К островам Индийского океана

Сейшелы — острова сокровищ. «Кто за пауками, выйдите к трапу!». Ахатина путешествующая. «Коко де мер»

— Земля!!!

В древности люди передвигались по воде с помощью бурдюков с воздухом — плотов из надутых шкур животных. Еще на рельефах древней Ассирии были изображены плоты. Потом плавали в лодках-однодеревках, выдолбив и заострив древесный ствол, на барках, вязанных из стеблей тростника и папируса, с каменными якорями, с парусами, с веслами и без оных, на судах, заменив впоследствии дерево металлом, на современных комфортабельных, оснащенных навигационными приборами лайнерах с мощными машинами вместо мускульной силы и ветра. И всег-гда, лишь только слабые очертания берегов ломали выпуклую линию океанского горизонта, с палуб, высоких или низких, раздавался ликующий крик: «Земля!»

Мы тоже кричим: «Земля!» — устремляясь на палубу. Хлопают двери, люди бегут из лабораторий, в руках бинокли, фотоаппараты, каждому хочется стать свидетелем чуда — рождения земли из вод морских.

И чудо свершается. На утреннем нежно-пастельном небе, там, куда нацелен острый нос «Курчатова», над слегка намеченной полоской тверди, появляются сочные и пухлые, будто взбитые облачка. Каждая пройденная миля — таинственный переход от бесплотного к плоти, полоска растет, превращаясь в остров, принимает форму высокой трапеции с вертикально встающими голыми скалами, лишь у подножий покрытыми густой пеной лесов. На выступах гор застряли, зацепившись, клочки легких облачков.

Расстояние, отделяющее нас от острова Маэ, еще огромно, и можно охватить взглядом общий его силуэт. Справа и слева от корабля возникают округлые, будто покрытые зеленым ворсистым плюшем головки крошек-островков.

— В палеозойский период Мадагаскар и Индостан были соединены сушей, Сейшелы же — не что иное, как остаточные пики гор между континентами Азия и Африка, — считают одни.

— Сейшелы — остатки давно затонувшего континента, — утверждают другие.

Для разных точек зрения достаточно оснований: до сих пор остается тайной, каким именно образом возникла в центре западной части Индийского океана цепь, именуемая Сейшелами. Ученые легко находят объяснение происхождению разбросанных пятидесяти коралловых атоллов этой группы. Но откуда появились остальные сорок два — гранитных, поднявшихся из континентального шельфа? В том и загвоздка, что гранитных, а не коралловых или вулканических, какими обычно бывают океанские острова. Единственные в мире, они сложены исключительно гранитами и сиенитами (относимыми геологами к числу самых древних пород на Земле). Остальные принадлежат к группе коралловых — это плоские атоллы, возвышающиеся над уровнем океана не более чем на восемь-десять метров.

Таинственное возникновение Сейшельских островов тесно связано с не менее таинственными легендами о наличии на них сокровищ и кладов, якобы зарытых морскими разбойниками, ведь первыми оценили прелесть этих мест европейские пираты и корсары.

— Если верить легендам, еще сам Синдбад-мореход…

— Это лишь искаженное индийское слово «синдху-пати», что переводится как «владыка морей»! — перебивает меня Плахова.

Синдбад-мореход, или Синдхупати, считал Сейшельские острова раем, окаймленным равнинами ослепительно белого кораллового песка и бирюзовыми, прозрачными лагунами. Ни зимы, ни лета не бывает в вечно зеленом царстве, температура не поднимается выше тридцати и не опускается ниже двадцати пяти градусов. Дожди выпадают лишь ночами, в душистых лесах произрастают корица, гвоздика, ваниль и прочие ароматные растения и нет ни хищных зверей, ни змей.

Отдав должное благодатным местам, занятые морским военным разбоем суда (кстати сказать, ходившие под королевским флагом!) избрали их в качестве пристанища и часто посещали бухты. Исторические корни пиратства восходят к незапамятным временам. Полагают, пиратство возникло одновременно с судоходством и считалось вполне респектабельным, даже почетным занятием: награбленная добыча рассматривалась как военный трофей, морским разбоем не гнушались и короли.

Память Плаховой блестяще приспособлена к выборочному хранению информации.

— Совершенно точно! — оживленно восклицает она. — И все же самые яркие страницы в историю пиратства вписали не короли, а женщины! В Карибском море морским разбоем занимались Анна Бони и Мэри Рид, а китаянка Цин командовала пиратской экскадрой и, между прочим, ввела железную дисциплину, даже могла вступать в бой с императорским флотом — в ее эскадру входило сто шестьдесят кораблей!

