К островам Индийского океана

Уходим из Анцерананы. Роже Сансивалон и Ги Рабарисун. Усоногие. Как акула стакан съела

Восьмое апреля, день ухода из Анцерананы. На берегу снова толпа, добрые улыбки, пожелания счастливого плавания. Блеснув на солнце, летят за борт монетки — невинная хитрость, старая примета.

Впереди второй этап работы на полигоне Фаркуар и несколько станций на шельфе у северо-западной оконечности Мадагаскара, в районе острова Нуси-Бе. Работаю в мастерской, закрепляю пастельные рисунки, сделанные в Анцеранане, и вдруг слышу за спиной одобрительное «О-ля-ля!»: в открытую дверь заглядывают две добродушные шоколадно-смуглые физиономии — это взятые на борт в Анцеранане наблюдатели, молодые сотрудники Национального центра океанографических исследований Роже и Ги. Худощавые юноши в синих джинсах и майках.

В курчавых волосах Ги с удивлением вижу седину. Лицо своеобразное, запоминающееся: от широкого выпуклого лба резко сужается к подбородку, над верхней губой усики, маленькая черная бородка. Ги Рабарисун родился в Анцеранане, по специальности ихтиолог, ему посчастливилось пройти стажировку во Франции, в Центре океанологии. Сейчас занят проблемой исследования рыбных запасов страны с точки зрения экономического их использования.

— Лена, спросите его, пожалуйста, где он учился до стажировки?

Лена «отпущена» по настоятельной нашей просьбе руководителем ее лаборатории, доктором геолого-минералогических наук Евгением Александровичем Романкевичем.

Без Лены мы не то что без рук — без языка.

— Ги в семьдесят восьмом году окончил колледж и получил право преподавать в школах. Он говорит, что всегда имел склонность к естественным наукам, занимался в классе с биологическим уклоном. Окончив колледж, учился в университете, это редкий, счастливый случай, ведь, как правило, на Мадагаскаре получают возможность пройти курс обучения только дети состоятельных родителей, а отец Ги лишь простой рабочий на хлопковой фабрике.

Руки у Ги, как говорится, «умные», тонкие, красивые пальцы все время в движении. С удивлением узнаем, что у него уже две маленькие дочки. Старшую («старшей» всего два года!) зовут Наннина, Нанни, а малышку (ей шесть месяцев) — Ирина, есть и такое малагасийское имя.

Приятелю Ги, Сансивалону Роже, меньше повезло в жизни. Роже — химик, образование получил на Мадагаскаре, в университете города Антананариву, где учился четыре года. Профиль его — «индустриальный химик», но очень трудно найти работу по специальности. Пришлось Роже искать себе применение в океанологии. Есть у него и хобби, вернее, «не совсем хобби» — увлекается музыкой, играет на гитаре, очень любит национальный инструмент вроде барабана, само название его звучит как удар: «дромм».

— Это как же понимать «не совсем хобби»?

Оказывается, очень просто: занятие музыкой — средство заработать на жизнь. По праздникам Роже играет в оркестрах. Жене его Ханте двадцать два года, она еще учится в лицее.

Нашей Лене тоже двадцать два. Лена Лазарева недавно закончила химический факультет Московского университета и сейчас готовится защищать диссертацию по теме «Углеводы в различных океанских средах». Лена не ищет работу, работа в прямом и переносном смысле ищет ее в образе руководителя лаборатории. Романкевич, заглянув в мастерскую, укоризненно качает головой, и наш переводчик отправляется к своим углеводам.

Время к полудню. На корме, под натянутой крышей-сеткой, несмотря на тягучую, унылую качку, продолжаются сражения «Смутьянов» и «Гаек», что пасуют и гасят мячи в свободное от вахт время.

А беднягу Роже совершенно укачало. Узкое лицо побледнело, над широкими, слегка вывернутыми губами капельки пота. Небольшие оспинки не портят умное, приветливое лицо. Роже постарше, но они кажутся ровесниками. Оба в одинаковых новых кедах и майках с суперкотами Сильвестрами на груди.

