Интриган. Новый Петербург

Глава 39

Я в срочном порядке перенаправил все ударные соединения на оборону. Ни о каких кораблях не шло и речи, и Генрих на последних парах доставил нас в Академию, где уже приступили к разбору завалов.

Магистры и старшекурсники поднимали огромные глыбы с помощью волшебства, а немногочисленные солдаты и агенты доставали тела и переносили на гравийную дорожку слева от входа.

Когда мы приземлились недалеко от ворот, там уже лежали три чародея и восемь сотрудников канцелярии. И если смерть агентов еще можно оправдать — все-таки люди матерые и прекрасно знавшие, на что шли. То гибель учеников — горькая и невосполнимая утрата.

И мало того, что среди погибших было две девушки, так еще и обе совсем молоденькие, лет пятнадцати. Точнее не скажешь из-за жутких повреждений, оставленных взрывом и падением.

Третьим павшим колдуном оказался рыжий франт, что охотнее других рвался в бой. Похоже, он находился в самом эпицентре, и, несмотря на щиты, получил сильнее всех.

И выглядел так, словно упал не с пятого этажа, а с горной вершины, а потом еще и прокатился по склону, натыкаясь на острые камни.

Почему-то никто не догадался накрыть тела, чтобы остальная молодежь не видела всего этого ужаса. Хотя в лазарете и общежитии хранилось достаточно простыней, но агенты видимо посчитали, что тратить на это время неразумно и неэффективно. Сложно их винить — привыкшие к войне и смертям мужчины мыслили иначе, чем перепуганные до смерти подростки.

Часть из которых в полном ступоре взирала на изуродованные трупы вчерашних одноклассников, друзей, а может и возлюбленных.

И увиденное вселяло вовсе не ярость и жажду мести — как у опытных бойцов, а острое желание сбежать куда-нибудь подальше, забиться в самый темный угол и не вылезать оттуда до тех пор, пока кошмар не кончится.

А кончится он очень и очень нескоро, даже когда врагов разобьют, заговорщицу казнят и провозгласят мир. Этот кошмар въестся в память, точно ржавчина, и станет частым гостем в зыбких снах.

Привыкнуть к нему непросто, даже погрузившись в омут войны и замазавшись кровью по самые уши. И очень жаль, что всем этим подросткам придется повзрослеть слишком рано и в столь неприглядных условиях.

— Саша! Сашенька!!

— Аля, стой!

Из холла выбежала светловолосая девушка в мужской одежде и упала на колени рядом с вихрастым франтом. Следом выбежала старшая подруга и попыталась оттащить волшебницу от трупа, но та отмахнулась и окутала себя щитом.

Теперь уже на выручку бросились все, включая преподавателей и глав семей. Ведь дело не только в сильнейшей моральной травме, сколько в тщетных попытках «вылечить» любимого.

Беззвучно рыдая, девушка водила над продавленной грудью ладонями, заливая страшные раны тусклым золотым свечением.

У нее бы все равно ничего не вышло — некромантия, думаю, работает от иной стихии. Однако трата драгоценных сил могла не только ослабить защитников, но и убить чародейку — прецедент уже был.

И вместо того, чтобы разбирать завалы и укреплять здание, защитники принялись оттаскивать безутешную страдалицу от тела.

— Нет! — орала та и отчаянно вырывалась. И хорошо, что мана ушла на бесполезное лечение, иначе бы лечиться пришлось всем вокруг. — Отпустите! Саша! Сашенька! Будьте вы прокляты! Будьте вы все прокляты!!

Наши взгляды встретились, и я отчетливо понял, что проклятия адресованы не только прихвостням Теслы, но и мне. Ведь юный неокрепший ум рассуждает в иных категориях, нежели выбор между меньшими и большими потерями или необходимость пожертвовать ротой, чтобы спасти взвод.

Для этих необстрелянных тепличных синичек любая смерть — это трагедия, а не безликий камешек на чаше весов, что на толику склонит шанс победы в ту или иную сторону.

Уж молчу про то, что они четко делят потери на свои и чужие. На родственников и друзей — и всех остальных, что уже сотнями погибли при обстреле из бронепоезда.

И погибли бы тысячами, если бы наша самоотверженная атака не остановила стального змея. И об этом, пожалуй, стоило напомнить, пока все не стали вести себя как Аля.