Но вернемся к Сейшелам. Молва утверждает, что на островах погребены сундуки золотых монет и алмазов; туристам нередко предлагают «войти в долю» или купить акции по кладам!

Утверждают также, что в бухте Бель-Омбр по сей день лежат сокровища казненного на острове Реюньон француза, известного игрока и авантюриста Оливье Вассера, носившего также имя Ла-Бюз. Перед кончиной на виселице, воскликнув: «Ищите, кто может!» — швырнул он в толпу свиток с чертежами.

Тем временем по правому борту «Курчатова» поднимается островок с гранитным основанием, окруженным белым воротничком прибоя. Островок носит имя Мойенн и приобретен за наличный расчет журналистом Брендоном Гришпоу. Робинзон XX века не чурается посетителей: сейшельские путеводители извещают о зарытой на Мойенне пиратской добыче. Указана и стоимость запрятанного в тайниках клада: тридцать миллионов фунтов стерлингов золотом.

Плахова интересуется, каким образом удалось подсчитать еще не найденный клад, но на этот вопрос путеводитель не дает ответа. Зато можно ознакомиться с дополнительными сведениями: владелец острова сам предпринял попытку извлечь богатство на свет божий, но лишь ударил железной киркой о землю, как два кокосовых ореха упали с двадцатиметровой высоты, чуть было не размозжив ему голову. После столь грозного предупреждения потусторонних сил владелец островка никогда более не делал попыток нарушить покой заколдованного места. Такова вкратце суть интервью Брендона Гришпоу, данного его собратьям, представителям прессы.

— Ну и чепуха! — изрекает лишенная поэтического воображения Плахова, которая не верит и в существование Лох-Несси. — Мистер журналист просто-напросто задумал перепродать свой остров и набивает цену, — подытоживает она, спешно дописывая этюд с потихоньку уплывающим за корму островком Мойенн.

Все выше поднимаются лиловато-серые глыбы Маэ. Глубокие тени лежат в ущельях, по склонам, одетым густым лесом, взбираются вверх светлые коробочки домиков. Встающий из океана остров обведен сахарно-белой каймой коралловых пляжей. Океан, добравшись до берега, приобретает изумрудно-синий оттенок, от оранжево-красной почвы отражаются горячие блики. Административный центр, порт и столица острова — город Виктория нежится в утренних лучах, осененный величественным пиком Морнэ с наивысшей точкой в девятьсот пятнадцать метров. Со скрежетом уходит якорь. «Курчатов» ожидает прибытия лоцмана.

Позади тридцатидневный переход из Европы.

Перед нами открытые в начале XVI века португальскими мореплавателями острова.

Ошвартованный левым бортом, стоит «Курчатов» в порту Виктории, на пирсе Лонг-Пир. Когда-то остров Маэ носил звучное имя Иль-д'Абодан. Из гавани город не виден, лишь нависают стеной суровые горные пики. За кормой виднеются странные очертания острова Силуэт с ровной, будто срезанной ножом верхушкой.

В ожидании увольнения в город пишем то немногое, что видим: я — горные пики, Алексеев — вид на бухту с голубым островом, лишенным вершины. В зрителях недостатка нет: после месяца утомительного плавания люди неприкаянно бродят по палубам в ожидании желанного свидания с землей.

Удивительно красивы переливы цвета в лагуне. Муаровую поверхность бледно-зеленоватых вод прошивают опаловые стежки течений, сплавлены воедино сложные оттенки изумрудно-зеленых, кобальтово-голубых, оливково-травяных тонов.

— Красота, какая удивительная красота! — делится с присутствующими при рождении этюда художник Алексеев. — Не зря утверждал Достоевский: никакая фантазия не может выдержать сравнения с действительностью! Нет, вы только взгляните: каждый островок имеет свой цвет, свой голос.

И трепетной рукой выдавливает на палитру все имеющиеся в тюбиках зеленые краски. Но аудиторию уже как ветром сдуло: спикер объявил увольнение. И тут в нашей семье назревает очередной конфликт.

— Ты знаешь, я, пожалуй, задержусь немного. Это же дописать надо.

В голосе его упорство, с каким тихая вода давит на плотину. Остаться без берега ради живописного залива?! Это уж слишком. Да и что значит «задержусь немного», если в нашем распоряжении лишь трое суток, подаренных для знакомства с Сейшелами?

