И Эльборус на юге...

«Отличный генерал и отличный человек»

Одно из них привлекает прежде всего: генерал-лейтенант Вельяминов.

Нежелательная, с точки зрения жандармов, близость между «государственными преступниками» и офицерским коллективом действительно существовала. И важнейшую роль играл здесь общий настрой северокавказских войск, то сочувственное отношение к декабристам, которое диктовалось поведением самого командующего.

Ближайший друг прославленного Ермолова, Алексей Александрович Вельяминов прошел с ним Отечественную войну 1812 года, а позже был его правой рукой (начальником корпусного штаба) на Кавказе. К тем временам относится высказывание Грибоедова: «Вельяминов — чрезвычайно неглупый человек, твердых правил, прекраснейших сведений <...>. Я этому случаю благодарен за прекраснейшее открытие достойного человека»[140].

Поражение декабрьского восстания сыграло роковую роль в судьбе Ермолова. «Ему менее всех верю»,— заявил новый царь[141]. Ермолова удалили с Кавказа. Был смещен и начальник его штаба. С 1831 года Вельяминов командует войсками Кавказской линии и Черноморья. Но и на этом посту он по-прежнему ермоловец — как по незаурядному полководческому таланту, так и по демократичности, оппозиционности мировоззрения.

Революционеры 14 декабря имели полное основание относить Вельяминова к числу тех, кто «не сварил в желудке самодержавие и деспотизм, всегда столь ненавистный благомыслящим людям»[142].

Когда вчерашний студент Московского университета Александр Полежаев был сослан рядовым на Кавказ за не угодные царю стихи, Вельяминов взял его в поход, а затем представил к награде — «возвращению унтер-офицерского звания и дворянского достоинства».

Благожелательность генерала значительно облегчила судьбу поэта.

Говоря о лишениях и преследованиях, которым в те времена подвергались разжалованные декабристы, можно привести тьму примеров того, как местная администрация, беспрекословно исполняя «высочайшие» повеления, делала их жизнь невыносимой. Тем контрастнее поведение боевого генерала.

«Он не боялся декабристов, которых много к нему в войска присылали,— замечал сослуживец.— Он обращался с ними учтиво, ласково и не делал никакого различия между ними и офицерами»[143]. В Ставрополе на ежедневных обедах у командующего запросто бывали А. Бестужев и другие ссыльные в форме рядовых.

Одновременно с Лермонтовым прибыла на Кавказ еще одна группа декабристов из Сибири. Вот какими словами встретил их Вельяминов: «Ежели у нас начнутся экспедиции на правом фланге, я пошлю вас туда; ежели на левом, я переведу вас в действующие отряды, а потом наше дело будет постараться освободить вас как можно скорее от вашего незавидного положения»[144].

Прототип доктора Вернера из «Героя нашего времени» — Николай Васильевич Мейер — служил при ставропольском штабе. Дружба с декабристами доставила ему репутацию неблагонадежного в глазах жандармов. Несмотря на это, когда семейные обстоятельства Мейера потребовали поездки в Петербург, Вельяминов, нимало не мешкая, отпускает его, написав безупречную аттестацию. Военный министр, узнав о прибытии Мейера в столицу, тотчас сообщил об этом шефу жандармов, выразив одновременно неудовольствие поведением кавказского генерала: «Я нахожу, что генерал-лейтенант Вельяминов вовсе не вправе был дать ему отпуск сам собою, т. к. за ним по распоряжению высшего правительства учрежден тайный надзор, а засим увольнение Мейера, особенно в столицу, могло зависеть только от разрешения высшей власти»[145].

Зная о жандармских соглядатаях, генерал не забывал предупреждать высланных на Кавказ: «Помните, господа, что здесь много есть людей в черных и красных воротниках, которые следят за вами и за нами!»[146].

Участие его в ссыльных декабристах было самым действенным. Вот и после экспедиции 1836 года он ходатайствует о пожаловании им наград: «Во время действий противу неприятеля были всегда впереди с храбрейшими, не переставали обращать на себя внимание самоотвержением, служили примерами для нижних чинов». И не забывает добавить: «В образе же мыслей и поведения замечены с хорошей стороны»[147].

