К островам Индийского океана

Еще раз о пауках и улитках. Адам, Дженни, Джозеф и Джозефина. Мы едем в колледж. Класс искусств

И все-таки что за таинственная операция под кодовым названием «Пауки»?

Федор Алексеевич Пастернак в своей лаборатории рассеянно покручивает в руках металлическую спиральку. На микроскопе высокий колпак из белой марли. Заметив мой устремленный на микроскоп взгляд, поясняет:

— Это я чехол сделал, чтобы защитить оптический прибор от микрочастиц пыли и ржавчины. (Ученые имеют привычку самые простые вещи излагать научно.)

Алексеев давно собирается «подобраться» к нему с портретом: загорелое, слегка удлиненное лицо, в усах и бородке пробивается рыжинка, под гривой седых волос сияют светлые глаза с живыми темными искорками.

— Федор Алексеевич! Вчера по спикеру вы «экскурсию за пауками» объявили. Вы не могли бы объяснить, что это значит?

— А почему нет, могу объяснить, — отвечает Пастернак, хотя мой вопрос, как и мое присутствие, явно отвлекает его от единоборства со спиралью.

Рассказ Пастернака. С Сейшельскими островами я впервые познакомился в 1968 году, во время экспедиции. Пауков тогда было очень много. Огромные, черно-оранжевые, они висели на деревьях, вили сети на проводах электролиний. Сейчас таких проводов нет: сейшельцы перешли на европейскую систему освещения. Стало намного больше летучих лисиц, к тому же завезенные на эти острова мальдивские муравьи и термиты всячески досаждают сейшельцам.

Так вот, этих необычных пауков член нашей экспедиции доктор биологических наук Анатолий Алексеевич Шилейко должен был в качестве экспоната доставить в Москву, в лабораторию бентоса. Добыв местный автобус, мы отправились к подножию скал; деревья прямо-таки карабкались вверх по граниту, а солнце не пробивало полога зелени. Бродили долго, продирались сквозь заросли, но так и не нашли желанных пауков, зато обнаружили не менее интересных сухопутных моллюсков, достигающих огромных размеров. Это были так называемые ахатины: можно не поверить глазам, увидя сидящую на листе улиточку… до пятнадцати сантиметров длиной!

Раньше она жила в африканских и мадагаскарских лесах, питаясь зеленью. Африканцы, в свою очередь, с удовольствием употребляли в пищу саму улитку. Раковину ее использовали для изготовления монет. Улитка эта была обнаружена и описана в середине XVIII века. Однажды некто, соблазнившись размером или вкусом моллюска, взял его с собой на корабль. Дальнейшие события развивались несколько неожиданно: через сто лет — срок для природы незначительный — ахатину обнаружили в Индийском океане, на островах Маврикий, Реюньон, Сейшелы. Затем путешествующая улитка оказалась в Индии, откуда ее продвижение на восток почему-то приостановилось.

Зато в 1910 году ее обнаружили в Малайе, в 1925 году — в Японии, в 1931 году — в Южном Китае, а затем на Гавайских островах. Остается предположить, что какому-то японскому солдату пришло в голову увезти в ранце несколько ахатин. Завоевателей изгнали, но ахатины остались, и освоение ими новых территорий стало лишь вопросом времени. Рассказывают также, что один молодой человек, проходивший военную службу на Гавайях, собираясь в отпуск во Флориду, «прихватил» с собой три ахатины — вскоре любители цветов обнаружили прожорливых улиток на любимых клумбах. Одна ахатина откладывает ежегодно до шестисот яиц. Если бы выживал каждый вылупившийся моллюск, через три года они достигли бы цифры одиннадцать миллиардов.

Сельскохозяйственные эксперты забили тревогу: улитку стали называть «чумой растений» — опасность грозила всем кофейным плантациям Флориды; из «африканского деликатеса» жительница тропических лесов превратилась в кругосветную путешественницу!

Но ведь мы о пауках говорили. Так вот, за их отсутствием биологи сосредоточили внимание на ахатинах. После неудачной экскурсии к подножию скал Шилейко собрался в Ботанический сад. Тут я вспомнил прошлую экспедицию. Говорю: «А ведь я тебе пауков без тропических лесов и садов достану!» — и повел его к окраинам, где стоят домики местных жителей. Между ними под кривым деревянным мостиком струился зажатый каменными стенками ручеек. На полусгнивших сваях, между провисшими проводами, в изобилии висели пауки, те самые. Шилейко оставалось лишь спуститься к ручейку и отважно хватать пауков пинцетом, что он и сделал без промедления.