Положение спасает Гительзон, противиться мягкому голосу которого у Алексеева не хватает сил. Гительзон бросает мне понимающий, сочувствующий взгляд.

— А вы не думаете, — вежливый голос обращен к Алексееву, занятому передачей великолепного мотива, — вы не думаете, что панорама залива с набережной, из центра Виктории, может оказаться интереснее, нежели с привычной палубы корабля?

Алексеев так не думает, но все-таки складывает кисти. И как раз вовремя: с лязгом опускается парадный трап. Стихла предшествующая выходам праздничная суета, где обязательно кто-то кого-то где-то ждет, зовет или ищет. Сформированы группы, назначены старшие.

И нельзя привыкнуть к этим взволнованным сборам, будто каждый раз впервые ступаешь с корабля на земли тридевятого царства.

— Внимание участников экспедиции! Кто за науками, выйдите к трапу! — разносит спикер голос Федора Пастернака.

Объявление обескураживает, но подкативший к трапу местный пузатый автобус разъясняет ситуацию: куда-то едут.

— Может быть, и мы… — неуверенно вопрошает мой муж, предвкушая возможность избавиться от необходимости транспортировки этюдников: ведь ему приходится таскать и свой и мой тоже. Но нет! Что можно увидеть из окошка автобуса? В жизни всегда приходится чем-нибудь жертвовать, жертвуем пауками и этюдниками. Гительзон и его спутники тоже воздержались от поездки — вместе налегке отправляемся в путь.

Последняя железная ступенька трапа — еще корабль, родина. Один короткий шаг — и ноги ступают на землю Сейшел. Нигде и никогда не бывает столь цепким глаз и обостренным чувство, как на не виданных дотоле землях.

В очень чистом порту низко остриженные газоны пестрят мелкими, похожими на нарциссы цветами. На асфальте скачет и мельтешит нарядный птичий народ, перелетают воробьиные стайки. Да и воробьи ли это? Среди скромных сереньких птичек рдеют огоньками красногрудые, с алыми перышками красавцы, будто несет ветерок над землей яркую осеннюю листву. Может быть, это «ток-ток» — сухопутный ткачик, из-за ярко-красного брачного одеяния его называют кардиналом. Воробей же, завезенный на Сейшелы в тридцатые годы, не был еще известен на островах.

— Оказывается, воробьиный век не так уж короток — четырнадцать-пятнадцать лет, — спешу поделиться немногими имеющимися в моем распоряжении сведениями.

— Да, да, — поддерживает Иосиф Исаевич. — Но, как подсчитали орнитологи, это общие цифры, средняя же продолжительность их жизни — всего несколько месяцев.

Они любят странствовать: однажды воробей, окольцованный в Москве, был пойман в Африке, мы встречали этих птиц и на зимовках полярников.

Обсуждая птичий вопрос, минуем территорию порта, широкая прямая магистраль ведет в город Викторию.

Сейшелы часто называют «улыбающимся архипелагом». Немногочисленные встречные приветливы и дружелюбны. Темные курчавые головы, смуглые лица, широкополые шляпы, яркие одежды сливаются, словно мазки на картине. Сюда не проникли строгие заповеди ислама, и мусульманская чадра не превратилась в черное покрывало, под объективом фотоаппарата девушки не отводят глаз, улыбаются как давно знакомым.

Судя по рассказам посетивших Сейшелы путешественников, судьба большинства молодых женщин далеко не безоблачна: низкооплачиваемая, по двенадцать часов в сутки работа официантками в ресторанах, барах и прочих увеселительных заведениях или в качестве домашней прислуги.

— Вы обратили внимание на высоту зданий? Вернее, на отсутствие высоты? На Сейшелах действует правило: строения не должны превышать высоты кокосовой пальмы.

В отличие от островитян Тихого океана на улицах не встретишь босого, как в Папуа-Новой Гвинее, в столице ее Порт-Морсби. На Сейшелах даже жители далеких селений, появившись в городе, вынимают из плетеных сумок принесенную с собой обувь.

Одноэтажные и двухэтажные домики убегают к подножию скал. Идем по неширокой Маркет-стрит, ищем, сверяясь с проспектом, любопытное сооружение: на небольшой площади среди разношерстных зданий — башенка с часами в викторианском стиле — миниатюрная копия лондонского Биг Бена. Некогда установленная англичанами и ставшая сейчас анахронизмом.

