К островам Индийского океана

В Национальном парке. Снова океан

Еще в Москве, просматривая журналы, наткнулся я на очерк о браконьерстве в Африке. Статье сопутствовала фотография: горы слоновьих бивней, штабеля шкур, рядами составленные серые тумбы-корзины из слоновьих ног…

Несмотря на наличие национальных парков, правительство Кении обеспокоено массовым истреблением диких животных. Не так давно газеты, выходящие в Найроби, сообщили, что власти вынуждены прибегнуть к строгим мерам: за отстрел львицы — годовое тюремное заключение, оружие и автомобиль браконьера конфискуются. Республика пытается защитить животных, для которых на планете остается все меньше места. Но в силах ли человек исправить уже нанесенный природе урон?

Тема эта обсуждается членами экспедиции. Не оставлен без внимания и удивительный эксперимент Джой Адамсон — возможность создания в неволе «резерва» диких животных.

— Эксперимент не праздный. Оставляет надежду на сохранение исчезающих видов…

— Отважная женщина, серьезный исследователь.

— А знаете, в муниципалитете Момбасы я видел чудесные акварели, есть они и в Национальном музее Найроби…

Более шести лет проведено ею среди африканских племен, в самых отдаленных уголках страны.

Биография человека всегда отражает возможности его ума и сердца. В семнадцать лет Адамсон получает государственный диплом пианистки. Работает в графике, изучает специфику чеканки по металлу, оканчивает курсы кройки и шитья, получив за этот подвиг диплом имени Гремиум, берет уроки пения, состязается в стрельбе, занимается стенографией, работает с археологической экспедицией, посещает лекции по истории искусства, рисует с натуры. «Моим стремлением было как можно правдивее отразить объект, но мне не хотелось, чтобы зарисовка напоминала цветную фотографию… Я считаю, что произведение искусства должно отражать точку зрения художника на предмет» — таково творческое кредо художницы.

И все же известность ее во всем мире связана с именем Эльсы — львицы двух миров… Под мерное урчание мотора накаляются страсти.

— И о чем говорит это перечисление? Лишь о разбросанности интеллекта!

— Ну нет, это эмоциональность талантливой натуры, увлекающейся самыми несхожими вопросами.

— Что вы, товарищи! Речь идет не о «занятиях» в жизни, а о горении!

— Никто, как она, не смог так понять душу животных. Здесь сущность эксперимента…

Но тут выяснение точек зрения прекращается само собой, ибо автобус грузно разворачивается на площадке перед воротами Национального парка. Дальнейший путь прегражден шлагбаумом. За ним низкие железные ворота с вычеканенной парой носорогов, по штуке на каждой створке. Нос к носу, вернее, рог к рогу состыковавшись мордами, преграждают они въезд. Знай мы тогда, что они окажутся единственными увиденными в Африке носорогами, мы, пожалуй, отнеслись бы к ним с большим вниманием.

Большинство кенийских парков — неогороженные, но охраняемые законом территории, где флора и фауна сохраняются в первозданном виде. В них запрещены поселения, любая хозяйственная деятельность и охота. Парк «Симба» (или «Шимба») с разветвленной сетью грунтовых дорог, по которым в сопровождении проводников возят посетителей, создан в 1970 году и находится всего в шестидесяти километрах от Момбасы.

Вскоре створки ворот размыкаются, и носороги пропускают автобус на территорию парка.

Узкая грунтовая дорожка с аккуратными сточными канавками по обочинам едва вмещает громоздкий наш транспорт. Недавние ливни размыли почву, в глубоких промоинах вдавлены многочисленные следы копыт. Справа и слева простираются великолепные лужайки. Подобно ковылю, колышутся сочные травы, кустятся группками, оставляя островки земли, поэтому дали кажутся подкрашенными рыже-багровым цветом. Перепархивают птицы, трепещут крупные золотисто-коричневые бабочки, опускаясь на белые чашечки похожих на эдельвейсы цветов. Среди лужаек — островки рощ, наверное, так выглядели кущи Эдема. Лабиринт полян испещрен указателями: «Слоны», «Обезьяны», «Буйволы» — будто животными дано обязательство придерживаться именно этих удобных для лицезрения мест.