В лаборатории биологов, за темными стеклами банок, плавают в формалине желанные пауки. Нашли свое место и ахатины — бледно-коричневые красавицы в туго свитых конусообразных раковинах с продольными коричневыми полосками по золотому фону.

Чтобы не расстраивать охотников за пауками и сухопутными моллюсками, молчу и не сообщаю о том, что и за ахатинами не было никакой необходимости выезжать на автобусе. Нами тоже сделано научное открытие: в любой канаве города Виктории по цементному ложу, предназначенному для стока дождевых вод, и просто по тротуарам свободно гуляют ахатины — кому какая понравится!

Второе утро на Сейшелах. Еще не объявлен выход в город. В ожидании разрешения приходится любоваться пейзажем с палубы.

Самый изобретательный зодчий не смог бы придать столь фантастичных форм своему творению: трехглавый гранитный исполин сглажен ветрами, иссечен глубокими трещинами, будто затейливой вязью абстрактного рисунка. Гранитный фиолетово-зеленый монолит стережет залив, бухта, как стручками, усеяна шхунами и лодками.

Виляя и раскачиваясь из стороны в сторону, движется неустойчивое суденышко «Леди Эсм» — три раза в неделю курсирует оно между островами Праслен и Ла-Диг и Викторией. Путешествие на «Леди Эсм» среди местных жителей не считается приятным.

Корабли, яхты, шхуны и лодки приспосабливаются к жизни воды и неба, кажутся живыми, как и плещущие подле них волны. Но главная прелесть их заключена в скользящем движении по утренней воде. Иллюзия парения тем сильнее, чем спокойнее океан, чем ярче трепет бликов на округлых боках суденышек.

Безмятежное созерцание залива прервано появлением оживленно жестикулирующего Алексеева. Проходит не менее пяти минут, прежде чем удается добиться от него внятного рассказа, что именно произошло или собирается произойти.

Итак, Иосиф Исаевич Гительзон познакомился с ученым, директором Сейшельского колледжа, Джоном Адамом. Сейчам Адам с семьей прибудет на корабль; Гительзон приглашает нас принять участие в ответном визите в колледж, где есть класс искусств.

Адам приезжает вместе с супругой и двумя ребятишками — десятилетним Джозефом и малюткой Джозефиной. Глава семьи представителен, корректен, держится дружелюбно и просто. Дженни Адам — миниатюрная креолка, совсем юная, с восточным разрезом удлиненных к вискам карих глаз. Красивые руки, на нежном лице, будто роспись по фаянсу, темные полукружия бровей — красавица из сказки. С ребятишками, подвижными, как ртуть, разговаривает тихим, мелодичным голосом, и они повинуются ей беспрекословно, как маленькие веселые зверьки, тут же прибегают на зов.

Дети в первый раз на корабле. Заглядывают в гостеприимно распахнутую дверь капитанской рубки, с удивлением рассматривают пульты управления, замирают перед стеклянными витринами, где хранятся подарки, полученные «Курчатовым» во всех концах света: австралийские игрушки — кенгуру и коалы, флажки, искусные плетения Океании, гирлянды транжипаний с островов Тонга, нарядные, отделанные оленьим мехом куклы северных стран, значки, эмблемы…

Гости совершают экскурсию по кораблю. Комфортабельные салоны, солидная научная библиотека, удобные интерьеры производят должное впечатление. В семье Адама, как и в остальных сейшельских семьях, говорят на трех языках — французском, английском и местном, креольском. В беседе с Гительзоном Адам придерживается английского, но Дженни и дети то и дело переходят на живой креольский. Неожиданно выясняется: Дженни владеет и четвертым — немецким, теперь наступает мой час — тягостное время безмолвных жестов и улыбок миновало.

Семья Адама посещает лаборатории, в том числе лабораторию Гительзона, руководителя группы биофизиков, самую таинственную на корабле, здесь исследуется биолюминесценция моря. Иллюминатор плотно задраен темными шторками, погашен свет — в темноте неземным, фосфоресцирующим светом загораются голубые колонии бактерий, извлеченные учеными из организмов морских рыб.

Время летит быстро, но все же Алексеев ухитряется сделать карандашный набросок — портрет Адама, и тот, бережно завернув рисунок, уносит подарок с собой.

