, но всегда трепал каштанку по волосам, едва она начинала дуться, и, хлопнув по плечу, говорил: «обязательно, малышка, если ты права, то тебе поможет в твоих свершениях Киран».

Каждый раз, как он слышал эту историю, задумывался, насколько она правдива? В Гротенберге удивительно легко он начал вспоминать прошлое. Такие даже мелочи, как эта. Словно прошлые несколько лет он заморозил прошлое, отставил его позади, и делал вид, что ничего не было. Всем новым знакомым рассказывал, что он просто парень из провинции, который пришёл в город в поисках лучшей жизни, а про руку отшучивался — в лесах Иордании столкнулся со стаей волков, а вожак отцапал ему руку вместе с куском обычного свежего мяса, или придумывал какой-то иной бред.

Не обязательно было знать, откуда он и почему вынужден был покинуть это место.

Меж тем ступени закончились, и они вошли в круглое помещение с высокими потолками. Пол был выложен камнем, в котором какой-то мастер вырезал круги. Вокруг них были символы, и письмена, значения которых Сегель никогда бы не узнал. Что-то из алхимии, подумал он, вспоминая своего друга, пишущего чем-то подобным на металлических котелках, чтобы, как тот говорил «дольше остывало», но не понимал, для чего они здесь. Не помнил он о том, чтобы в церквях ранее использовали руны настолько направленно и много. Старое учение гротенбергских приходских школ пусть и включало курсы оккультных знаний, но во многом граничило с магией лишь в праздничных ритуалах, да бытовой защите. Здесь же было нечто иное — сложное сплетение символов, что не давало ему разглядеть основу барьера. Сколько же крови нужно было пролить, чтобы напитать этот рисунок? Или здесь используют песок из Черной Долины. Навряд ли, перебои со страной черных песков ещё в прошлое время случались, а сейчас-то...

Вероятно, знай, он смысл написанного, уже бы бежал отсюда.