Стадо бабуинов успело оставить на стрелках вещественные знаки протеста. Островки густой растительности рассыпаны по полянам, сплетены с подлеском старые деревья, стволы опутаны лианами, в сумеречную зеленую тень, как в пещеру, ведут протоптанные животными лазы.

Однако со зверями туговато — безрезультатно обшариваем взглядом окрестности — никого и ничего, кроме жирных и бледных кузнечиков, с которых Белькович не спускает глаз: чудесный завтрак для Роджерса.

Общее настроение несколько поднимается при виде рассыпанных на дорожке серых шаров слоновьего помета, — значит, слоны все-таки есть…

— Я думаю, ни одно животное, обладающее хоть каплей разума, не будет ждать пахнущее бензином чудище, даже раскрашенное под зебру. От рева мотора скроется и глухонемой слон, — шепчет Плахова.

И она нрава. Даже бабуины, эти мохнатые клоуны, завидев автобус, попадали, как спелые яблоки, с дерева и умчались к дальним кустам. Задерживается лишь самая любопытная самка с восседающим на ее спине малышом, полускрытые высокой травой, похожи они на странного двухголового зверя. Опершись на длинные передние лапы, склонив набок подобную собачьей голову, обезьяна спокойно рассматривает автобус. Вот это кадр!

Щелкают немногочисленные фотоаппараты, жужжит чья-то кинокамера, но плотно заперты двери, наглухо закрыты окна.

— Кого от кого охраняют? — раздается робкий протест, — Нас от животных или наоборот? Может быть, приоткроете двери и разрешите выйти сфотографировать бабуинов?

Притоптывая, раскачиваясь, вновь приближаются крупные обезьяны с лохматым вожаком во главе…

— Ни в коем случае, это опасно, — следует ответ.

— Бабуин — крупная обезьяна, за желтоватую окраску ее именуют «желтый павиан», — раздается голос гида. — Еще Аристотель называл их «собакоголовыми». Держатся возле деревьев, спят на них ночью.

— А что едят?

— Плоды, ягоды, побеги, луковицы, личинок, жуков. Но могут целым стадом напасть и на антилопу.

Теперь дело пошло веселей, вдалеке мелькают темные пятнышки. И пока тщетно стараемся поймать их в окуляры бинокля, совсем рядом выскакивают и мчатся галопом, подняв хвосты, бородавочники, что таились в тени кустов. Неблагозвучное название получено ими благодаря кожным выростам на голове. Бородавочники улепетывают со всех ног, как, впрочем, и все остальные животные. Фотокадры туристов имеют одну особенность: все движущееся увековечено лишь в одном ракурсе — с хвоста. Остророгие антилопы-бейзы, рыжие красавцы с белыми мордами и элегантными черными полосками у ног, удирают особенно удачно, секунда — и лужайка, где только что мирно пощипывало травку стадо, пуста.

Единственные животные (вот на кого может полагаться фирма) — африканские, или кафрские, буйволы не убегают и не прячутся от автобуса. Серые, массивные, с крутыми загривками и узловатыми ногами, под мощными рогами — колпаки-нашлепки. Дикие и свирепые, они не поддаются одомашниванию, однако друг с другом ухитряются жить в мире, не пуская в ход смертоносные рога; по неписаному закону противник отступает перед сильнейшим задолго до того, как прольется кровь.

Дикий африканский бык считается более агрессивным и свирепым, нежели лев, слон или носорог; решительный и упрямый, он способен атаковать автобус.

Останавливаемся напротив стада, нас разделяет не более шести-семи метров. Самые агрессивные животные Африки, подобно стаду домашних коров, равнодушно пережевывают жвачку.

Но нет! Старая, облысевшая и облезлая самка — у буйволов матриархат — выставляет вперед ногу, как скакун перед стартом, и делает несколько шагов вперед. В стаде начинается перестроение. Еще один буйвол с чепчиком-нашлепкой под рогами приближается к автобусу.

— Пожалуйста, на минутку приоткройте дверь, хоть один кадр не с хвоста, а с морды!

— Нет и нет. Это опасно. Открывать двери категорически воспрещается!

Теперь к нам направляется трио. Третий, как видно, испытанный боец, с единственным нацеленным на нас рогом. Маленький буйволенок, очаровательное длинноногое создание, как пробка, вылетает из стада и трусит к буйволице, похлопывая ушками, которые по ассоциации с лопухами так и хочется назвать «ухами». Но дисциплина в буйволином стаде на голову выше, нежели у сидящих в автобусе: нельзя есть нельзя. Мотнула головой старая буйволица, и теленка как не бывало, пятясь, исчез в стаде.