— В колледже обучается двести человек, — рассказывает Адам, когда машина, уходя в сторону от гавани, взбирается вверх по асфальту. — Есть и класс искусств.

Пестрые козырьки и цветные жалюзи придают улице нарядный вид. Цветущие кустарники ярко-желтыми и алыми гирляндами перетекают через низкие ограждения, свисают над тротуарами.

— Обучение в колледже совместное, сейчас процент девушек составляет одну треть, но цифра эта неуклонно растет. Вы уже обратили внимание на сейшельский типаж? Ведь наши острова показали миру уникальный случай образования нации, в основе которой лежат разнородные корни — европейский, индийский и африканский. Родился и новый язык — креольский.

— И за какой период это произошло?

— Всего за два века — исторически очень короткий срок. Несмотря на разные этнические типы, наш народ доказал, что можно жить дружно.

Машина минует ажурные ворота, за ними лужайки с низкоостриженными газонами, рдеют на кустарниках огромные, как тарелки, цветы гибискуса. На территории расположены два учреждения — колледж и министерство образования. Именно это последнее обстоятельство едва не сыграло роковую роль в нашем путешествии!

Двухэтажное здание колледжа под ярко-красной черепичной крышей спланировано в форме буквы П. Широкая наружная галерея с белыми колоннами объединяет выходящие на нее классы. Замкнутый крыльями галереи, лежит внутренний дворик с плотной голубоватой травкой, похожей на искусственное покрытие.

В колледже перерыв. Девушки-смуглянки в светленьких закрытых блузках и длинных малиновых юбках, перетянутые в талии аккуратными узкими поясками, щебечут непринужденно и весело. Одарив нас задорными улыбками, крепенькие девчушки, хохоча и брызгаясь, моют под краном ноги, ничуть не смущаясь присутствия посторонних. Юноши в свежих отутюженных рубашках, шортах и высоких белых гольфах кажутся рослыми и статными, белизна накрахмаленных безрукавок оттеняет золотистую кожу. У многих ярко выражен африканский тип, но все они, светлые и темнокожие, кажутся удивительно юными и красивыми.

— Сейчас наше правительство в отличие от бывшей колониальной администрации придает исключительно важное значение образованию молодежи, — с гордостью говорит Джон Адам, вводя нас в свой кабинет. — Выехавшим для дальнейшего обучения в другие страны молодым сейшельцам выплачивается стипендия. Бесплатно не только само обучение, но и учебные пособия. Вы знаете, какая самая большая расходная статья нашего государственного бюджета? Восемьдесят миллионов рупий в год на образование, что составляет двенадцать миллионов долларов в год!

Кабинет Джона Адама — глубокая застекленная ниша на первом этаже галереи, сюда не долетает разноголосый шум переменки. Полутораметровая модель яхты с оснасткой сделана руками учащихся, на мачте трехцветный флаг республики. Африканские скульптуры, декоративный батик, натюрморты в технике акварели, масла. Многочисленные фотографии отражают увлечение студенческого ансамбля танцами и музыкой, спортивные призы говорят о высоком уровне спорта. Стены увешаны таблицами с расписаниями занятий, программами, календарями.

— Колледж — промежуточное звено между средней и высшей школой, — говорит Адам.

— Каково его основное назначение? — вопрос Иосифа Исаевича.

— Подготовить способную молодежь к поступлению в университеты Англии, Франции, Австралии. В последние годы многие сейшельцы обучаются в социалистических странах, например в Югославии. Несколько человек учатся в институтах Киева и Московском университете.

И пока рассматриваем объемистый журнал — ежегодник, иллюстрированный фотоматериалами и юмористическими рисунками учащихся, пронзительный звонок возвещает о конце переменки.

В аудитории, куда приводит нас директор колледжа, вопрошающие глаза, оживленные лица. Креолы, индийцы с иссиня-черными прядями волос, европейского типа светловолосые юноши, рыженькие девушки с распущенными по плечам локонами. Тремя секторами поднимаются ряды, каждый выше предыдущего, за столиками по три человека.

При словах Адама «гости из Советского Союза» по аудитории проходит легкий шепоток.

На безукоризненном английском Гительзон читает лекцию сейшельским студентам, и в речи его то и дело звучат слова «Москва», «университет». Рассказывает об организации в Советском Союзе науки, о Сибирском отделении Академии наук, о задачах экспедиции.