— Слушайте внимательно! — я вскочил на крупный обломок и с высоты (но не свысока) взглянул на притихших подчиненных. — Да, эти люди погибли, потому что я отправил сильных магов в бой и тем самым ослабил защиту Академии. Но если бы я этого не сделал, множество беженцев в порту покрошили бы в фарш!

К сожалению, таковы реалии войны. Войн без потерь и поражений не бывает. И если и дальше опускать руки, и того, и другого станет еще больше! Так что хватит киснуть. Оплакивать близких будем после победы. А сейчас нам нужны не слезы, а ярость и злоба! Возвращайтесь на посты и держите заслоны. Только мы сможем остановить и уничтожить эту тварь. Именно для этого и нужны чародеи — для задач, где простые люди бессильны. Сегодня — самый важный экзамен в вашей жизни! К бою!

Вдохновляющая речь не произвела такого же эффекта, какой был бы без разложенных вдоль дорожки изуродованных тел, которых только сейчас накрыли простынями.

Но главное — никто не забился в истерике, не упал в обморок, не попытался убежать. Ученики и наставники спокойным шагом разошлись по этажам — и всего пару минут спустя с высоты раздался испуганный крик:

— Сейчас пальнут!

— Все щиты в направлении порта! — заорал, выставив перед собой ладони так, словно упершись в невидимую стену.

Громыхнуло, аж зазвенело в ушах, и замедленная ударная волна пронзила каждую клеточку тела. Череп сдавило от непомерного напряжения, глаза будто сжали в тисках, а из носа брызнула кровь.

И все же совместными усилиями снаряд удалось отразить, и стальная болванка высотой в человеческий рост вонзилась в барьер и грохнулась на газон.

И я отчетливо ощутил дрожь под ногами, хотя и находился в самом укрепленном месте Академии — ее своеобразной цитадели.

А миг спустя рядом со мной грохнулась пожилая преподавательница с перекошенным инсультом лицом. Тут же попыталась встать, но правую половину почти полностью парализовало.

— Врача! — подбежал, мысленно отсчитывая секунды до следующего выстрела.

На зов откликнулась белокурая девушка (да какая там девушка — девчонка) в перепачканном пылью и побелкой платьице. Без лишних слов опустилась на колени и обхватила пальцами голову пострадавшей.

Несмотря на бешеную усталость, юная целительница сумела призвать достаточно света, чтобы погрузить женщину в глубокий сон. После чего я дал команду агентам, и те отнесли раненую в лазарет.

Им навстречу из лифта вышли Марк и Афина. Брат держал на плече невесть где раздобытый карабин, а сестра прижимала к груди брезентовую сумочку с красным крестом.

— Я во двор, — братец взял под козырек. — Помогу агентам. Эка невидаль — уличный пес примкнул к легавым. Кому-то точно придется за это ответить. И за Академию. И за отца…

Он шмыгнул, вмиг растеряв накопленный задор, и поспешил на улицу — в прохладу наступающей ночи. Афина задержалась рядом со мной, молча скользнула ладонью по плечу и вышла вслед за братом. Слова не требовались — все всё прекрасно понимали.

Снова громыхнуло, но в этот раз снаряд ушел мимо, а над городом вспыхнул такой салют, что сумерки на мгновение сменились полднем.

Сразу после этого раздался искаженный динамиком голос Теслы — столь же громкий, как и грохот ее главного калибра.

Черт знает, что за устройство так гремело, но не удивлюсь, если Николь таскала с собой мегафон размером с целый вагон. Ведь в грамотной штурмовой операции слова так же важны, как и пушки.

— Славные жители Нового Петербурга! — в тоне скользили победоносные нотки — заговорщица явно считала, что триумф уже за ней. — Я обращаюсь к вам от всех добрых людей всего просвещенного мира! От всех нищих и угнетенных, придавленных стопой зажравшихся дворяшек! От всех тех, кто устал унижаться и голодать лишь потому, что родился в бараке, а не дворце. Я пришла, чтобы вас освободить. Чтобы никто не страдал и не мучился только из-за того, что свора богатеев узурпировала власть!

Поверьте — я вам не враг. И вовсе не хочу рушить ваш любимый город. Но местная знать не оставляет мне выбора. Вместо того чтобы сдаться и принять новый мировой порядок, она заперлась в своей Академии, окружилась щитами и взяла вас всех в заложники. Я не хочу никому навредить, но колдовские заслоны отражают мои снаряды и те летят в жилые дома.

