История моего самоубийства

35. Мы существуем ради принадлежности к существующему

Затесавшись в толпу, я шагал в неизвестном направлении. Все, казалось, торопились на вакханалию торговых сношений. С двадцаткой в кармане я чувствовал себя неловко, но, догадавшись, что презреннейшей формой инакомыслия считается тут отказ от приобретения вещей, рванулся в драгстор. Изо всего ненужного выбрал коробку презервативов с репродукцией плодородной рафаэлевской мадонны и ее двух печальных отпрысков на крышке. Вместе с коробкой мне всучили листовку, подписанную комитетом противников аборта. Комитет призывал патриотов рожать как можно чаще. На фоне непролазной уличной толпы призыв поразил меня непрактичностью. Разве что в его основе лежал прагматизм высшего порядка: чем больше людей — тем больше покупателей, а значит, тем меньше вещей на откуп Сатане. Поединок с Сатаной, между тем, сулил нескончаемый праздник, ибо, согласно рекламам, обступавшим меня со всех сторон и свисавшим даже с застывших меж небоскребами дирижаблей, обмен денег на вещи есть полезный эротический опыт. Да и сами вещи, любая из них, воплощали непристойные символы, — от оголенных губных помад с заточенными головками до обнаженных кур, нанизанных гузками на острые шесты. Стало ясно, что нахожусь в эрогенном центре торгующего мира.

Откликнувшись на эту догадку, передо мной — посреди тротуара — возникла голая самка с месоморфической фигурой, прильнувшей в экстазе к собственным сиськам. Я не удивился, поскольку люди месоморфического строения — с грудною клеткой шире, чем бедра — отличаются страстью к шокированию. Приблизившись к ней, я выяснил, что, вырезанная из фанеры, она выступила из фильма, который крутили в кинотеатре за ее спиной. У входа, в углублении под аркой, свисал на тросе телеэкран, демонстрировавший финальную сцену ленты. Вместе со мной из толпы вычленилась юная пара, оба — и он, и она — с эндоморфическими, грушевидными, фигурами, намекавшими на доверчивость натуры.

Поначалу показалось, будто история нагой месоморфички исполнена печали: облокотившись на зеркальную стойку в баре и уронив голову на кулаки, она рыдала взахлеб, содрогаясь всем корпусом; не тряслась лишь грудь, растекшаяся по стойке. Рыдания потом утихли и перешли в затяжные всхлипывания: слезы бежали в тесную ложбинку между сиськами. Мелькнула мысль об уникальности кино при раскрытии трагизма бытия. Обнаженность героини и ее бессловесность придавали сцене дополнительный смысл, ибо одежда и речь скрывают истинное состояние души. Стоило, однако, камере отпрянуть с крупного плана к общему, — стенания страдалицы обрели совсем иное значение.

Стало очевидно, что мир ее не отвергал, а наоборот: представленный мускулистым ковбоем с задумчивым лицом и приспущенными штанами, этот мир притирался животом к пышному заду месоморфички и хозяйственно держался за него жилистыми ручищами. Время от времени ковбой сгибался в дугу и резко распрямлялся, поправляя при этом шляпу на лбу. После каждого рывка счастливица громко повизгивала, укрепляя меня в давнишнем подозрении, что суть вещей непостижима пока не взглянешь на них издалека. Скоро ковбой начал постигать нечто очень заветное и поэтому задвигался быстрее. Когда камера вернулась к крупному плану счастливицы, она вопила благим матом и, с перекошенным лицом, тряслась, как в предсмертной агонии. Потом, на фоне заключительных титров произведения, степенно, но бессмысленно качнулся на экране задохнувшийся от переживаний палач, — натруженный половой отросток столь же бессмысленно глазевшего теперь на зрителя ковбоя.

Возмутившись, я отвернулся и заметил, что эндоморфический юноша рядом со мной реагировал иначе: лениво пожевывая резинку, держал на плече каштановую головку эндоморфической спутницы и указательным пальцем, который тоже показался мне натруженным, дырявил ей в волосах игривые кудряшки. После титров на экране появился ухоженный мужчина в пенсне, сообщивший, что в киоск при кинотеатре поступили в продажу новые видеофильмы: самоучитель групповой мастурбации и каталог приборов для повышения сексуальной раздражимости. Помимо вибраторов, питавшихся световой энергией, эпизод из каталога эрогенной механики включал в себя двухдверную модель Мерседеса с откидной крышей и двухместную яхту бирюзового цвета. Когда яхта на экране стала властно подминать аппетитно заснятую толщу воды, эндоморфичка рядом со мной взволновалась. «Ой!» — пискнула она и, задрав голову вверх, вцепилась дрожащими губами в напрягшуюся шею друга. Забеспокоился и друг, принявшийся потуже накручивать на выпрямленный палец каштановую кудряшку.

Вернувшись из-под арки в толпу, я уже ощущал себя участником широкого блядохода. Уткнувшись глазами вниз, перебирал ногами в такт мелькавшим передо мной мужским штиблетам, женским каблукам и бисексуальным сникерсам. Решил следовать за темносиреневыми «шпильками» из замшевой кожи. Был знаком с ними по рекламным щитам на автобусах. Итальянские туфли из гардероба «Бандолино», продаются в магазинах «Мейсис»: «Актуальность и изящество, символ властного присутствия и ненавязчивой изощренности, ничто другое не сопрягает богатство традиции с бегом времени, 145 долларов.» Бледносиреневые чулки в белую крапинку — «Трикотажная мастерская Фогал, Швейцария, в магазинах „Лорд энд Тейлор“, только для ваших ножек, нежность прикосновения и мудрость контроля, 80 долларов.» Белоснежная миниюбка из габардина «Платья Энни Клайн» в магазинах «Леонард», «триумф счастливого союза между чувственностью и деловитостью: убедительность шепота, 210 долларов.» Темносиреневый портфель из замшевой кожи фирмы «Бэл-Эйр», 110 долларов. Позолоченные ручные часы с бледносиреневым ремешком фирмы «Жюль Юргенсен», 165 долларов. Сиреневая косынка из шелкового шифона фирмы «Саньо»: «исключительно в магазинах „Кашмир-Кашмир“, 35 долларов.» Наконец, — «Дама Цезаря», духи, смутившие меня ароматом порочности в драгсторе, где купил презервативы: «Карнавал в окружении сиреневых веток, персидских пряностей и сандаловых деревьев; самое надежное оружие в бесшумной войне полов; фирма „Ив-Сан-Лорен“, 165 долларов за унцию.» Итого, 885 долларов, не считая запаха.

Кто такая? Что за «Дама Цезаря»? И почему так много сирени? Хотя я следовал за дамой с бездумностью отставного следопыта, что-то в ней настораживало. Меня всегда угнетала эта форма женской ноги, — тонкая голень с неожиданно крупным мышечным бугром посередине, — змея, проглотившая то ли апельсин, то ли страусово яйцо. Но сейчас на илистом дне памяти шевельнулось ощущение, давно покрытое морской плесенью и неразличимое под толщей воды. Шевельнувшись, оно стало всплывать к свету, — тем быстрее, чем ближе я подступал к женщине и чем отчетливей слышал запах сирени. Когда я подошел к ней почти вплотную, — все развиднелось: в мутных водах моей памяти застрявшие в змеях апельсины или страусовы яйца принадлежали, как выяснилось, жирной 30-летней персиянке по имени Сильва, которая душилась дешевым одеколоном «Белая сирень» и 30 лет назад лишила меня девственности на туше издыхавшего быка.