И кажется — мир не так уж велик. Незримая нить от сибирского академгородка пересекла экватор, дотянулась до затерянных в просторах Индийского океана Сейшельских островов. Когда указка, демонстрируя путь «Курчатова», огибает Европу и по карте шествует в Южное полушарие, аудитория приподнимается с мест. Глаза, блестящие, как антрацит, светлые и темные, серьезные и с веселой искринкой, следят за указкой. В классе, вмещающем сто учащихся, напряженная тишина, полуоткрыты рты, внимательны взгляды. Голос Гительзона перебивают лишь посвистывание и треньканье резвящихся на лужайке птиц. Иосиф Исаевич переходит к рассказу о своей лаборатории.

— Борис Владимирович! Не поможете ли вы нарисовать батометр?

— Корабль в любом ракурсе — пожалуйста. Боты, шлюпки, киты, акулы — тоже. А насчет батометра я пас.

Лектор удивлен. Его батометр кажется ему простым как божий день и ясным даже неспециалисту. И хотя ответ Алексеева звучит на чистейшем русском языке, выражение лиц и мимика сделали диалог понятным — заулыбались, засмеялись, задвигались. Приходится Гительзону самому брать голубой мелок и рисовать свой прибор. А затем наступает время обращенных к лектору вопросов. Они следуют один за другим. О свечении. О приборах, его определяющих. О методах, результатах, перспективах.

— А знаете, — скажет, вернувшись на корабль, доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент Академии наук Гительзон, — ведь они задавали мне очень дельные, очень толковые вопросы.

— Например?

— Я рассказывал о свечении и фиксации его приборами в глубинах океана. Первый вопрос, заданный мне девушкой-студенткой, был: удалось ли установить, какие именно организмы и каким образом излучают свет?

И неудивительно: кабинеты биологии, физики, химии и другие приспособлены к серьезной экспериментальной работе, оборудованы приборами: программа по биологии в Сейшельском колледже соответствует программе Кембриджского университета.

— Занятия в нашем классе искусств добровольные, аудитория комплектуется по призванию и таланту, — рассказывает преподавательница, когда мы появляемся в большом светлом помещении с открытыми, во всю стену проемами окон. Молодая женщина в голубой строгой блузке, с тяжелой копной вьющихся каштановых волос кажется сверстницей своих учеников. Уважительно и ласково они зовут ее по имени — Кристина.

Для нас, гостей, сооружена выставка-экспромт. Живопись и рисунки, выполненные в различной технике, уже развешаны на стенах — не каждый день появляются на Сейшелах советские художники. Судя по экспозиции, молодежь тщательно штудирует натуру, стремится передать характер и материальные особенности предметов. Сложные формы океанских раковин, узоры кораллов, живые и сухие цветы и растения. Немало портретов, рисунков с обнаженной модели.

— Многие рисуют у нас в классе «просто так», — рассказывает Кристина, — но для иных искусство — призвание.

Винсента Катима и Камиля Стренга она считает самыми одаренными из своих учеников. Немного смущаясь, темноволосые рослые юноши снимают со стеллажей объемные папки с рисунками. Винсент и Камиль мечтают учиться в Советском Союзе. Несколько молодых сейшельцев уже учатся в Москве. В библиотеке колледжа много переводной литературы из СССР, в классе искусств среди пособий находим репродукции с картин Сурикова и Репина, Саврасова и Левитана, Васнецова, Рябушкина, Врубеля. Есть альбомы репродукций и с работ современных мастеров изобразительного искусства.

Класс полон света, широкое окно выходит на внутренний дворик. Плотные, подбитые черной тканью драпировки регулируют силу освещения. Вдоль одной из стен — полки с материалами для работы: рулоны ватмана, холста, краски и кисти — все выдается бесплатно.

Тем временем Винсент и Камиль, развязав тесемки толстой папки, извлекают рисунки и акварели. Примечательно, что, работая на плейере, молодые художники не стремятся к выигрышным мотивам, а уж их-то на Сейшелах предостаточно. Любой предмет кажется им достойным изучения, отсюда — многочисленные фрагменты: камень на дороге, стволы в пятнах солнечного света, цветущий куст… Попавшее в поле зрения изображено с протокольной точностью.

