К островам Индийского океана

Берега Африки. Несколько слов о Северном полюсе. Пищевая цепь и пища для размышлений

Берега Аравии и Африки смягчены утренним туманом. Пока еще неопределенный коричнево-разбеленный тон имеет сиреневатый оттенок, колорит приглушен, мягко вкраплены светло-желтые пятна охры. Постепенно утро вступает в свои права, хотя встречным курсом идут корабли с непогашенными сигнальными огнями. Слева по борту совсем близко проходит карминно-красное судно с ярко-желтыми надстройками и ослепительно белыми спасательными шлюпками. Черная, как мазок тушью, труба, за кормой тянутся зеленоватые буруны.

Если пройти на бак и стать по носу корабля, берег левый и берег правый одновременно откроются взгляду. Все ярче, локальнее краски, сочные и живые, как полотна Анри Матисса.

Удивительный этот мастер последовательно избирал лишь те мотивы, что, не волнуя воображение драматическим содержанием, способны были радовать глаз изысканным сочетанием форм и красок. По собственным его словам, стремился он уподобить свое искусство «удобному креслу», в котором современный человек может отдохнуть от тяжелой умственной работы. Своеобразная, лишь ему свойственная живописная система основана на плоскостном сочетании цветовых пятен с активным подчеркиванием контура — мир и предметы превращены в изысканный орнаментальный узор.

Постепенно насыщаясь цветом, все шире разворачивается пейзаж: яркая голубизна неба, пологие рыжие холмы Аравии, подобно жесткой аппликации подклеенные к небесам, лиловые ленты дымков — горит газ. Угольно-черным рисуются эстакады и нефтяные вышки рядом с пестрыми пятнами причалов для танкеров, цилиндров нефтехранилищ.

Справа — мрачный ландшафт африканского берега. Дикие кряжи, мощные горные цепи с острыми зубцами вершин. Выдавленные гигантскими силами из недр планеты, красноватые сбросы страшной крутизной срываются к океану.

Величественны угрюмые изломы земной коры, природа вдоволь натешилась своим могуществом. И хотя Драконовы горы, одни из самых высоких в Африке, находятся не здесь, название это как нельзя лучше кажется предназначенным открывавшемуся пейзажу.

Необычный цвет моря под стать грозной картине: до предела насыщенная ультрамарином, непрозрачная, расчерченная рядками голубоватых гребешков, колышется подле берега вода. И как последний, завершающий штрих — под багровыми оползнями заваленный набок черный остов погибшего корабля с сиротливо торчащими мачтами. Ни рощицы, ни деревца — лишь безжизненно-унылые ущелья, вобравшие фиолетово-синие тени.

Так и бегаешь от борта к борту, стремясь объять необъятное. Наконец-то есть что писать. Удивляя «зрителей», работаем сразу на нескольких листах, стараясь не упустить переходы света, что длятся недолго: метод работы, как и технику, приходится изобретать сообразно обстоятельствам.

Стрелки судовых часов переведены на час вперед по третьему часовому поясу. Живописные отношения все сложнее, тоньше, дыхание Аравийской и африканских пустынь искажает световой спектр, частицы песчаной пыли преломляют свет, окрашивая мир фантастическими рыже-лиловыми красками. Насквозь просвечено желтизной небо, растрепанные редкие облачка мечутся по небосводу, не находя себе места. И как вознаграждение за долгий путь из Европы разливается первый буйный закат.

Просияв всеми оттенками яростно-лимонного, желтого и багрового, небо сливается с водой. Темная полоса поверху, темная полоса над самым горизонтом, между ними, сжатый посредине, рдеет огонь. Кто кого? Кажется, оранжевые всполохи уже просочились, стекли вниз, мгновение — и, насытившись светом, вновь вспыхнет плотная завеса над морем, как вспыхивает от тлеющего уголька костер. Ненадолго светлеет, червонным золотом наливаются воды. Но нет, день окончен, равновесие длится недолго, исход битвы предрешен.

Лишь на секунду опустишь взгляд, оторвавшись от небес, тронешь кистью краски на палитре и… будто не полыхало вокруг, не пылал свет, пытаясь пробиться из темной щели. Нет уже кирпично-горячих охристых тонов, неподвластный земным краскам, растекается сумрак. Выскакивает на небеса первая, еще одинокая звезда, будто спешит опередить кого-то, набирает силу, лучится холодными, покалывающими стрелками.

Одинокая звезда так и просится на холст, пишу, пока на палубе не вспыхивают бортовые лампы. Теперь бегущие рядом волны кажутся твердыми, вычеканенными из металла, с резкими, острыми гранями.

Увлекшись, опоздал на ужин, а зря: после Суэца в кают-компании появились свежие помидоры и необычные мандарины, катаются внутри тончайшей душистой корочки. Обломки веточек еще сохранили отлакированную листву. Такой мандарин и съесть грешно, разве что предварительно им налюбовавшись.