Чтобы не допустить дальнейшего кровопролития, я предлагаю властной верхушке сдаться. Срок на размышление — час. Если господа не вылезут из своей крепости, я продолжу равнять ее с землей. И невольно попаду и по вам. Так почему бы всем добрым людям не прийти к Академии и не попросить любимых чародеев добровольно покинуть укрытие? Время пошло!

— Вот же хитрая сволочь! — выпалила Рита.

— А ты сомневалась? — хмыкнул и выглянул в окно.

— Это прямой шантаж, — Генрих встал рядом и сжал пальцы на эфесе. — Если мы не сдадимся — Николь начнет бомбить жилые кварталы.

— Главное — у нас есть час на передышку и размышления, — поднес ладонь ко рту. — Члены Совета — прошу на последний этаж.

Расколотая, точно фарфоровое блюдце платформа подняла нас на площадку под открытым небом, где уже собрались главы семей.

Пан сидел на обломке, угрюмо подперев щеку кулаком. Пушкин стоял у окна и курил, поглядывая на порт и явно переживая за судьбу старшего сына.

Генрих вытянулся у входа и по привычке свел руки за спиной, вот только бравой адмиральской выправкой уже похвастать не мог.

Натруженные плечи подрагивали, собранные в хвост седые волосы растрепались, а идеальная эспаньолка обросла двухдневной щетиной.

Остальные выглядели не лучше — грязные, растрепанные и смертельно уставшие. И вряд ли отведенный час позволит полностью восстановить силы.

— Господа, — я встал так, чтобы собравшиеся образовали подобие круга — в память о кругом столе, от которого остались только обгоревшие щепки. — Полагаю, это наше последнее заседание. На котором предстоит решить, что делать дальше.

Лично я вижу два варианта: либо выманить противника из города и тем самым обезопасить мирное население. Либо ударить в лоб, невзирая на возможные потери, и тем самым пожертвовать сотнями ради спасения тысяч. А может — и миллионов, ведь речь идет о безопасности уже не колонии, а целого мира. Вариант сдачи не рассматриваю принципиально, однако с удовольствием выслушаю ваши мнения и предложения.

— Что тут предлагать… — Пушкин фыркнул. — Мана на исходе. До утра, может, и протянем, а потом — все. Так что сидеть в обороне — это полная херня, excusez mon français. Если кто-то мечтал героически погибнуть в эпическом бою, то лучшего момента войти в историю вряд ли представится. Поэтому предлагаю выпить на посошок, посидеть на дорожку — и мандануть по собакам из всех орудий. Чтоб земля под ними загорелась — и провалилась в тартарары вместе с гребаным паровозом!

— Учись, — Хмельницкий посмотрел на меня и кивнул в сторону разбушевавшегося товарища, — как полки за собой поднимать.

— Полностью поддерживаю, — Кросс-Ландау шагнул вперед.

— А я — против, — сказал я, чем вызвал недоуменные взгляды. — Вы опять думаете только о себе. О том, какую славу обрящете. Как обессмертите свои имена. И как войдете в историю. А я думаю о безопасности всех чародеев. И о простых людях, которых неминуемо пожрет пожар мировой революции.

И если мы бездумно убьемся об поезд, никто нам спасибо не скажет. Я не спорю с тем, что надо нападать. Но надо напасть так, чтобы разбить врага здесь и сейчас — пусть и ценой собственных жизней. Только тогда наша жертва возымеет хоть какой-то смысл. А иначе — это просто показуха.

Пушкин снова фыркнул (порой мне казалось, что это — единственная доступная ему эмоция), Пан разгладил косматую бороду, а Генрих с уважением улыбнулся.

— Тогда поведай, что нам делать, — проворчал помещик. — Потому что на данный момент у нас нет ничего, кроме желания поскорее все это закончить.

— И думай побыстрее, — оружейник высунулся из окна. — А то уже идут гости с вилами и факелами.

Пушкин несколько приукрасил картину — к центральной площади действительно стекались подсвеченные масляными фонарями ручейки.

Но не с вилами, а с винтовками — в полумраке разглядел и синие мундиры городовых, и черные бушлаты морской пехоты, и потертые тройки работяг и клетчатые кепки шпаны.