— И как давно стоят здесь эти часы?

— В тысяча семьсот сорок третьем году «самые прекрасные в мире острова» стали добычей Франции, затем Англии, а с тысяча девятьсот третьего года были выделены в отдельную Британскую колонию, управляемую с острова Маврикий, тогда и была установлена башенка с часами.

Теперь сейшельцы ведут собственный счет времени. Спросите живущего на этих островах, кто он, и получите ответ: «Мы — сейшельцы». Образовалась сейшельская нация, или, как называют ее коренные жители, креольская. В одном котле переплавлена кровь африканских рабов, потомков французских плантаторов, английских моряков, индийских ремесленников, китайских торговцев.

Очередная перепись населения на островах была проведена крайне мудро, без попытки фиксировать расовую принадлежность и определить, кто белый, кто черный, ибо это практически невозможно. Недаром один из советских журналистов, побывавший на Сейшелах, писал: «Генетические связи здесь столь запутаны, что даже самая добропорядочная пара не знает, какого цвета младенец появится на свет!»

Все дороги ведут к океану. В час отлива, уходя, оставляет он отбросы — цветные поплавки, пробки, яркий пластик. Над шелковистой кромкой песка, что-то поклевывая, мелькают необычные птицы с удлиненной точеной головкой, коротким веселым хохолком.

Походная жизнь учит: хочешь знать, не бойся признаться в невежестве. Стоит сказать «не знаю», и люди охотно просвещают тебя.

— Это что за птица?

Иосиф Исаевич и сам пожимает плечами, но переводит вопрос на английский язык. Молодой мужчина в лимонно-желтой косынке на шее, с коричневым добрым лицом и мускулистыми руками подстригает кусты на лужайке.

Он откладывает в сторону большие садовые ножницы и с готовностью оборачивается:

— Эту птицу островитяне называют индийской майной.

Похожая на скворца бойкая птичка нашла приют на Сейшелах. Если повезет, можно увидеть и райскую мухоловку с острова Ла-Диг, ту самую, что считали исчезнувшей с лика Земли.

Сидим, блаженствуя на прогретом солнцем валуне (сейшельцы игнорируют скамейки, о чем говорит их полное отсутствие), но райская мухоловка летает где-то в другом месте.

Неподалеку от берега, дробясь в танцующих отражениях, скользит шхуна «Леди Эсм», перевозит пассажиров из Виктории на многочисленные острова.

Вскоре попутчики наши уходят к северной окраине Виктории, где улочки упираются в четырехсотметровый конус горы, увенчанный антеннами и мачтами, мы же, верные принципу «чем дальше, тем интереснее», избираем дорогу, уводящую из города.

Все реже домики под оцинкованными крышами, все уже полоска асфальта. В глубине зеленеющих лужаек хижины, крытые пальмовыми листьями, сохнущее белье, запахи пищи, детские голоса.

«Каждой семье — свой дом!» — провозгласил президент Альбер Рене как одну из первых задач молодой республики. И хотя ежегодно строится около семисот домов и начата застройка четырех жилых массивов, дела пока обстоят неважно.

Бредем, оглядываясь по сторонам. Прогнулся над руслом слабеющей речушки старый мостик, робкие струйки с трудом пробивают путь среди вросших в почву гранитных валунов, мощными зелеными джунглями заросли извилистые берега. Речушка впадает в океан, окрашивая воды побережья мутным, рыжим цветом. Тяжелая сумка оттягивает руки, опустел термос. Не сговариваясь, сворачиваем на грунтовую дорогу с глубокими засохшими колеями к небольшому домику, одиноко притулившемуся под могучим шатром дерева.

Истошным, визгливым лаем заливается черная собачонка. Немолодая креолка в полинялом платье, повязанном крест-накрест шалью, поднимает голову, не прекращая стирки, в деревянном корыте ритмично двигаются большие натруженные руки. Над мыльной пеной танцует веселая радуга, из крана заманчиво бьет струя воды. Знаками прошу разрешения наполнить термос, хочется пить, гудят ноги. Немного передохнуть — и дальше, за поворот, где полощет листьями банановая роща и тянутся вверх стволы пальм.

Наконец-то мы остановились. Люди везде люди, без языка можно найти общий язык. Нас напоили, усадили на кривоватый чурбачок и даже одарили кокосовым орехом с кисловатым прохладным соком. Отполированные валуны, как каменные пальцы, торчат из влажного песка: несколько часов назад возле них еще плескался океан. Сейчас отлив, вода отступила, но он совсем рядом — серебрятся солнечные блики, будто движемся косяк блестящей рыбы.