А как умолчать о том, что каждое лето генерал разрешал декабристам поездку на Кавказские минеральные воды для поправления здоровья? Фраза в лермонтовском романе о привычности встретить на водах «под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум» содержала намек и на ссыльных, которые были вынуждены носить солдатскую шинель порою до самой смерти. Беспощадная авторская издевка над Грушницким вызвана тем, что фатоватый юнкер рядится в эту шинель, как в тогу страдальца, не будучи жертвой преследования властей, но — играя эту роль, что в николаевской России выглядело особенным кощунством.

Лучшие люди того времени по достоинству ценили Вельяминова. «Отличный генерал и отличный человек»,— отзывались декабристы. Поэтическую характеристику оставил Александр Полежаев:

Можно понять теперь, какой волнующей неожиданностью явились акварели, изображающие генерала Вельяминова во время закубанской экспедиции 1836 года. Сдержан и сосредоточен он в альбоме лермонтовского друга. Один из листов — «Экспедиция на Кавказе»: генерал во главе отряда едет по ущелью. Среди штабных Поливанов изобразил и себя в уланском мундире и фуражке. Все офицеры, как водилось в походе, без эполет, с черкесскими шашками на узких ремнях через плечо. Зарисовки «Лагерь при Суджук-Кале», «Привал на Кавказе» своей достоверностью удивительно перекликаются с мемуарами, рисующими генерала в походном быту. На поливановских работах мы видим солдат, которые, составив ружья в пирамиду, расположились близ костра, офицеров, беседующих между собою, и — генерала. Он сидит на барабане и... играет с охотничьими собаками[149].

Н. И. Поливанов. «Экспедиция на Кавказе.— 1. Генерал-лейтенант Вельяминов. 2. Начальник штаба генерал Вердеревский. 3. Адъютант князь Шаховской. 4. Лейб-гвардии Уланского полка поручик Николай Поливанов.— Стрельна, 8 декабря 1837 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

Н. И. Поливанов. «Казак-пластун и калмык. Суджук-Кале. 8 июля 1836 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

Н. И. Поливанов. «Крепость Александрийская в бухте Суджук-Кале.— Лагерь при крепости Александрийской. 29 августа 1836 г.» Акварель. УХМ. Публикуется впервые.

А вот отрывки из воспоминаний: «Перед вечером отряд вышел на открытое лагерное место; стали разбивать палатки. Для Вельяминова поставили барабан <...>. Это была его постоянная привычка. Вокруг него болтали офицеры. Казалось, он был ко всему равнодушен, однако мало слов ускользало от его слуха. Он позволял молодежи на походе ли, за столом или у себя в кабинете говорить свободно обо всем, прислушивался к разговору и заключал по нем об уме и характере каждого из рассуждающих». И далее: «...любил он собак до крайности! В минуту досады только собака могла развеселить его своими ласками. Ей позволялось прыгнуть на него с грязными лапами, замарать платье, лизнуть куда попало; он начинал ее гладить, называть по имени, и пасмурное лицо его прояснялось»[150].

С этой страстью генерала связан забавный случай, происшедший той же осенью. По окончании экспедиции участники ее собрались в Ставрополе у командующего. «Ну что, дражайший, к чему вас представить?» — обратился генерал с улыбкой к одному из штатских, добровольцу, отличившемуся в делах. «Анны с бантом вы мне не дадите, Станислава я не хочу, подарите мне вашу легавую собаку!» — ответил тот. «Столь скромное желание рассмешило присутствующих и более всех Вельяминова, который не ожидал такого ответа»,— вспоминает очевидец[151].

Безусловно, Николай Поливанов разделял всеобщее восхищение личностью командующего. В свою очередь, тот отметил гвардейского корнета не только представлением к ордену за мужество в сражениях. Среди фамильных реликвий в каталоге акшуатского музея значится: «Сабля. Подарена Н. И. Поливанову генералом Вельяминовым»[152].