Интриган. Новый Петербург

Глава 37

Припаркованные у вокзала машины искорежило и смяло в отгремевшей битве, и о побеге на колесах пришлось забыть.

К тому же, улицы перекрыты укрепленными заставами — и там все гораздо серьезнее, чем шлагбаумы, так что лучше потратить силу, чем время. Первой еще хватит, а вот второе на исходе.

Лежащий у ног адмирал едва дышал, и с каждым хриплым вдохом, с каждой пройденной секундой шансы на спасение стремительно таяли.

Перед тем, как уйти, мы совместными усилиями обрушили изуродованное здание, которое и так завалилось бы от малейшего толчка, словно карточный домик.

Оценив все плюсы и минусы, я принял решение снова призвать на помощь науку. Взял старика на руки и окружил себя непроницаемым воздушным барьером — крайне необходимым для стабилизации тела в полете.

Затем слегка нагрел воздух в пузыре, чтобы тот воспарил в метре от земли. И напоследок зажег под пятками огонь с подпиткой из чистого кислорода.

И миг спустя ревущие горелки вытянулись в реактивные струи, что вознесли нас над городом. Пан и Пушкин быстро сообразили, что к чему, и вскоре присоединились к полету.

С высоты я видел, как серый змей бронепоезда протискивается сквозь осколки льда и кирпичные завалы — медленно, но уверенно, как ледокол.

Идущие впереди ремонтные бригады прямо на ходу переплавляли разбросанный повсюду металл в новые рельсы и опорные конструкции. И громадина беспрепятственно преодолела городскую черту, направляясь в сторону порта.

Там дорогу тоже перегородили грузовиками, забросали мешками с песком и приготовились встречать гостей праздничным «салютом» из снятых с кораблей и отлитых на заводах тяжелых пушек.

Вот только все эти меры если и замедлят врага, то совсем чуть-чуть. Сколько Тесла потратила на вокзал с пятью чародеями — минут двадцать?

Значит, на каждую баррикаду уйдет в двадцать раз меньше, если их вообще разом не снесут огненным смерчем или ковровой бомбардировкой метеоритами.

Многие — в первую очередь дворяне и богачи — быстро смекнули, что сражаться с ублюдками бесполезно. И поспешили убраться подальше, пока еще оставалась такая возможность.

От северного вокзала тянулись чадящие вереницы автомобилей, карет и двуколок. У перронов готовились к отбытию последние поезда, на крышах которых сплошным ковром сидели люди, но мест все равно не хватало.

Платформы выглядели, как в час пик в московском метро — яблоку некуда упасть от мельтешения шляпок, чепчиков и котелков.

Даже до нас доносились голоса, слившиеся в монотонный тревожный гул, но пока что люди вели себя более-менее цивильно. Паники, давки и драк не заметил — но это лишь до первого залпа. Как только главный калибр бронепоезда ударит по Академии, начнется такое, что и в страшном сне не увидишь.

Схожая ситуация наблюдалась и в порту. На причалах в несметных количествах толпились беженцы, все крупные суда снялись с рейда и отошли дальше в океан.

При попытке приблизиться к бросившей якорь эскадре, корабли сопровождения немедленно открывали предупредительный огонь.

Причем не только по лоханям, но и по яхтам местной элиты, которая сильно поубавила в статусе и возможностях. И хорошо, если не лишится их вовсе — вместе с жизнями.

Суденышки поменьше предпочитали спасаться вдоль берега, и людей там сидело — как зайцев у Мазая. Пока что эвакуация шла организованно, и городовые пытались поддерживать хотя бы видимость порядка, но все могло измениться в любой момент.

И я всей душой надеялся, что этот момент наступит как можно позже, чтобы беглецам не пришлось бросать детей, стариков, насмерть драться за последние места и карабкаться друг у друга по головам.

Но при том на глаза все чаще попадались и те, кто вместо бегства предпочел битву. И при всем желании я бы не смог выделить их в какой-нибудь класс или социальную страту.

Да, основная масса помощников — простые работяги, но среди них встречалось до трети прилично одетых господ и столько же босоногой голи в рванине.

