К островам Индийского океана

Водопад и марганцевые пески. «Сахарница Европы»

Пересекаем остров на пути к сахарным плантациям. «Сахарницей Европы» именуется Маврикий, ведь сорок пять процентов общей площади острова занимают плантации сахарного тростника, основного продукта маврикийского экспорта. Позади Кюрпип, городок на центральном плато, пригород его носит поэтичное имя Флориал — «цветочный». Аромат растений надолго поселяется в машине.

Мелькают посольские резиденции, фешенебельные виллы, прячутся в глубине парков коттеджи, солидные решетки с бронзовыми досками на въездных воротах ограждают территории.

Вождение машин на Маврикии требует особого искусства: аккуратно подстриженные заросли молодого бамбука окаймляют шоссе сплошными стенками двухметровой высоты. Лишенные возможности бокового обзора, водители вслепую выскакивают на перекрестки, полагаясь лишь на везение.

— А скажите…

Любознательность Алексеева остается неудовлетворенной, ибо в следующую секунду два серых зверька, волоча хвосты, пересекают дорогу, метнувшись из-под колес.

— Это мангусты, — как ни в чем не бывало совершая вираж, сообщает водитель. — Когда-то их завезли на Маврикий для борьбы с крысами, но теперь они предпочитают цыплят и селятся возле жилищ…

Вскоре дорога сужается, переходя в грунтовую, в облаке красной пыли приближаемся к скалам. Живописные глыбы покрыты ржавым налетом мхов и лишайников, дымясь водяной пылью, низвергаются с них светлые ленты водопада.

Перекипев в каменном ложе, вода уходит по невидимому руслу. Резко пахнет сырой землей, гниющими растениями, нагромождены павшие стволы, над водопадом колышется маленькая радуга, будто нарядная арка перекинута над скалами. Короткая, на несколько минут, остановка.

— Я хочу показать вам достопримечательности Маврикия, — говорит наш добровольный гид. — Поэтому пора двигаться дальше. Сейчас вы увидите выход на поверхность марганцевых песков. Выход этот одиночный, не имеющий промышленного значения, но все же…

Вскоре машина ныряет под полосатый шлагбаум. За ним открывается бугристая площадка, вытертая до плеши, с «выщипанной» или «выбритой» — иначе не скажешь — до основания растительностью. Окруженные сочными зелеными зарослями, вспучились, тесня друг друга, фиолетово-розовые, малиновые, с примесью рыжего холмы, будто прошлась по ним гигантская терка. Лишь несколько чахлых ростков пытаются отстоять место под солнцем, пустив корни в мертвую почву.

Аккуратная табличка над этими похожими на морщинистые слоновьи спины возвышениями извещает о строгом запрете копать, добывать или уносить что-либо. Кроме нас любуются марганцевыми песками еще двое туристов. Молодой тучный бизнесмен из ФРГ успевает сообщить, что он директор банка. Сияя ярко-голубыми глазками на кирпично-красном, обгоревшем на маврикийских пляжах лице, представляет он в качестве секретаря миловидную молодую даму, явно выполняющую не одни эти функции.

Турист настроен скептически: на этом малоинтересном Маврикии нет даже охоты! Вот африканское сафари — «дас ист гут!» — «это хорошо».

Алексеев незамедлительно излагает свою точку зрения, что лишь фотосафари имеет право на существование, убивать же зверей нехорошо. Что касается Африки, она, как он полагает, не за горами и находится гораздо ближе к Европе, нежели Маврикий…

— О, я, я… — соглашается собеседник, мечтательно возводя глаза к небу, — эс ист нихт зо вейт — это не так далеко, — и бросает задумчивый взор на комфортабельную, взятую напрокат вместе с водителем машину, будто прикидывает, нельзя ли с ее помощью добраться по океану в Африку.

Плантации сахарного тростника не окинуть взглядом — как по зеленой реке, плывем под сводом растений. Узкие листья шлепают по капоту. На шестиметровую высоту поднимаются толстые стебли, до пяти сантиметров в обхвате. В землю вросли угольно-черные пирамиды извлеченных из почвы вулканических бомб, похожих на пушечные ядра.