Карин, так зовут женщину, живет здесь с двумя сыновьями; муж, рыбак, утонул много лет назад, когда дети были еще вот такими — мокрая, в мыльной пене рука показывает совсем невысоко от земли. Старший, лет пятнадцати, сидя на корточках, налаживает плетеную ловушку для рыбы, младший, прихрамывая, опираясь на палку, бродит по двору, поглядывая на нас. Хромота — результат полиомиелита, теперь его лечит врач, даже в селениях вместо колдунов и знахарей появились медицинские пункты. Раньше больные лечились у «бон ом де буа», что означает «лесной добряк» — нечто среднее между колдуном и знахарем. Теперь на Сейшелах запрещена частная медицинская практика. С 1980 года все лечебное обслуживание бесплатно, бесплатны и лекарства, выдаваемые по официальным рецептам.

Тяжелая листва никнет в горячем потоке света, сияющая плоскость океана подчеркивает бесконечность пространства. Три отрешенные человеческие фигурки на клочке земли будто впаяны в пейзаж, как и нехитрое, похожее на сарай жилье из старых ящиков с обрезками жести вместо крыши, незастекленными проемами окон и пожелтевшей циновкой вместо двери над входом. Торцовая часть домика забрана потемневшими, плохо пригнанными досками, на них гирлянды сухих трав, связки мелкой рыбешки.

Плахова порывается сорваться с места, но я вынимаю альбом. Карин напевает, не прекращая стирки, и в напеве слышится нотка щемящей грусти — быть может, отголосок песен предков с их тоской по родной Африке, людей, разлученных с родиной и перевезенных на эти острова в тесных и душных трюмах судов.

Кисть может что-то преувеличить, усилить или приглушить, подчеркнуть разлитую в природе гармонию или, наоборот, нагнетать тревогу и беспокойство. Живописное соотношение воды, неба и земли, сочные пятна растительности, солнечные блики — не главное в этом маленьком мирке, куда привела нас дорога. Ведь у каждого, кто говорит о дальних странах, при всей точности рассказа — своя страна, каждый видит и слышит ее по-своему. Что и как увидеть, как отнестись к увиденному — тайна за семью печатями, не зря существует притча о камнях и людях.

Однажды, сгибаясь под бременем тяжелой ноши, люди носили камни. Одного спросили: «Что ты делаешь?» — и человек ответил: «Не видишь разве? Таскаю камни». Другой, услышав тот же вопрос, сказал: «Что я делаю? Я строю храм».

И хочется «построить храм», держа в руках карандаш, — передать не этнографический характер увиденного, а суть открывшегося крохотного мирка.

В освещенное косым лучом пространство между пальмами и старым деревом врывается живая торпеда. Взвизгнув, шарахается собачонка, рассыпаются в стороны мелкие пестрые куры. Юный сейшелец, белозубый, крутолобый, как молодой бычок, с короткими, туго скрученными кудряшками, тормозит босой ногой и, подняв облако рыжей пыли, спрыгивает с доски самодельного самоката. Мальчишка, будто монетками, облеплен круглой рыбьей чешуей, под мышкой зажат клеенчатый сверток, из свертка, пронзенный прутом, свисает осклизлый рыбий хвост: соседи поделились уловом.

В нескольких крупных магазинах города цены слишком велики, и, хотя местные воды населены восьмьюстами видами рыб, океан не обеспечивает горожан рыбой. Лишь немногие рыбаки имеют снасти для ловли и снабжают жителей небольшим количеством дешевой рыбы. Дети почти не видят ни молока, ни мяса, сейшельский стол держится на рисе и рыбе.

В каждом экзотическом городе любая дорога неизбежно приводит на рынок, и Виктория не составляет исключения. Попадаем на базар, что носит имя «рыбный», но лишь на одном прилавке розовеют тунцовые тушки. В центре — небольшой, выложенный зеленоватым камнем водоем, продавец-негр в живописном лимонно-желтом клеенчатом фартуке ополаскивает широкий нож в водоеме и приступает к разделке тушек. Покупатели, нанизав сочные куски на длинный прут, уносят рыбу.

Над водоемом скривилась старая, лишенная листвы мимоза, на голом ее остове пара некрупных белых цапель. Склонив головы, следят за мелькающим ножом: не перепадет ли что-либо? Неподвижные, будто изваянные из гипса, они не обращают внимания на говор, скрип тележек, квохтанье связанных за ноги кур.