На пороге беды и горя представители всех сословий позабыли о былых разногласиях, об иерархии и кастах, о деньгах и власти, и трудились сообща на общее дело. Старались, не жалея здоровья и сил, ради города, который любили настолько, что были готовы за него умереть.

Я постоянно видел, как бревно или шпалу несли на плечах усатый джентльмен с засученными рукавами и бродяга в затертой до дыр куртке.

Как женщины в роскошных платьях волокли целые корзины шелка и кашемира, чтобы цирюльники и пряхи порезали их на бинты.

Как едва стоящие на ногах ветераны сдавали на блокпосты наградное оружие, устаревшее еще во времена их лихой юности.

Как те, кто держались без тросточек и костылей, сами пополняли ряды защитников — с похожими на игрушки и сувениры золочеными мушкетами и парадными саблями.

Вот только непреклонная решимость отправиться в последний бой вместо того, чтобы спокойно доживать старость, внушала далеко не игрушечное уважение.

А горожане меж тем сносили на баррикады и дорогущие диваны, и грубо сколоченные лавки — и при том каждый делился самым ценным.

Вчерашние гувернантки, нянечки и горничные надевали повязки с красными крестами и выслушивали инструктаж от бывших хозяек, поднаторевших в ремесле врачевания.

Благородные дамы вставали в один ряд с прислугой, чтобы остатками магии лечить мужей и сыновей — как своих, так и совершенно незнакомых. Но не чужих. Среди тех, кто уцелели в черте города, чужих не осталось.

Я все еще видел это с высоты. И чем ближе подлетал к центру — сакральному сердцу города, где точно адмиралтейская игла высился шпиль Академии — тем явственнее ощущал дух всеобщего порыва.

Соседи забывали былые ссоры и превращали уютные домики в неприступные (по их мнению) крепости.

Старухи тащили последние припасы к полевым кухням, где совсем юные девчонки лет четырнадцати-пятнадцати пекли галеты и сушили сухари.

А повара из элитных ресторанов резали рядом мясо на равные порции и второпях жарили, чтобы досталось всем. Не забывая при том причмокивать и целовать сложенные в кольцо пальцы, словно до сих пор готовили изысканные деликатесы.

Чумазые мальчишки и богато одетые юнцы плечом к плечу носились от заставы к заставе с полными рюкзаками самодельных сухпайков, чтобы солдаты не воевали на пустой желудок. А затем гурьбой наседали на помпы, помогая пожарным наполнять цистерны.

Новый Петербург сплотился, как никогда, и радость в душе окрыляла не хуже волшебных движков. Жаль, что для понимания ценности каждого человека, независимо от любых различий, пришлось и еще придется пожертвовать очень и очень многим.

Жаль, что люди забывают о вражде и разногласиях, лишь оказавшись перед лицом неминуемой погибели.

Жаль, что никто не сумел донести мысли о единстве раньше, но я пообещал сделать все возможное, чтобы суровый урок не прошел даром и не забылся до очередной смертельной угрозы.

Которая при всеобщей разобщенности наступит очень и очень скоро.

— Боги! — Рита бросилась к нам, едва мы приземлились у ворот Академии.

— Отец! — Альберт подбежал следом и придержал родителя за голову.

— В лазарет, — я рванул вверх по ступеням, не замечая ничего вокруг. — Скорее!

— Где Софья? — с испугом спросила рыжая. — Почему ее нет с вами?

— Потом! — невольно повысил голос, и девушка вздрогнула, наверняка догадавшись, что Распутина не за пирожками по дороге отлучилась.

В холле царила тишина, будто в пик летних каникул. Многие ученики действительно разъехались (не буду употреблять слово «разбежались») по домам, и это не конечная точка их маршрута.

Остались единицы, да и те жались по углам, как мыши, прекрасно понимая, что впереди ждет главный экзамен, и цена провала — не исключение, а смерть.

В лазарете нас встретил Андрей, одетый в зеленую военную форму и белый халат. «Чехов» без лишних слов помог уложить раненого адмирала на койку и немедленно приступил к лечению.

