И Эльборус на юге...

Ленинградские сюрпризы

Акварельные виды Петербурга выявились в фондах Эрмитажа, в музеях Павловска, Петродворца, города Пушкина. Более того, оказалось, что торговец эстампами Фельтен издал в Париже целую серию аналогичных литографий. Они приобрели известность как сами по себе, так и благодаря уменьшенным копиям — гравюрам на стали, которые многократно помещались в дореволюционных путеводителях без указания имени художника. Воспроизводились они и в наше время — в книгах и альбомах, посвященных истории и архитектуре Петербурга, биографиям деятелей культуры XVIII—XIX веков.

И Я. Мейер. Четыре акварели. ГМИИ им. А. С. Пушкина. Москва. Источник Нарзан и ресторация в Кисловодске.

Батарея в горах (Кисловодская крепость).

Железноводск.

Пятигорск.

Е. Е. Мейер. Две гравюры. 1842—1845 гг. Казачий пост Абакан.

Скалы над Чуей.

Главный фасад Ораниенбаумского дворца*.

Титульный лист альбома «Виды императорских дворцов и парков в окрестностях Санкт-Петербурга». 1842—1845. Далее звездочкой (*) отмечены литографии с оригиналов И. Я. Мейера из этого альбома.

Было от чего растеряться! Одно дело — скромный и никому не известный «кавказец» (чуть ли не дилетант, по мнению некоторых искусствоведов), и совсем другое, когда он же оказывается еще и автором блестящих зарисовок северной столицы.

Следовательно, все это — работы Егора Мейера?

На петербургских акварелях проставлены годы: 1843 и 1844. Снова обращаюсь к академическому архиву. Да, в 1843 году Егор Егорович действительно был в столице. Но он напряженно писал тогда холсты по своим сибирским эскизам. Да, и начало 1844 года также прошло здесь, но, получив от академии программу для пейзажа на соискание золотой медали, отправился он не позднее апреля в Одессу, где и оставался до декабря[227]. Когда уж тут успеть с петербургской серией?!

— Будете в Ленинграде — непременно познакомьтесь с картотекой Вольценбурга,— советовали мне перед отъездом. В азарте первых дней совет позабылся; неудачи заставили вспомнить.

Видный советский ученый Оскар Эдуардович Вольценбург в течение многих лет собирал сведения о художниках, работавших в России. Каталоги его насчитывают пятьдесят тысяч имен. Уникальные материалы стали основой биобиблиографического словаря «Художники народов СССР». Заинтересовавшись Мейером, естественно было обратиться к этому словарю, но многотомное издание дошло в ту пору лишь до буквы «Е». Вот почему я воспользовался любезным приглашением дочери ученого, Ольги Оскаровны, и очутился в старинной петербургской квартире. Тринадцать объемистых шкафов, около полумиллиона каталожных карточек! На каждом — имя художника, ссылка на литературный источник и краткая суть сообщения. С портрета на стене спокойно и дружелюбно смотрел пожилой голубоглазый человек, который выполнил этот гигантский и поистине подвижнический труд.

Среди разрозненных материалов о Егоре Мейере особенное внимание привлек один, касающийся экспедиции 1842 года под руководством прославленного географа П. А. Чихачева. Чуть позже вышла его книга «Путешествие в Восточный Алтай». Издание богато иллюстрировано. В предисловии читаем: «Виды сняты с натуры Георгием Мейером, воспитанником Академии художеств. Талант этого юного, не испорченного славою художника значителен. Я обратился к самым известным парижским литографам для воспроизведения некоторых рисунков»[228].

Итак, Париж, литографии. Сразу приходит на память петербургская серия, изданная там же и примерно в то же время. Но автором ее назван J. Meyer. А мы, взяв в руки роскошную ин-кварто книгу Чихачева, обнаруживаем на алтайских рисунках автографы: G. Meyer или Georges Meyer[229].

Простое сопоставление подписей в двух парижских изданиях, причем изданиях синхронных, убеждает: перед нами два Мейера, два современника, два пейзажиста. Кто же этот второй?

Захожу еще на одну выставку — западноевропейского видового рисунка XIX века в Эрмитаже. Работы, числом более ста, различались между собою по манере исполнения. Но некоторые, хотя бы «Дворец герцогов Нассау в Биберахе» или «Руины храма Юпитера в Помпеях», казались написанными той же кистью, что и виды кавказских курортов. Легкие мазки, скрупулезность рисунка, мягкие переходы оттенков, воздушность облаков — все заставляло искать внизу знакомый росчерк... Там стояли иные имена[230].

Правда, проспект выставки предупреждал: «Признаки национальных школ в этом жанре ощутимы сравнительно слабо». И искусствоведы крупнейших музеев Москвы и Ленинграда отказывались делать какие-либо выводы о национальной принадлежности J. J. И все-таки, переходя от одной витрины к другой, трудно было отделаться от мысли: манера нашего Мейера — плоть от плоти представленных здесь художественных школ: австрийской, немецкой, но, пожалуй, особенно швейцарской.