Испокон веку тростник приходится сажать и убирать вручную, ни одна машина не может работать на этой нафаршированной камнями земле. Не имея техники, несколько поколений маврикийцев, в основном индийских рабочих, трудились в поте лица, очищая плантации. Раздробив глыбы, люди перетаскивали их на руках. Уборка сахарного тростника, как и сотни лет назад, не поддается механизации, главные орудия — мачете и руки. В страдную пору рубки рабочим приходится ночевать в шалашах, таскать на своих плечах срезанные стебли. В тростниковых хижинах и ветхих домиках живет маврикийская беднота, в том числе рабочие сахарных плантаций. Предки их, индийцы, в качестве рабочей силы были вывезены на остров в середине прошлого века. Законтрактовавшись на пять лет, надеялись они, скопив денег, вернуться на родину. Однако заработка всегда не хватало даже на обратную дорогу, и приходилось вновь наниматься на плантации, осваиваясь на Маврикии.

Тростник не отличается твердостью, но срубить его надо одним точным ударом, иначе до времени истечет стебель сладким соком.

— А если срубленный тростник полежит на солнце?

— Тогда его можно и не везти на фабрику — сок загустеет. Поэтому, как только рубщики сделают свое дело, тростник тут же вывозят с плантации на грузовичках или арбах.

Временами набегает ветерок, мечется среди упругих стеблей, ворошит листья, переворачивая «наизнанку», светлой подкладкой, и тогда мир меняет цвет, становясь бледно-золотисто-зеленым, зеленые рефлексы текут по лицам.

— Тростник — культура многолетняя?

— Да, это многолетний тропический злак, известно тридцать его видов. Предполагают два центра его происхождения: Индия или Океания, точнее, Новая Гвинея. Почти весь остров занимает так называемый благородный тростник с мясистым, богатым соком стеблем. Это сырье для производства рома, спирта, патоки, а отжатые стебли и листья идут на корм скоту. Здесь есть все необходимое для процветания плантаций: плодородные, богатые влагой почвы, ровная высокая температура, большая солнечная радиация.

— А как его сажают?

— Проще простого. В начале цветения срезанный стебель режут на черенки. От посадки до созревания проходит не более десяти месяцев.

Кренится, поглаживает листьями машину, зеленое воинство, кивают зеленовато-желтые плюмажи на вымахавших в три человеческих роста старых побегах.

Навстречу в облаке красной пыли движется высокая двухколесная арба с копной свежесрубленных стеблей. Машине приходится потесниться, прижаться к шелестящей стенке. На обочине, опустив на колени натруженные руки, отдыхают женщины. На руках резиновые перчатки, капельки пота на смуглых лицах.

Откуда-то вылезают на дорогу ребятишки, улыбчивые, худенькие, большеглазые. Впереди мальчонка, похожий на мексиканца, в широкополой плетеной шляпе, под темной челкой широко расставленные, оттененные черными полосками ресниц глаза.

Награждаем детей пригоршнями блестящих значков с тульскими самоварами, шайбами, мячами и прочими понятными на всем земном шаре изображениями. Цепкие детские пальцы мгновенно разбирают дары — круглые, квадратные, сверкающие цветной эмалью значки загораются на выцветших детских рубашонках.

Вездесущая фирма «Шелл» в изобилии снабжает дорогу рекламой — вознесенной над асфальтом расплюснутой раковиной.

Останавливаемся возле заправочной, у открытой дорожной таверны. Под сенью покатой крыши — круглые столики, шаткие трехногие табуреты. Двое парней в одинаковых линялых джинсах и расстегнутых на груди рубахах с ракушками каури вместо медальонов потягивают лимонад. Один из них вежливо приподнимает шляпу. Другому шляпа не нужна вовсе: нигде и никогда, даже в стране «курчавоволосых», Папуа-Новой Гвинее, не доводилось видеть подобной шапки мелко вьющихся, спутанных волос, защищающих от солнца лучше всякого головного убора.

На стойке фруктовые напитки, лимонад, ром (довольно дешевый и низкий по качеству), без него на Маврикии не обходится ни одно торжество: механические прессы отжимают сок из тростника, из сваренной затем патоки производятся медицинский спирт и ром.

Узнав, что мы русские, парни оживляются и просят разрешения пересесть за наш столик.