Из ладони ударил золотой протуберанец, на стеклах очков заплясали блики, а плотно сомкнутые губы явно не собирались размыкаться.

Я посчитал, что лучший вариант — просто уйти, оставив отца наедине с мыслями в духе «я же говорил!». Пусть думает, что хочет — главное, чтобы приносил пользу.

Молодой маг остался в палате, я же поманил Риту за собой и вышел в коридор. Девушка снова спросила, где наставница — уже тише, без претензии, с тонкой ноткой покорной грусти.

Я снова не ответил и поднялся в кабинет, где на скорую руку и без особого соблюдения бюрократических норм набросал короткий приказ.

— Что это? — девушка взяла лист, больше похожий на долговую расписку.

— Твоя нынешняя должность. Как комендант города, я временно назначил тебя ректором. Точнее, исполняющей обязанности, но какая теперь уже разница.

— Но… почему?

В глазах заблестели слезы, и подруга в бессилье опустилась на стул. Ранение отца и утрата любимого учителя — и так слишком тяжелые испытания, чтобы добивать беднягу еще и правдой. Поэтому солгал, и ничуть не корю себя за это:

— Софья Ивановна погибла в бою. Без ее героической жертвы мы бы не справились.

Рита шмыгнула, отрывисто выдохнула и часто заморгала, борясь с рвущей душу болью. Я не собирался ни утешать ее, ни потакать временной слабости. Сейчас раскисать некогда, и мне нужна ярость, а не печаль.

— К сожалению, это не первая потеря, — строго продолжил я, подавшись вперед и сцепив пальцы в замок, будто главком в штабе. — И не последняя. Мы должны прикрыть беженцев и любой ценой замедлить продвижение состава. Иначе бронепоезд пройдет вдоль берега и похоронит и тех, кто бежит по суше, и тех, кто спасается морем.

— И как это сделать? — девушка подняла побледневшее личико.

— Академия — это крепость на пути врага. Отсюда отлично простреливается порт, и мы должны обрушить на ублюдков всю нашу мощь. Для этого мне нужны ученики. И человек, которому доверяют и они, и я. Этот человек — ты. Твоя задача — собрать всех, кто готов сражаться.

— Здесь пять магистров. И всего пятнадцать студентов, — Рита вздохнула. — Почти все из семей средних рангов — и потому далеко не самые сильные и талантливые. Большинство — подавлены и напуганы. И остались только потому, что здесь не так опасно, как снаружи.

— Значит, надо объяснить им, ради чего придется сражаться, — встал и направился к двери. — И, скорее всего, умирать.

Пару минут спустя учеников и преподавателей собрали в холле. Девять парней — от совсем сопляков до сопляков, которые пытались храбриться.

Шесть девушек — одна другой бледнее. Две женщины за тридцать из числа наставников, одна — под пятьдесят и с хоть каким-то намеком на опыт.

И трое мужчин средних лет и средних комплекций, выглядящие, как типичные интеллигенты — в костюмчиках, пенсне и очках.

Судя по неуверенным взглядам и подрагивающим пальцам, в реальных боях никогда не участвовали. Типичные тренера, которые не играют.

Родились в мире, в мире же выросли, и ничего, кроме учебного полигона, за всю жизнь не видели. И вот теперь все перевернулось с ног на голову. И мало кто из них оказался готов к такому повороту.

Расклад, мягко говоря, такой себе. Особенно против своры, превосходящей числом почти втрое. Уж молчу про мотивацию, промытые мозги и звериную жажду поквитаться с ненавистными угнетателями.

Манородные будут биться до последнего вздоха — иного выхода у них попросту нет. Или победа и место под солнцем — или проигрыш и немедленное уничтожение.

У соратников же выход есть — по крайней мере, для них он более очевидный. Поверят ли они в пожар мировой революции? Вряд ли.

Сейчас весь их мир ограничен стенами Академии и городской чертой. И причин биться и погибать гораздо меньше, чем поводов для бегства. И от моих слов зависит куда больше, чем обычно.