— Мы еще не умеем постигать живописную структуру пейзажа, — говорит Кристина, — но хотим научиться передавать, как трепещут листья и переливается вода…

Методика преподавания в колледже «еще ищет себя», работы студентов класса искусств не следуют определенной школе, в значительной степени «каждый поет свою песню». Составляющие экспромтом созданную выставку работы (в основном композиции учащихся) во многом грешат рассудочностью, яркая, прекрасная природа тропиков предстает монохромной, налицо стремление к символике, гротеску.

Гигантский рак душит в клешнях человечка; из взбудораженных вод тянутся разверстые пасти чудищ; полузвери-полупризраки осаждают города — хаос тел, взрыв фантазии, вакханалия эмоций. И рядом «Рыба на тарелке» того же автора — скрупулезно выполненный натюрморт, с тщательно проработанными деталями.

Было бы по меньшей мере странно, если бы океанские ветры не занесли на Сейшелы господствующие на западе и окруженные неослабным вниманием мировой печати веяния: искусство, имеющее своим содержанием не внешний мир, а состояние ума художника, повернутое спиной к изображению жизни.

Однако здоровые, живые ростки пробиваются к свету. Наряду со стилизованными, условными работами есть острые, характерные зарисовки: «Занятия в колледже», портреты, жанровые сценки, отличающиеся непосредственностью и хорошим вкусом: учащиеся обращаются к живительному источнику искусства — правде жизни.

Любимый художник Кристины — Огюст Ренуар. Его слова: «Художник должен верить самому себе и советоваться только со своим истинным учителем — природой» — ее художественное кредо. «Я не мудрю, у меня нет ни правил, ни методов. Любой человек может смотреть, как я пишу… и он увидит, что у меня нет секретов», — писал этот мастер. Не случайно А. В. Луначарский назвал Ренуара «живописцем счастья».

В старой немецкой сказке о трех сестрах Одноглазка и Трехглазка упиваются своей непохожестью на людей, презирают Двуглазку за сходство с другими. В наш непростой двадцатый век у этой сказки должен быть счастливый конец. Жизнеутверждающее начало, питаемое щедрой природой тропиков, созерцательный дух островитян, логично воспринимающих мир, неизбежно должны стать основой творческого поиска молодежи.

Может быть, потому, что так ослепителен экваториальный свет и окружают нас такие же смуглые молодые лица, память невольно возвращает в другую часть планеты, в другой океан, в другое, ставшее свободным государство.

— Талант — это достояние народа, и его надо беречь, — говорили нам в Национальной школе искусств города Порт-Морсби, где учатся представители шестисот этнокультурных групп Папуа-Новой Гвинеи. — Наша школа — единственное подобного рода учреждение в Океании; вернувшись домой, в деревни, ученики передадут приобретенные знания своему народу.

Условия отбора для учения в школе искусств Папуа-Новой Гвинеи те же, что и в колледже Сейшел, — наличие таланта, призвание. Процесс учебы сложен, общение между учащимися затруднено, недаром этот район планеты считается «раем для лингвистов». Дети шестисот различных племен говорят на разных языках и наречиях, нередко даже жители соседних деревень плохо понимают друг друга.

Национальная школа искусств в Порт-Морсби — явление уникальное, это не только единственное учреждение в Океании, объединяющее одаренную молодежь, но и первая попытка свободного государства воздействовать средствами искусства на духовный мир человека. Программа обучения включает изобразительное искусство (в том числе прикладное), хореографию, драматургию, литературу, музыку. Оригинальное и самобытное искусство народа, несмотря на долгое бремя колониального господства, живет и развивается в творчестве талантливых юношей и девушек.

В искусстве отражены их представления о мире, связывающие в единую цепь человека, животных, постоянно умирающую и возрождающуюся природу.

Своеобразно преломляясь в творчестве, мир этот сохраняет свои конкретные обозначения, всегда узнаваем. Однако в изображении новогвинейцев он предстает фантастичным и условным, как условны и фантастичны сами представления художника о мире.

Неудивительно, что в разных точках планеты есть много общего в восприятии жизни островитянами: условия существования, тесно связанные с природой, заставляют людей пристально к ней приглядываться, «дружить», искать контакта. Богатое воображение стремится проникнуть в суть предмета, в метафорическом, поэтичном видении мира заключена реальность.