— Обратите внимание, любой встречный на дороге, даже ребенок, как правило, владеет тремя, четырьмя языками… Здесь, на острове, даже милостыню просят на четырех языках, — шутит наш спутник.

Как выясняется, курчавоволосый приехал из западной части острова искать работу, на руках у него больная мать, сестра, двое детей. Пока семью кормит жена, ее зовут Ума, по образованию она медсестра и работает в местной больнице.

На прощание владелец шевелюры протягивает крепкую руку с закатанными по локоть рукавами.

— Рашен, френдшип! — говорит он, и широкие губы раздвигаются в улыбке.

— Френдшип, — отвечаем мы, от души желая ему удачи.

Ведь слово «дружба» понятно на всех языках.

Вернувшись на судно, первым делом отправляемся в мастерскую. Несмотря на суматошный день, альбомы заполнены рисунками. Плахова с дорожной сумкой на коленях без сил распласталась на стуле и с таинственным видом скрежещет проржавевшей молнией.

— Вот!

Крупно завитая, светло-коричневая ахатина лежит на ее ладони. Насидевшись в заточении, улитка как ни в чем не бывало безбоязненно выплывает из витой скорлупы, распуская испещренную коричневыми прожилками влажную мантию, и вытягивает плотное коричневое тельце. Головка увенчана двумя ярусами подвижных рожек с утолщениями-бугорками на концах.

— Я ее у водопада нашла. Можешь называть ее Маврушей — ведь она с Маврикия!

И у меня есть кое-что! Вынимаю из кармана спичечный коробок, заполненный марганцевым песком — не так просто было отскрести его от спрессованной шершавой поверхности. Думаю, маврикийцы не будут в обиде: спичечный коробок — не тачка.

…Охваченный ровным зеленым огнем, колышется перед глазами океан сахарного тростника, того самого, что дает Маврикию семьсот тысяч тонн сахара ежегодно. Когда-то мне довелось читать о барбадосских неграх, в песнях которых были такие слова:

А Плахова отправляется на поиски Пелевиной — выпросить капустный лист для Мавруши.

К вечеру в Порт-Луи приходит штормовое предупреждение: в океане образовался циклон «Монти» и движется к Маврикию. Тем не менее через два часа «Курчатов» должен выйти из гавани. По просьбе маврикийского правительства в порядке дружеской помощи советские ученые собираются обследовать подводные возвышенности в экономической зоне прибрежных вод и дать заключение о промысловой их эффективности. Просьбу правительства поддерживает наше посольство — ведь маврикийцы, живя рядом с океаном, вынуждены ежегодно покупать четырнадцать — пятнадцать тысяч тонн рыбы для населения. План экономического развития Маврикия предусматривает создание отрасли рыболовства, использование природных ресурсов островов Родригес, Агалега, Сент-Брандон. Определить промышленное значение своих вод — насущная проблема островитян, и советский научный корабль, оснащенный специальными приборами, поможет получить ответ на ряд вопросов.

Выполнив работы в районе острова Каргадос-Карахос, «Курчатов» вновь возвратится в Порт-Луи, чтобы высадить идущих с нами наблюдателей. Согласно установленному порядку двое молодых ученых, представители Государства Маврикий, выходят с нами в океан с теми же функциями, что Роже и Ги.

Капитан организует прощальную чашку чаю для гостей и сотрудников советского посольства. Приглашены и мы. Касаткин просит захватить с собой работы, приносим папки с акварелями и рисунками.

— Это когда вы успели? — удивляется наш спутник, благодаря любезной помощи которого мы смогли путешествовать по острову. На этот вопрос не бывает ответа — у каждой профессии свои хитрости.

А на корабле готовятся к шторму. Одна за другой спешат укрыться в бухте яхты, суда возвращаются в закрытую гавань. Останется под ее защитой и «Рифт».

«Курчатов», лавируя среди кораблей, медленно выходит из бухты навстречу циклону «Монти». Вязкая темнота обволокла игольчатые пики, укрыла, спрятала город, погасила далекие ожерелья фонарей на набережной. Постепенно блекнут раздробленные зыбью огоньки судов на рейде.

Лишь под самыми небесами вспыхивает рубиново-красный глазок метеостанции.