Ведь чародеи — не отряд спецназа, а я — не их командир. Приказать и заставить — не могу. Но могу наглядно продемонстрировать расклады и объяснить, в чью пользу лучше сделать выбор. И с этого и начал свою речь, встав на скамью перед витражом и сведя руки за спиной.

— Прошу внимания! — сказал достаточно громко, чтобы волшебники вынырнули из омутов тревожных дум и вернулись в реальность. — Многие из вас наверняка задаются вопросом — почему этот парень сейчас стоит перед нами, точно командир перед полком, и ведет пафосные речи. Почему этот недоросль смеет одергивать нас — уважаемых профессоров и могучих чародеев. Почему этот недоучка смеет верховодить учениками, многие из которых на несколько курсов старше него?

Собравшиеся перестали считать ворон и посмотрели на меня с куда большим интересом, потому что я очень точно угадал то, что творилось в их головах.

Проще говоря — снял с языка и озвучил давно волнующую всех мысль. Ведь мало кто был в курсе моего расследования, и что наиболее важно — результатов оного.

— Ответ прост — Совет родов наделил меня чрезвычайными полномочиями. И в какой-то мере я в самом деле полководец, а вы — мое войско. Но почему же самые знатные семьи оказали мне столь большое доверие? Дело в том, что я раскрыл заговор и вывел предателей на чистую воду. Но этого оказалось мало — и теперь вся их банда приперлась в наш город. И как вы думаете — для чего?

Обвел зрителей рукой и выдержал паузу, будто в самом деле ожидал ответа. Ответа, разумеется, не последовало, и я продолжил.

— Из-за денег? С этим у них проблем нет и не было, уж поверьте. Из-за славы? Та, кто все это устроил — и так достаточно знаменита. Как ни крути, ученая с мировым именем. Тогда может, из-за власти? Тоже мимо — дергать за ниточки куда удобнее из тени, а восстание — самая верная дорога к потере всего. Еще варианты?

Колдуны оживились, переглянулись, но промолчали. И я не стал тратить и без того бесценное время. Но без всего этого представления не получится достучаться до сердец, а без распаленных душ не стоит надеяться на самопожертвование и максимальную отдачу.

— Нет. Они идут сюда, чтобы уничтожить нас, как явление. И вы можете сбежать — я понимаю ваш страх и ни в коем случае не стану осуждать. Но если врага не остановить, вам и вашим близким придется прятаться всю оставшуюся жизнь. И жизнь эта будет очень тяжелой и столь же короткой. Потому что эти выродки задались целью истребить всех благородных чародеев. И как бы напыщенно это не звучало, но только мы способны их остановить.

В холле воцарилась полная тишина — маги, казалось, забыли, как дышать.

— Наши друзья из метрополии, — указал в сторону океана, — вмешиваться не собираются. Что же до местных, то все, кто мог — уже покинули город. Но подавляющее большинство осталось. Дворяне и нищие. Помещики и рабочие. Карманники и полицейские. Хозяева и слуги. Все они забыли о былых разногласия и вместе готовятся встречать непрошеных гостей. Встречать так… — сделал особое ударение на последнее слово, и загипнотизированные речью слушатели вздрогнули, — чтобы запомнили надолго. И запомнят — уж не сомневайтесь. Вопрос в другом — что в это время будем делать мы?

И как войдем в летописи и учебники? Как герои, примкнувшие к защитникам? Или как трусы, бросившие их в самый сложный и опасный момент? Лично я предпочитаю первый вариант. И поэтому буду здесь до конца. Но приказывать и командовать не могу. И не собираюсь. Кто хочет — оставайтесь. Остальным — доброй дороги. Только решайте быстрее — через несколько минут враг начнет обстрел.

Девушка лет шестнадцати потопталась на месте, огляделась в поисках поддержки и робко шагнула к выходу. За ней быстрой поступью направился вихрастый худощавый юноша, словно боясь, что перед ним закроют дверь и силой заставят сражаться.

После недолгих колебаний за учениками ушла одна из магистров. Причем не пожилая, чье место у камина, а не за амбразурой, а молодая и полная сил.

Не стал никого останавливать, даже понимая, что потеря преподавателя значительно подорвет боевой потенциал. Потому что знал — без должного желания много не навоюешь.