Прохладна тихая ночь. Отваливая от бортов, поплескивают волны, боковой ветерок уносит в Аравию дымок из трубы «Курчатова». Мирно попыхивая, движется наш корабль к Индийскому океану.

Стоим с Иосифом Исаевичем Гительзоном на пустой верхней палубе, вспоминаем рейс в Океанию, крошки-атоллы, незабываемые дни на Берегу Маклая, в деревне Бонгу, долгий путь через океан в Австралию… Над головой ярким зеленоватым светом горит Сириус. Погода не соответствует широте: тропик Рака близко, а тепла нет как нет. Очевидно, по ассоциации с погодой Иосиф Исаевич вспоминает свое пребывание на Северном полюсе, что само по себе примечательно, ибо разговор происходит возле берегов Африки.

— И как же вы там жили?

— Обыкновенно. В палатках. Только лед от снега очистили. Вы знаете, на полюсе меня поразило освещение — будто вообще нет источника света, выходишь из палатки и сразу окунаешься в изумительно голубое сияние. А работали так: пробивали или сверлили во льду отверстие и над полыньей ставили палатку, только тогда можно было располагать в ней приборы.

Трудно представить, что происходило, когда прилетал и садился на лед самолет! Из каждой полыньи фонтаном извергалась вода, даже из тех, что находились в отдалении. А спали мы в спальных мешках на туристских раскладушках, только с более высокими ножками.

Теплый воздух в палатках скапливается наверху, а «по полу» можно пройти лишь в меховых унтах. Так и работали. Зато много интересного обнаружили…

— Например?

— Например, температура воды значительно ниже нуля, но высокая соленость не дает ей превращаться в лед. И в этой воде кипит жизнь! Вам известно, что такое планктон? Это большая масса живых, находящихся во взвешенном состоянии организмов, не имеющих органов для самостоятельного передвижения.

— И какая разница с тропиками?

— Вот тут и есть самое удивительное: открытый океан в районе экватора… беднее, чем воды Ледовитого океана у полюса!

С темной пеленгаторной палубы по железной узкой лесенке спускаемся на шлюпочную, где уютно помаргивают дежурные лампы. По дороге заглядываю в мастерскую, просматриваю, что сделано за истекший день, сегодня он проведен прекрасно: работали с семи часов утра до одиннадцати вечера, вознаграждая себя за вынужденное безделье.

На корабле собирается научно-технический совет. Кают-компания занимает всю ширину корабля — от палубы до палубы. Четыре квадратных иллюминатора смотрят на один борт, четыре — на другой. Синий пластик пола отражает восьмирядный свет ламп дневного освещения, диваны обтянуты красной кожей. По четыре стола на шесть персон с каждой стороны, в центре — стол для руководства. За ним капитан, его помощники, начальник экспедиции, руководители отрядов, врач. Они — мозг и сердце экспедиции, даже во время торжественного приема пищи могут лицезреть все, что происходит на корабле, с правой и с левой стороны.

Пара пингвиньих чучел потускневшими стеклянными глазками печально озирает кают-компанию. Выставив белые манишки, растопырив лапки, стоят на прозрачном куске оргстекла, изображающем полярный лед. За пингвинами, как тому и положено быть, вздымаются на панно анилиново-ядовитые айсберги — пингвины эти уже много лет путешествуют по тропикам. В торжественные дни кают-компания преобразуется в «зону отдыха» — достаточно крышку центрального стола заменить круглыми и уютными «ресторанными» столиками. В салоне ждет своего часа пианино, стенка над радиолой задекорирована моделями яхт, шхун и каравелл с вмонтированными в них светильниками: в праздники и на вечерах отдыха получают отставку дежурные лампы дневного света, и яхты-фонарики заливают помещение интимным, способствующим отдыху мерцанием.

Сегодня в кают-компании сугубо деловая обстановка: первое заседание научного совета. Ученые со степенями и званиями, руководители отрядов в спорах рождают истину.

Скромно пристроившись в уголке дивана, понемногу рисую, понемногу слушаю. На борту «Курчатова» собралась весьма представительная группа крупных специалистов практически- по всем разделам морской биологической науки, включая исследователей китообразных под руководством доктора наук Бельковича. Вместе с «чистыми биологами» работают в экспедиции биофизики, биогеогидрохимики, гидрофизики, метеорологи.

Каждая научная группа оснащена специальным оборудованием и является как бы отдельным элементом экспериментального комплекса, без которого невозможно подойти к решению поставленных перед экспедицией задач.

О них уже рассказывал начальник рейса Нейман. Цель — получить и изучить данные, необходимые для решения проблемы биологической продуктивности подводных возвышенностей Индийского океана.

