К островам Индийского океана

Сюрприз по-малагасийски. Уходим с Нуси-Бе

Через пару часов на корабль прибывают гости. Гроза, отбушевав, ушла за горизонт, крупные промытые звезды висят на бархате неба, мерцают лучистым светом ярче огоньков Эльвиля.

На борт поднимаются сотрудники станции, нарядные, торжественные, шорты сменены на европейский костюм. Знакомятся с лабораториями, беседуют с учеными, а затем отправляются в кают-компанию, где их с почетом усаживают за капитанский стол.

Бархатным голосом спикер приглашает всех членов экспедиции прибыть на вечер-встречу с малагасийцами. Предстоит небольшой концерт, который экспромтом обещают устроить гости. В программе песни и танцы.

— Я знаю, кто будет петь, — сообщает Плахова, приводя себя в парадный вид, — твой натурщик, веселый паренек.

Не знаю, как это удается, но предсказания ее всегда сбываются. В числе последних прибываем к месту сбора, зал полон. Уже поет, сопровождая песню оживленной мимикой, наш мальгаш своим приятным, чуть глуховатым голосом. Привычно аккомпанирует себе на гитаре, подсвистывает в такт мелодии. «Если африканцы все рождаются танцорами, то малагасийцы — певцами и поэтами».

Переводчиков предостаточно, одна за другой льются сочиненные самим автором песни… О немом юноше, юноше, который был несчастен оттого, что не мог произнести имени своей любимой… О птице, поющей на рассвете… О человеке, оплакивающем любимую женщину… Песню о разлуке…

Напряженно лицо юноши. Упрямо нахмурены широкие брови, сосредоточен взгляд. Небрежно взлохмаченные смоляные кудри падают на лоб.

Одна мелодия сменяет другую, каждая — импровизация.

Я успел переодеться в светлый, даже отглаженный костюм, жена моя высохла, из всклокоченных ветром волос соорудила прическу, сменила затертые брюки на нормальное платье — словом, выглядим вполне прилично. Именно этим обстоятельством можно объяснить, что гости, с которыми мы расстались на причале всего несколько часов назад, не узнают нас среди собравшихся.

Певец умолкает, делает долгую паузу и вопросительным взглядом обводит присутствующих, будто кого-то ищет. Оказывается, сейчас он будет петь песню, которую посвящает… Марии, это и есть заготовленый нам сюрприз.

Имя «Мария» усваивается всеми без перевода, взгляды обращаются к польщенной Плаховой. Мальгаш наконец-то узнает ее среди публики и радостно кивает, сияя лицом и глазами.

И в кают-компании «Курчатова» звучит протяжная, с повторами песня о том, как Мария и Борис были на прекрасном берегу Нуси-Бе. Предположение, что услышанные песни — плод импровизации, превращается в уверенность. Итак, они были на прекрасном берегу, но потом Мария скрылась (наверное, наблюдательный мой натурщик имеет в виду ее таинственное исчезновение, когда, стараясь не привлекать внимания, отправилась она окунуться в воды Индийского океана). И Борис стал искать Марию (или наоборот), а потом благополучно нашел ее (или она его)… Теперь Мария вернулась на свой белый корабль (а куда же ей еще деться!..).

Этот трогательный несложный сюжет встречает горячее одобрение публики, щедро награждающей исполнителя рукоплесканиями. Очевидно считая меня обойденным музой, певец пытается восстановить справедливость и втолковать аудитории, как хорошо Борис сделал его портрет. Крепкая коричневая рука очерчивает круги вокруг оживленного лица, завершая их жестом — поднятым большим пальцем как оценкой творческих возможностей художника.

Неутомимый юноша поет более часа, переходя от меланхоличных песенок к задорным ритмам с гортанными выкриками. Очень выразительна песенка «О маленьком хулигане», которого все награждали тумаками и подзатыльниками, а «он просто был веселый мальчишка и очень любил людей».

Когда энергия и запал певца идут на убыль, организуется общий хор. Гости поют протяжную малагасийскую песню, курчатовцы невпопад и не очень дружно тянут припев. Лалау и Ханта танцуют, выйдя на небольшое свободное пространство между столиками, к ним присоединяется нарядная мадам Раулисон в модном вечернем туалете, в котором ей неизвестно как удалось добраться на катере.

Но вот беда: на ногах у женщин европейские босоножки, именуемые «платформами». Толстая, неудобная подошва сковывает движения маленьких ног, отнимая у танца природное изящество, лишь руки пластично вспархивают над головами.

Долго длятся танцы между привинченными к палубе столами и диванами.

Затихло стрекотание катерка, увозящего гостей. Аромат ветки иланг-иланг по-прежнему властвует в каюте. Держу в руках еще один прощальный подарок — плод дынного дерева — папайи. Ее считают целебной, а сок завязи — обладающим сильным бактерицидным действием. Сижу перекатываю на ладони семечко папайи, похожее на икринку в чехле.

В открытый иллюминатор вливается свежее солоноватое дыхание океана. Сыплется в воду лунный блеск, по-малагасийски «луна» — «вахини» — «добрый гость».

И тут спохватываемся: мы так и не знаем имени моего натурщика, мальгаша-певца. Особенно сокрушается Плахова: как-никак он посвятил ей песню. Но поздно. Уже пошла вверх якорная цепь.