Тех, кто сомневается и трусит, надо отпустить — иначе в решающий миг слетят с катушек, как Распутина. А мне такого счастья не надо — уж лучше небольшая, но сплоченная и замотивированная команда, чем стадо перепуганных баранов.

Больше не ушел никто, но и особого воодушевления в их взглядах не заметил — только подступающую панику. А затем смуглый кудрявый мальчуган шагнул вперед и бодро произнес:

— Отец говорил мне, что Дар — это не право, а обязанность. Что сильный должен защищать слабого, а маг — их обоих. Что мы созданы богами для борьбы со злом во всех его проявлениях… Мой отец погиб, но остался верен своим идеалам. И я не посрамлю его память. Мне всего пятнадцать, я почти ничего не умею, но все равно остаюсь. Ведь если мы струсим перед лицом беды, тогда зачем вообще нужны волшебники?

— Я тоже остаюсь, — из строя вышла девушка постарше — бледная, вспотевшая, но сердитая, как тигрица. — Здесь мой дом. И здесь мои друзья, и далеко не все из них колдуны. Если я не защищу их, то никто не защитит.

— О чем мы вообще спорим? — вперед вальяжной походкой вышел тощий щеголь и сунул руки в карманы. — Мы что, собирались всю жизнь упражняться на чучелах? Вот уж дудки. Лично я — в деле.

— Я тоже.

— И я!

— Черта с два им, а не город!

— Зададим гадам жару!

— О… это я умею!

Магистры и ученики обступили нас тесной гомонящей дугой. И чем ближе они вставали, чем громче грозили супостатам, тем быстрее на смену страху приходила та самая благородная ярость, что не раз переламывала ход казалось бы проигрышных ситуаций.

Но боевой дух — далеко не залог успеха, хотя и неотделимая его часть. Теперь надо грамотно распорядиться вверенными силами, чтобы свести потери к минимуму, но в то же время решить главную боевую задачу.

И когда уже собрался разделить чародеев на отряды и вкратце объяснить тактику, с лестницы пулей сбежал Альберт и крикнул:

— Гектор, Рита! Скорее в лазарет!

Девушка дернулась, как от пощечины, и закрыла рот ладонью. Я взял спутницу под руку и повел к лифту, пытаясь подобрать нужные слова.

Чтобы поднять приунывших солдат в бой — много ума и таланта не требуется. А вот когда предстоит объяснить дочери, матери или сестре, что их близкий навеки заснул в цинковой колыбели, тут уж язык сам собой прилипает к небу.

Но когда мы поднялись на нужный ярус, то увидели у палаты вовсе не Андрея, как ожидали, а Генриха. Живого и почти полностью выздоровевшего — от жуткой раны на шее остался бурый след, похожий на легкий ожог. Но к чему тогда спешка? И почему в глазах парня столько тревоги и боли?

— Гектор… — Кросс-Ландау заступил мне дорогу и взял за плечо. — Я не знал — клянусь. Я был без сознания. И ничего не мог сделать.

— Все в порядке, — обогнул старика и вошел в палату.

На койке, что вполне могла стать для адмирала смертным одром, теперь лежал «Чехов». Подле него на коленях сидела Афина, прижимаясь щекой к побелевшему запястью и мелко дрожа всем телом. Марк стоял у окна, мял в пальцах незажженную сигарету и утирал жгучую влагу со скул.

На груди целителя лежала сложенная вдвое записка.

Сын мой. Это решение далось мне с легким сердцем. Потому что оно — единственно правильное. Так уж сложилось, что в грядущей битве боевой маг куда полезнее лекаря. Поэтому я отдаю всю свою силу Генриху.

С ним у вас куда больше шансов победить. Ведь каждый полезен в силу своих возможностей. Я свой долг исполнил. И жалею лишь о том, что обстоятельства не позволили попрощаться иначе, кроме как этим коротким письмом.

Я люблю вас. И горжусь вами. И раз уж беда пришла в наш дом, раз уж боя не избежать — деритесь до конца. Вот мое благословение.