А он был очень даже мил — светло-серенький, с двумя шишечками на лбу и длинными мягкими ушками.

Не желая рисковать полосатыми боками, автобус покидает место возле буйволиной лужайки. Продолжаем объезжать парк в шахматном порядке, водитель обещает «отвезти к слонам»: обглоданные ветки и следы помета — вот все, что поддерживает надежды. Местность пустынна, и вдруг…

— Слон! — отдаю должное Плаховой: первый вопль исторгает она.

Высокие заросли подступают совсем близко к дороге. Вплотную к стене зелени приставлена серая морщинистая гора. По горе из стороны в сторону помахивает серенькая растрепанная метелка: для обозрения представлена лишь часть могучего слоновьего тела.

Высокие и низкие, радостные и возбужденные, звонкие и глухие от волнения голоса на все лады повторяют: «Слон, слон…», резонируя от металлических стен нашей тюрьмы. Водитель притормаживает, но, еще разок махнув метелкой, гора исчезает, будто растворившись в воздухе, не издав звука, не всколыхнув ветки.

В Кении, на национальных парках на первый взгляд лежит печать благополучия. Однако в прессе сообщалось, что, когда слоны затоптали поле крестьянина, уничтожив урожай, местный депутат потребовал от правительства возмещения ущерба или их уничтожения. Такие случаи не редкость. Возникает вопрос: сохранятся ли парки, выполняющие роль «витрин», в том виде, в каком существуют сейчас?

Пока лишь Зимбабве — единственная страна в Африке, где популяция слонов растет, в то время как в целом на континенте численность их убывает. Ежегодно в стране забивают несколько тысяч слонов. Только по официальным данным, в 1983 году Япония вывезла из Африки четыреста семьдесят пять тонн слоновой кости — на сорок процентов больше, чем десять лет назад. Ведь японские резчики производят в год более двух миллионов изделий из слоновой кости.

Вопреки запрету стоим на горячей земле Кении. Вершина холма, куда, урча, взобрался автобус, увенчана открытой каменной беседкой и сопутствующим отдыху туристов интимным сооружением, последнее обстоятельство играет немаловажную роль в нашей судьбе: автоматические двери бесшумно расходятся, и крепость на колесах выпускает узников на свободу.

С площадки открыт круговой обзор. В нежной воздушной дымке, покачивая землю, утекают к горизонту зеленые волны холмов и предгорий. Край земли слит с голубизной Индийского океана. Окрашенный чистыми красками, гармоничный мир простирается вокруг.

Назвать панораму «зеленой» было бы не меньшим кощунством, нежели словом «синий» обозначить вечно изменчивый океан. На тысячи оттенков разложен цвет, зеленые краски текучи и прозрачны, гаснут по мере удаления затянутые легкой кисеей воздуха. Светло-зеленые, темно-зеленые, глухие и звонкие цвета сплетаются в сложные узоры.

Стесанные по верхушкам плато окаймлены сочной полосой дождевых лесов. Сиренево-синие тени лежат по впадинам, золотом отливают выгоревшие травы. Над бахромой чащ, вырываясь к свету, поднимаются зонтичные акации, вбирая бледными распластанными кронами солнечный свет. Глаз еще не привык к масштабу, и кажутся кустиками леса, те самые, где стволы начинают ветвиться лишь с высоты тридцати-сорока метров. Под их непроницаемой крышей «мертвая тень с освещенностью в одну сто двадцатую дневного света», определяют ученые.

Воздух прозрачен. Четко выделяется пепельно-серебряный рисунок стволов. Кажется, деревья заполонили мир, хотя три четверти Кении заняты саванной, лесов же всего три процента.

Выпущенные на волю участники сафари разбредаются по склону. Кто-то успел найти и вручить Шилейко огромного сухопутного моллюска, родственника Мавруши, кенийскую ахатину.

— Африканская! — торжествует биолог. — В коллекции есть маврикийская, сейшельская, есть мадагаскарский экспонат, а эта, вы понимаете, африканская! На мой взгляд, африканская абсолютно ничем не отличается от своих сородичей.