Роже и Ги быстро осваиваются с обстановкой на корабле, у нас же с ними устанавливаются добрые, приятельские отношения, чему немало способствует крепкий черный кофе, который Плахова наловчилась заваривать с помощью обыкновенного кипятильника. Так, используя кофе как средство против укачивания, проходим беспокойным Мозамбикским проливом. Не теряя времени, приступаю к портретам. Ги держится молодцом, на качку не обращает внимания, — возможно, предки его были мореходами.

Странно, что мы, абсолютно сухопутные люди, «прикачались», перестали замечать обычную качку, а рожденный на берегу океана Роже совсем плох: страдальческие глаза, вымученная улыбка — придвигаю ему еще чашечку кофе, но он лишь вяло качает головой…

Истинное назначение искусства портрета — утверждение красоты человека. «Хороший живописец должен писать две главные вещи: человека и представления его души» — эти слова принадлежат Леонардо да Винчи. Порой не перестаешь удивляться, как остро и точно звучат сегодня высказывания знатоков души человеческой, представителей разных эпох и формаций. Вот что писал великий аналитик и психолог Ф. М. Достоевский: «Портретист усаживает субъекта… приготовляется, вглядывается… он знает на практике, что человек не всегда на себя похож. В умении приискать и захватить этот момент и состоит дар портретиста. В редких только мгновениях человеческое лицо выражает главную свою черту, свое самое характерное… Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль, хотя бы в тот момент ее и не было вовсе на лице. Фотография же застает человека как он есть».

Меняются вкусы в искусстве, меняются направления в живописи, свергаются авторитеты и утверждаются новые, но подлинное вопреки всему остается истиной для всех поколений.

Когда в руках карандаш или кисти, переводчик не нужен. В крупных, чуть навыкате глазах Ги вижу неподдельный интерес. Показываю ему портреты и рисунки, сделанные в Анцеранане. Ги узнает знакомые места и участников экспедиции. Одобрительно кивает головой и, показав в улыбке крупные белые зубы, поднимает вверх большой палец, что на международном языке выражает одобрение.

Портретом Ги я доволен. Удалось передать интеллигентность, открытость и своеобразие этого непростого лица, а вот с портретом Роже дело обстоит хуже, может быть, причиной тому его тяжелое физическое состояние. Стремился передать сходство, характер скуластого, удлиненного лица с небольшими глазами и массивным ртом, но вижу сам: упущено главное — за внешним сходством нет человека, мягкого и поэтичного, молодого ученого и музыканта. В таких случаях приходится брать чистый лист и начинать работу заново, взглянув на модель как бы под другим углом. Три дня продолжается изнурительная качка, бедняга Роже перестал показываться в кают-компании, но на четвертый день молодой, здоровый организм берет свое, приспосабливается к необычным условиям. Оба, Роже и Ги, появляются в мастерской, сообщив через Лену, что они готовы позировать сколько понадобится, чтобы я сделал еще по портрету — им на память.

Снова станция. Участники экспедиции столпились у борта, свесив головы, сосредоточенно разглядывают нечто в воде, где колышется небольшой сачок на тонком фале. Океан устал раскачивать судно, заснул под солнцем, лишь равномерно вздымается, будто дышит, ровная зыбь.

Руководит работами Ирина Александровна Кузнецова, кандидат биологических наук. Цель ее работ непроста. Днища кораблей, гидрофизические приборы, любые предметы в океане интенсивно подвергаются обрастанию усоногими. Узнать, как происходит этот процесс, изучить биологию поселенцев, определить их концентрацию — значит найти меры борьбы с ними, защитить корабли и приборы.

— И что ловите? Какова охота?

— Плейстун ловим, — как несмышленышу отвечает мне Ирина Александровна. — Нас интересует все, что прикрепляется к плавающим предметам.

— То есть?

— Да очень просто. Десятисантиметровый слой поверхности моря очень богат всевозможными личинками, это как бы естественный инкубатор, в теплом верхнем слое протекает личиночная стадия многих видов рыб и беспозвоночных. Эти организмы и есть плейстун. Лично меня интересует процесс обрастания личинок морской уточки: как только появляется в воде что-либо плавающее и твердое, она немедленно прикрепляется к этому предмету. Вот вчера мы изъяли буй, пробывший в воде всего несколько суток, на нем оказалось очень много личинок. Вы знаете, как они красивы?