Делегации стекались с трех сторон и строились в неровные ряды перед сгоревшим зданием мэрии. И пока бойцы занимали порядки, к ним подтягивались гражданские — в основном женщины и подростки.

Почти все несли узелки с нехитрыми припасами, разномастные бутылки и кувшины с водой. Все это добро складывалось у ворот Академии, и под конец процессии горка выросла до середины каменной стены.

Но жители не уходили, а продолжали собираться у входа, и в свете ламп и фонарей я видел обращенные на шпиль лица. Люди смотрели на нас как на последнюю надежду перед неминуемым уничтожением, и почти у всех в глазах стояли слезы.

А затем кто-то из толпы запел «Боже, Царя храни!» — сначала робко, с опаской, словно боясь реакции окружающих. Но всего через несколько секунд гимн подхватили все вокруг, а чуть позднее подключились и ополченцы.

И теперь глаза заблестели уже у нас. Пан сгорбился и закрылся ладонью, не в силах справиться с тяжестью вины и снедающей совести.

Пушкин угрюмо вздохнул, понурил плечи и покачал головой, будто сокрушаясь о том, что если бы меры приняли вовремя, сейчас бы не страдало такое количество людей.

Генрих же выпрямился, как осина, и устремил взор на темную морскую гладь, где покачивались огни приближающихся крейсеров.

А гимн звучал все громче, расползаясь по улицам, точно волна. Пели на баррикадах. Слова доносились из окон — как особняков, так и многоэтажных бараков.

Даже в окутанном мглой порту нашлось достаточное количество певцов, чтобы и этот район услышали повсюду.

Пели с крыш заводов и фабрик. Пели из подворотен. Тонкое сопрано зазвучало совсем рядом — одна из девушек — хрупкий чумазый ангелок — подхватила мотив, стоя на изломанном крыльце, как на подмостках Большого театра.

И это вовсе не отчаянный зов к императору, как к всемогущему покровителю. Не способ докричаться до стоящего на рейде линкора. Не попытка разжалобить нас и тем самым подтолкнуть к бескровной сдаче.

Это ответ захватчикам и предателям от всех тех, кто выбрали драку, а не покорное бегство. И ответ звучал четко, ясно и в унисон — мы не сдадимся. И не сдадим дворян.

Потому что, какие бы они ни были, в первую очередь они — наши. И все вопросы мы решим сами, без постороннего и никем не просимого вмешательства.

А убийцы и садисты не получат ничего, кроме боя. И если так хотят казнить благородных — то будут иметь дело со всем городом.

И гимн, что звучал хором в сотню тысяч голосов, говорил прямо — мы не боимся. И если понадобится, умрем. Но не за группку знати, а за родину, волю и достоинство.

И это пение привело еще к одному итогу, которого никто не ожидал. Никогда прежде меня не распирали такие гордость, воодушевление и яростный задор.

Я чувствовал себя на седьмом небе от странной смеси ярости и счастья, от которой перехватывало дыхание и щипало веки. Поначалу подумал, что это чистая психология — окрыленный и укрепленный до предела боевой дух.

Но затем перевел взгляд на ладони и увидел окутавшие их нежно-голубые облачка. Из облачков змеились эфемерные нити, пронзая руки стоящих рядом чародеев.

Неизвестная субстанция тянулась между нами, подобно нейронным сетям, и по ним порой проскальзывали яркие искорки, проникающие прямо в душу.

— Боги… — прошептала Рита, в недоумении взирая на буйство стихии. — Пробуждение магии… Куликовская битва. Московское ополчение. Взятие Измаила. А теперь — мы… А я-то думала, это всего лишь легенды…

Усталость уходила: мышцы наполнялись силой, душа — энергией, а мысли ясностью. Я чувствовал себя, как после недельного отдыха в санатории, хотя уже позабыл, когда спал в последний раз.

И когда гимн закончился, меня преисполнила такая мощь, что остро захотелось раскидать ублюдков в одну каску. И что-то подсказывало, что могло бы получиться, но внутренняя чуйка уберегла от необдуманного поступка.

За все приключения и так натупил изрядно, а нынче тупость — непозволительная роскошь. Теперь каждый шаг влияет на исход противостояния, а значит, нужно продумывать каждое действие, как при игре с гроссмейстером.

И я уже знал, что надо делать. Партия почти разыграна, пора объявлять сопернику шах.