Присаживаемся на прогретом склоне. Физически ощутима тишина, лишь слабый шелест трав, потрескивание кузнечиков, пряный, убаюкивающий запах земли. Поймав теплую струю, парят в воздухе птицы, косым парусом отчеркнув половину небес, бегут из-за океана мал мала меньше облачка, кудрявятся, сбиваются стайками, расползаются паутинкой. Здесь, над Кенией, встречаются пассаты обоих полушарий — мощная облачность становится резервуаром осадков, выпадающих тропическими ливнями в дождливые сезоны. Чтобы живущее на земле могло приспособиться к льющим с неба потокам, природа установила регламент: дожди идут лишь после полудня, очищая небо к ночи.

Только-только успеваю залить акварелью листы, как модернизированный наш транспорт издает пронзительный звонок, автоматически включаемый при отправлении. Невольно вздрагиваю, звук и впрямь похож на сигнал общесудовой тревоги на корабле. И мы возвращаемся в автобус, чьи полосатые бока плотно покрыла рыжая пыль.

— А все-таки почему на «Львиных холмах» нет и следа пребывания львов? — отваживается кто-то на вопрос, когда железные носороги вновь смыкаются, отгородив нас от парка. — Кусок слона видели, а львов нет, — не унимается голос.

— И не могли видеть! — таков ответ. — В этом парке львов нет и никогда не было. Название «Симба» чисто символическое.

Ну что ж! Все увидевшим незачем больше жить. Все-таки мы побывали в Кении — как сегодня считает наука, прародине человека, его колыбели. Через несколько часов снова отправляемся в океан, который, как известно, тоже является колыбелью жизни; две колыбели рядом — это уже кое-что.

Хорошо бы совершить еще сафари — на восточный берег озера Рудольф, где директор Института палеонтологии Кении, доктор Кембриджского университета профессор Луис Лики обнаружил следы оружия, предметов труда и останков предка современного человека, названного им «человек умелый». Сенсация на озере Рудольф состарила человечество на целых восемьсот тысяч лет!

Увольнение на берег закончилось. «Курчатов» ждет прибытия кенийского лоцмана, чтобы выйти из удобной, но опасной бухты Килиндини.

Участники сафари разошлись по каютам, пьют чай, обмениваясь впечатлениями, и, что небезынтересно… сдают в лабораторию снятых с себя крохотных белесых клещей — результат прогулки по холмам Кении. Мы не составляем исключения и тоже получаем возможность послужить науке — это наше последнее впечатление от сафари.

Двадцать три часа. Поздний вечер. Лоцмана все еще нет. Начинается мелкий косой дождик, искрятся в свете бортовых ламп подхваченные ветром капли.

Сосед наш — «Анатолий Луначарский» следует на Мадагаскар, часть груза оставив в Момбасе. Облегченное судно, обнажив ватерлинию, высоко поднялось над причалом, почти вертикально поставив наш трап. Поэтому долгожданный лоцман, темнокожий и стройный, в блестящей фуражке и белом, несмотря на непогоду, кителе, спускается по трапу, будто нисходит с небес. Одновременно пересекая бухту Килиндини, спешит к «Курчатову» буксир с загадочным названием «Ел ламу». Экипаж буксира — в единственном числе африканец в странной экипировке: босой, коробом стоит блестящий дождевик, с обвисших полей сизалевой шляпы стекают струйки воды.

Обменявшись прощальными гудками с «Луначарским», наш корабль медленно, будто нехотя, отходит от причала.

Темнота укрывает бухту. Размыты моросящим дождем, окружены ореолом ограничительные огоньки судов и портовых кранов. Набирая скорость, борясь с течением, «Курчатов» приближается к опасному месту. Из мутной воды, покрытой оспинками пляшущих капель, высоко торчит оскаленная гряда рифов.

Включив мощный прожектор, между рифами и кораблем скользит лоцманский катер. И вот уже совершен сложный поворот, сброшена скорость, катерок со скрежетом стыкуется с судном, принимая своего лоцмана.

Описав белую дугу, уходит он обратно в бухту Килиндини, порт Момбасу.

Ни огоньков, ни берега, влажно, напористо дышит океан. «Курчатов» покидает Кению, уходит в ночь. Теплый, живой свет иллюминаторов дробит огибающую борта пену, мы возвращаемся в Европу.