Пряности, листья кустарника пачули, свернутые коричневыми трубочками палочки корицы, ваниль, бананы, плоды хлебного дерева. Других продуктов не видно: овощи, фрукты и табак островитяне выращивают лишь для местного употребления. Зато бойко торгуют пальмовым вином — тодди, сладким пивом из забродившего сока сахарного тростника — баккой. Широким ножом — пангой — тут же искусно вскрывают кокосовые орехи и, прорезав аккуратное отверстие в скорлупе, предлагают прохладный сок, уверяя, что он куда вкуснее пива.

Однако какой может быть разговор о Сейшелах без упоминания о сейшельском орехе! В лавчонках, гордо возвышаясь над рядами раковин, гребнями, шкатулками и браслетами из панциря черепах, среди соблазнительного изобилия сувениров, лежат они, округлые, удивительные по форме. Не похожие ни на что виденное ранее. Таинственные и загадочные.

Многие журналисты, побывавшие на Сейшелах, не обошли вниманием историю «коко де мер» — морских кокосов. Еще задолго до открытия Сейшельских островов океанские течения прибивали к арабским и индийским берегам гигантские орехи необычайной формы, повторяющей очертания женского тела. Легенды утверждали, что растут они на деревьях, произрастающих на морском дне.

Морские кокосы молва наделила чудодейственными свойствами, связав их с секретом вечной молодости. Как утверждает та же молва, один из Габсбургов посулил четыре тысячи золотых флоринов за орех! Ажиотаж вокруг таинственного ореха усиливался до тех пор, пока какой-то французский моряк не посетил остров Праслен, расположенный в двадцати милях от Маэ. Там, а не на океанском дне, в большой роще странных пальм, росли «морские кокосы»! С той поры единственную в мире рощу варварски расхищали на потребу туристам, пока государство не взяло под охрану эти сейшельские пальмы-эндемики.

Волны выбрасывали гигантские двойные орехи на Малабарский берег Индии, побережье Явы, Суматры, Цейлона (Шри Ланки) и даже на Мальдивские острова. С удивлением находили люди огромные плоды необычайной формы. Происхождение орехов оставалось загадкой, хотя о них ходило множество самых невероятных легенд. Молва утверждала, что орехи эти не только обладают необъяснимой способностью плыть против течения, но и прячутся от людей — добравшись до берегов, самостоятельно передвигаются, стремясь скрыться в лесах. Орехи якобы обладали удивительными свойствами: самый страшный яд терял силу, оказавшись в сосуде из их скорлупы. Полагали, что ядро «коко де мер» в соединении с перемолотым в порошок носорожьим рогом излечивало болезни. Восточная медицина приписывала им также способность возвращать мужскую силу и молодость. Историки утверждали, что на Мальдивских островах содержался особый отряд, именуемый «стражи побережья». После океанского прилива совершали они обход берега, дабы обнаружить выброшенные «морские кокосы». Утаивший находку обрекался на смерть. Вскоре орехи достигли такой цены, что весь судовой груз в трюмах обменивали на один-единственный «коко де мер»!

Тем временем слава о его целебных свойствах успела достичь Европы. В середине XVIII века европейцы впервые проникли в горные долины острова Праслен.

Стоим возле прилавка с «коко де мер». Плахова кружит вокруг витрины, как горькая сирота, рассматривающая пасхальный пряник. Приданные орехам этикетки с нулями возле числа рупий не умеряют ее пыл.

— Надо купить сейшельский орех, лишь один орех!

В качестве утешения покупаю великолепно отглянцованную открытку с изображением не одного, а двух орехов, но, одарив меня уничтожающим взглядом, она погружается в размышления. Могу держать пари, — как стать владелицей «коко де мер».

— Орех будет, — твердо произносит моя жена, возвратившись в порт и вышагивая вверх по трапу. — Без ореха я не уплыву с этих островов. И не сувенирного, заполированного, а в его естественном виде.

Может быть, она собирается совершить кражу на острове Праслен? Мне не нравится манера считать решенными не поддающиеся решению вопросы. И хотя она любит ссылаться на Хаджи-Мурата, который, затевая что-либо, был наперед уверен в удаче и которому всегда улыбалось счастье, но… Выражение лица Плаховой говорит о том, что она вполне созрела для приобретения сейшельского ореха, хотя бы для этого ей пришлось ограбить самого Габсбурга.