С восходом солнца в океане из мрака возникают очертания изящных пальм, хижин, скал. Почему бы не утверждать, что… «солнце рождает деревья»? Многие народы, определив, что предметы при блеске огня приобретают красный цвет, стали считать причастными к рождению огня ярко окрашенных алых птиц…

Но вернемся к Сейшелам.

Как скажется влияние профессионального образования, как претворятся на деле сложные задачи воспитания молодых художников в молодой республике, покажет время.

Президент Альбер Рене, чей портрет, выполненный одним из учащихся, висит в аудитории класса искусств, провозгласил: «Абсолютно каждый сейшелец имеет право на бесплатное образование, а уж как он им сумеет воспользоваться — дело таланта каждого…»

На прощание Джон Адам обращается с просьбой показать учащимся наши рисунки и акварели, сделанные в рейсе и на Сейшелах. Смуглые юноши и девушки склоняются над длинным столом, где мы раскладываем работы.

Из окон класса виден океан с полоской прибоя на рифах. Белое здание колледжа похоже на большой корабль, уплывающий в голубую даль.

Близится к концу день, уже окрасились рыжим цветом гранитные скалы, солнце опускается за остров Силуэт. Джон Адам любезно предлагает отвезти нас на корабль. Цветы гибискуса еще раскрыты, ловят последние лучи, факелами пылают на фоне набрякших фиолетовых теней. Прошу Алексеева сделать несколько слайдов с цветами на фоне колледжа. И тут происходит непредвиденное.

Как всегда не торопясь, неохотно отправляется он выполнять поручение. Привыкнув все делать добротно, долго раздумывает, какому именно кусту отдать предпочтение. Выискивает ракурс, приседает и примеряется, кружит около «объекта».

Загадочные маневры и манипуляции с фотоаппаратом привлекают внимание стоящего возле соседствующего с колледжем министерства образования и информации полицейского. Покинув пост у входа, блюститель порядка в черном мундире быстрыми шажками приближается к подозрительной личности. Художник Алексеев, сочтя полицейского достаточно колоритной для кадра фигурой, включает и его в поле зрения фотообъектива, затем, желая быть правильно понятым, оживленно жестикулирует, чем еще более убеждает последнего в преступности своих намерений. В силу незнания языка диалог состояться не может, и полицейский, потеряв терпение, решительно хватает вяло отбивающегося Алексеева за руку.

С галереи видно: мой муж робко пятится в тень зарослей, представитель же власти, не выпуская руки, тащит его в обратную сторону. Мизансцена напоминает известный сюжет «кто кого перетянет». Алексеев в последний раз оглядывается в надежде на спасение, и вот лишь алая рамка цветущего кустарника обрамляет опустевшую лужайку.

К счастью, Адам уже в машине. Выруливаем к месту происшествия: примирившись со своей участью, влекомый полицейским, бредет Алексеев — левая его рука прижимает к груди злополучный фотоаппарат, правая надежно покоится в твердой руке представителя власти. Так вот почему отсутствует на Сейшелах характерная для века проблема роста преступности: бдительность полиции играет не последнюю роль! Кто знает, какое наказание предусмотрено иностранцам, бесславно фотографирующим неположенные объекты; моему соавтору, наверное, уже чудится сейшельская Бастилия во чреве гранитных скал.

Тем временем машина догнала шествующую пару. Не тратя времени на размышления, открываю дверцу и крепко вцепляюсь в неплененную руку своего мужа — как-никак, а сделать слайды его послала я! Изо всех сил тащу жертву к машине, благо вблизи полицейский оказывается низкорослым и щупленьким. От неожиданности пальцы его разжимаются, и Алексеев, изменив обычной флегматичности, поспешно ныряет в машину.

Мистер Адам монотонно объясняет представителю власти, что мы его, директора колледжа, гости. Полицейский берет под козырек. Инцидент исчерпан. Так заканчивается посещение колледжа.

От своего и Дженни имени Адам приглашает нас на обед, вернее, ужин. Неподалеку от Виктории, на самом берегу океана, находится их коттедж.

— Очень скромный, построен по собственному проекту, — говорит Джон Адам.

Уже истаяла томительная дневная духота. Напоенный запахами цветущих растений, стекает с гор воздух. Темнеет быстро, будто накрывает острова мохнатое черное покрывало. Уже давно зажглись бледно-розовым светом фонари, желтые огоньки домиков карабкаются к подножию гор. Изредка на головокружительной высоте вспыхивают на шоссе фары — словно большие светляки облётывают горы.