— По аналогии с известными мелководными банками, — говорит Виктор Григорьевич, — стали искать рыбу там, где дно поближе к поверхности океана; в некоторых таких местах действительно удалось обнаружить промысловые скопления ценной пищевой рыбы. Но где, когда и сколько можно ловить без риска «подрубить сук»? Каждый ли район подводной возвышенности имеет повышенную биологическую продуктивность? И во всех ли своих звеньях, от мельчайших водорослей до крупной рыбы, например тунца?

Для контрольного лова настоящими промысловыми тралами с нашей экспедицией идет второе, специально приспособленное судно «Рифт» из Южного отделения Института океанологии. На «Рифте» есть все, что нужно для подобной работы. Под руководством доктора биологических наук, ихтиолога Николая Васильевича Парина будут выполняться контрольные траления над подводными горами.

Сижу слушаю, как обсуждается программа работ. Вопросы, вопросы…

— На каких уровнях предполагаются работы?

— Какой методикой?

— Есть ли основания полагать, что рыбы, обитающие на поднятиях, имеют биологические особенности?

— В какое время суток обильнее лов?

— А ночью?

— Скажите, — раздается голос Иосифа Исаевича, — а есть доказательства, что над подводными поднятиями живут самые воспроизводящие популяции? Видовое мечение не производилось?

Вот так. Возможно, мы, художники, станем свидетелями того, как ученые переметят рыб в Мировом океане. Почему бы нет? Переметить их, как почтовых голубей, да и только!

Совет переходит к обсуждению проблем, чем питаются рыбы, образующие скопления, в чем разница обитателей «на» и «вне» подводных поднятий.

— Существует ли единое мнение о том, что происходит с полем концентрации планктона над возвышенностями?

— У меня вопрос к гидрологам: есть ли над подводными горами вихри? А если да, то за какое время может поменяться половина объема воды и, следовательно, содержание в ней планктона?

Прислушиваюсь.

— Послушайте… Ведь икра личиночной стадии рыб находится в планктоне, значит, и она будет унесена течением? Выходит, часть своей жизни молодь проведет в верхнем слое, а затем опустится на ту же возвышенность?

Чей-то голос:

— Чепуха какая!

Оживление в работу научного совета вносит Федор Пастернак. Он чем-то напоминает Леву Москалева, биолога, с которым судьба свела нас на «Дмитрии Менделееве». Оба не обделены статью и ростом, только Лева был черен, как ассириец, Пастернак же моложав, но величаво сед, с загадочной улыбкой Дон Кихота на загорелом лице. Пастернак сообщает, что группа бентоса давно работает над изучением изолированных вершин в океане, ибо внимание биологов привлек тот факт, что населены они богаче, чем материковые склоны.

— А какова роль гидрологии и геофизики в решении этой проблемы?

И опять вопросы. Вопросов пока больше, чем ответов. Ответы придут потом, после окончания рейса.

Разгорается дискуссия на тему, дает ли подводное фотографирование точную картину объекта, речь идет о преимуществах наблюдения с помощью экрана телевизионного аппарата — и такое есть на «Курчатове». Суть проблемы мне недоступна, поэтому, уяснив лишь разницу между бентосом и обыкновенной рыбой, собираюсь удалиться: рыба — то, что перемещается в воде, бентос же никуда не перемещается, а «привязан» к месту. Лицо капитана Касаткина, впервые присутствующего на научном совете, также проясняется после приобщения к научным данным.

— Задачи экспедиции, — подытоживает Нейман, — еще не могут быть сформулированы окончательно, но все, что будет сделано, станет новым шагом в изучении промыслового значения подводных поднятий.

Словом, получить ответы на все вопросы не удастся, а что удастся — пойдет на пользу науке. И пока ученые — коллеги по изучению пищевой цепи оживленно обмениваются мнениями (речь идет не только о пищевой цепи, но и о пище для размышлений!), покидаю кают-компанию, спешу в мастерскую, где Алексеев переписывает хороший этюд, исступленно налегая на мастехин. Вкратце делюсь впечатлениями, но он желает до всего дойти досконально:

— Тогда скажи, если рыба взяла да и зарылась в ил, стала неподвижной и никуда не перемещается, ее тоже можно классифицировать как бентос? А если моллюск двинулся, он — рыба?

— Причем тут, моллюск?

— А притом… Если он… это… лапки выпустил и пошлепал, он — рыба?

Но если говорить серьезно, задача, поставленная учеными, непроста. Взяв за объект одну из подводных вершин, они хотят установить концентрацию бентоса, провести всесторонние исследования для определения биопродуктивности Мирового океана за пределами шельфовых зон.

Итак, в путь, и да помогут нам ветры.

Скоро выходим в Индийский океан. Попадаем как раз в сезон «перестройки» одного муссона на другой, дующий в обратном направлении: летние муссоны дуют с моря на сушу, зимние — наоборот.