Каждому свое: у Гительзона невероятной красоты светящиеся бактерии, у Кузнецовой — красавицы уточки.

— Как бы увидеть красивых уточек? Можно? — Полная благих намерений познать непознанное, повисаю над бортом, вглядываясь в густо-синюю, глянцевую воду.

— Да нет же, — ужасается моей неосведомленности Кузнецова. — Не здесь… Идите со мной.

Иду следом за ней в лабораторию. Ирина Александровна плотно прикрывает дверь, будто кто-то может покуситься на ее уточек, и с просветленным лицом процеживает содержимое колбочки сквозь сито. Затем подносит каплю на стекле к микроскопу и приглашает заглянуть в окуляр. Нечто невзрачное, невразумительно крохотное, коричневато-прозрачное и подвижное снабжено внутри черной точкой. Очевидно, во мне рождается исследователь, ибо обнаруживаю еще пару усиков, еле видимых в студенистой капле.

— Это же ножки! Скажите, вы видите ножки? — радуется Кузнецова. — Ими уточка прикрепляется к субстрату. Это уже седьмая стадия ее развития, стадия прикрепления. А хотите посмотреть на взрослую уточку?

— Как, они бывают и взрослые?

Теперь под микроскопом проявляется подобие прозрачной раковины, внутри которой свернуто улиткой некое существо с множеством ресничек, равномерно высовывающихся наружу и втягивающихся обратно.

— А если ей не повезет?

— В каком смысле?

— Например, не окажется плавающих предметов?

— Ну-у… Она прикрепится к чему угодно: к днищу корабля, плавникам китов, к лодкам…

Хочется спросить, что будет, если поблизости не окажется китов с плавниками, кораблей с днищами или лодок, но боюсь показаться профаном и киваю головой.

Четверть века работает Кузнецова в Институте океанологии, ходила в Средиземное море, Атлантику, Бермудский треугольник.

— А в Бермудском треугольнике вот эти, с ресничками, наверное, прекрасно себя чувствуют? Есть к чему прикрепиться — к тонущим кораблям и упавшим самолетам?

— Тебе же сказано было — в десятисантиметровом слое! — слышу голос появившегося Алексеева, и он выпроваживает меня из лаборатории, дабы не шокировать ученых глупыми вопросами.

А в самом деле, не мешает спросить, что она видела там, в Бермудах… Не зря говорят — в наш век мало остается тайн, но тайна Бермудского треугольника жива по сей день.

— Ирина Алексеевна, расскажите, пожалуйста, о своем там пребывании…

— Да как сказать, настроение, правда, тревожное было. Краски в природе какие-то необычные, мрачные, что ли… Очень интенсивные закаты. Часто обрушивались шквальные ливни, шли почти черные грозовые тучи — неустойчивой была погода. А в остальном нормально работали по программе Полимодо…

Там на фиксированных станциях нашим ученым удалось проследить все стадии развития усоногих в течение года — работа проводилась сразу на нескольких судах.

Но я больше не хочу про усоногих. Есть более интересная тема…

— Ирина Алексеевна, а правду говорят, у вас утром акула кусок трала съела? Да еще вместе с металлическим стаканом на конце?

— Действительно, съела… Акулы любят металлические предметы. Во время работ пара акул не разлучаясь ходила около трала. Одна — мне кажется, она была двухметровой длины — вдруг подплыла и откусила его конец. Разве можно было допустить потерю стакана? На это место быстро забросили крючок с наживкой, акула и эту приманку сглотнула — у нас появилась надежда: вытащив акулу, вернуть стакан, наш прибор.

Тут уж никто не выдержит.

— И что же?

— Неприятность вышла: когда матросы акулу тащили, неправильно на акулий хвост петлю накинули — она и сорвалась… Может быть наш трал каким-то образом пропитался запахами камбуза? — задумчиво продолжает Кузнецова и отвечает сама себе: — Да нет, я его своими руками тщательно промывала. Теперь, когда будем с тралом работать, придется пластиковый стакан ставить.

К вечеру возле корабля вновь появляется акула, может быть, та самая, со стаканом в брюхе.