И Эльборус на юге...

Закубанье, год 1836-й

Выцвело от времени каллиграфическое «N. Poliwanoff» на серой обложке одного альбома, тускло золотится тисненое «N. Р.» на зеленом сафьяне другого...

Они действительно обнаружились в музейных фондах. И, рассматривая их, нетрудно убедиться: московские листы были вырваны именно отсюда.

Остановимся прежде всего на кавказской теме.

Позади юнкерские шалости, кавалерийские учения, гвардейские смотры. Волонтер, или охотник, Николай Поливанов спешит в действующий отряд. Впечатления обильны и разнообразны. Карандашные наброски, рисунки пером, яркие акварели возникают на шероховатых листах «англинской» бумаги.

Новочеркасск: усатый красавец казак в темно-синей куртке и необъятных шароварах, румяная молодица в алой косынке и расписном платке. Почтовая станция в донской степи — мазанка, крытая соломой; путешественник в уланской фуражке беседует с ямщиком. И вот уже лихая тройка мчит юного корнета вдоль пограничной реки Кубани, мимо сторожевых вышек, маяков и частоколов — в Ольгинское предмостное укрепление. А там — ряды лагерных палаток, бивуачные костры, ожидание... И наконец, сам поход: отчаянные сшибки наездников, цепи пехоты, встреченные выстрелами из лесной чащи, пушкари у своих единорогов и мортир.

Преодолев хребет, войска спускаются к Черноморскому побережью. Лазоревые воды Суджукской бухты, корабли на рейде, бастионы Александрийской крепости. (Неподалеку отсюда в 1838 году генерал Н. Н. Раевский основал еще одно укрепление. Оно располагалось в устье реки Цемес у руин турецкой крепости Суджук-Кале. «Раевский решил, что тут будет город, которому его воображение придавало огромные размеры в будущем»,— вспоминал современник[123]. Укрепление получило название — Новороссийск.)

Внимание художника привлекают кавказские типы. Сумрачный черкес, взявшись за рукоять кинжала, мстительно сжимает губы. Казак-пластун, опираясь на посох-рогатку (она служит для прицельной стрельбы) и лукаво ухмыляясь, шагает по прибрежной дороге; вослед важно шествует навьюченный верблюд с бесстрастным погонщиком-калмыком. Мулла в огненно-карминном одеянии и белой чалме застыл на своем породистом скакуне. Дочерна загорелое лицо, насупленные брови, седая борода. Еще одна необычная акварель: горец в бурой черкеске, встав на седло, чтобы дотянуться до вершины каменной глыбы, палит из ружья. Рисунок карандашом: черноморский казак всматривается с берегового утеса — не появится ли турецкая фелюга...

Что же стоит за этими зарисовками? Что за люди окружали художника. В каких событиях он участвовал?

Сначала о Николае Поливанове. Газета «Русский инвалид» называет его среди покинувших Петербург 30 и 31 марта[124]. Становится объяснимой дата акварели —15 июня — с видом горы Бермамыт («Кавказский вид», о котором говорилось в начале нашего очерка). К этому числу Поливанов вполне мог побывать в районе Кавказских минеральных вод и вернуться в Ставрополь.

«Высочайший» приказ: «Всемилостивейше пожалованы награды за отличие, оказанное в экспедиции 1836 года противу горцев... корнету Поливанову — орден Св. Анны 3-й степени с бантом».

Архивное представление к награде: «Во втором периоде экспедиции... будучи прикомандирован к Конно-Мингрельской дружине, отличался храбростию и отважностию, заслуживающею внимания»[125].

Второй период начался 24 сентября. Дружина в составе действующего отряда выступила из Ольгинского к Черному морю. Возвратилась она на Кубань 10 ноября. После двухнедельного карантина (разнесся слух о чуме среди горцев) мингрельцы отправились домой, в Закавказье, а лейб-улан Поливанов был прикомандирован к Хоперскому казачьему полку по 1 апреля будущего года[126].

Такова вкратце хронологическая канва...

При взгляде на рисунки мы сразу же восклицаем: лермонтовский Кавказ! Для самого Поливанова образ этого края, пожалуй, действительно складывался под влиянием его друга: уже написаны Лермонтовым поэмы «Черкесы», «Кавказский пленник», «Каллы», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи»; уже стала дебютом в печати поэма «Хаджи Абрек». Знаком Поливанов и с бесчисленными зарисовками горцев в юнкерских тетрадях поэта.

Однако широкой публике той поры Лермонтов еще неизвестен. Пока еще, услышав слово «Кавказ», русский читатель сразу же произносит другое имя...