К островам Индийского океана

«Таити Индийского океана». Нежные и страшные. Полфунта ракушек

Ясным и тихим утром просыпаемся возле острова Нуси-Бе, расположенного в северо-восточной части Мозамбикского пролива.

Нуси-Бе называют «Таити Индийского океана».

Нуси-Бе называют «Островом благоуханий».

«Перламутровый остров» — это имя присваиваем ему мы.

«Курчатов» стоит на рейде в центре голубеющего блюдечка, где вместо краев поднимаются невысокие горы. Кудряво-воздушные, еле нарисованные нежной кистью. Пастельный пейзаж, над землей пухлые, отбеленные светом облака.

В слабой, еле приметной синеве лежат дали. Рощицы убегают вверх по травянистым склонам, открывая просторные лужайки. Солнце уже высоко, припекает ярусы низких крыш Эльвиля.

Скользят беззвучно розовые паруса, темными зернышками рассыпались пироги — от маленьких, одноместных до длинных, почти восьмиметровых, с людьми и грузом. Пассажиры в основном женщины — мальгашки в ярких одеждах под большими зонтами, черный зонт — неотъемлемая принадлежность каждой!

Каких только нет островов подле Мадагаскара: Острова мадам, Острова корсаров, Нуси-Кумба (Остров обезьян), Нуси-Фале (Запрещенный), Нуси-Ирандза (Остров черепах). Двести девяносто три квадратных километра суши, речушки и спящие вулканы с образовавшимися в кратерах, полными рыбы озерами, долины, густые леса, коралловые пляжи, местами сильно заболоченные, покрытые манграми берега.

Причал города Эльвиля — всего-навсего наклонно уходящая в океан бетонная плита. Карабкаемся по ней, скользя по влажным водорослям и колониям ракушек. На небольшой круглой площади с чахлым газоном грациозные пальмы изогнулись над одноэтажным зданием полицейского управления и таможни. В светлых кремовых рубахах, заправленных в модные узкие брюки, молодцевато подпоясанные широкими ремнями, взирают служители закона на подошедший под красным флагом бот. Под выступающим козырьком здания, в тени (с утра термометр показывал плюс тридцать), пестрая группка женщин и ребятишек ожидает тупоносый, похожий на трамвай паром, что курсирует между Нуси-Бе и многочисленными островками.

Худенький длинноногий мальчишка демонстрирует искусство хождения по пальме. Упираясь босыми розовыми подошвами в узловатый ствол, цепко обхватив его руками, почти стоя, взбирается под крону. Гулко шлепаются с высоты плоды и, не расколовшись, катятся по земле круглыми мячами.

С площади как на ладони видны бухта и белый корпус «Курчатова». Отвалив от борта, одна за другой уходят шлюпки. Члены экспедиции, получив увольнение, отправляются к далекому мысу, на острова с коралловыми пляжами.

А мы — в город Эльвиль. Пропеченная солнцем дорога взбирается на холм. Как и в Анцеранане, сиреневые джакаранды покрывают землю лиловой пеной, над желтыми кактусами снуют жуки, мелькают бабочки. Странные деревья с кроваво-красной листвой издают дурманящий запах, капельками крови рдеют узкие листочки.

Вершину холма венчает полуразрушенная колоннада, за ней две пушки — короткие чугунные стволы покоятся на высоких лафетах; когда-то, нацеленные жерлами в океан, изрыгали они ядра, стреляя по вражеским кораблям. Старые орудия — то немногое, что осталось от короткой, но богатой событиями истории острова. Известно, что Людовик XIV приказал выбить на стволах своих пушек по-латыни: «Последний довод королей», хотя довод оказался неубедительным, завершившись штурмом Бастилии и гильотиной.

Неподалеку школа. Побросав на землю ранцы, сорванцы оседлали некогда грозные стволы. Сверкают зубами веселые круглоголовые мальчишки, грызут, сидя верхом на пушках, орехи, швыряют друг в друга скорлупой.

Запущенный бульвар ведет к школе. Выпирают из земли высокие корни, над головой смыкается, не пропуская солнца, зеленый свод. Вскоре тишину нарушает пронзительный звонок, из дверей выбегают дети, малорослые, миниатюрные, но пропорционального телосложения, с изящными руками и ступнями.

Рисующий человек всегда притягивает детишек как магнит. Вскоре стоим в окружении смуглых лукавых рожиц. Старшие дети подталкивают младших, покачивая, как гномики, плетеными шляпами, подныривают под руку, стремясь заглянуть в альбом.

Изобразив на листках собак, котов и крокодилов, раздаем рисунки. Вырывая их друг у друга из рук, с криками малыши разбегаются по парку; те, что постарше, остаются возле нас, затевая игры, — перекатывают в розовых ладошках круглые шарики-семена, похожие на мячики пинг-понга.

Такими же шариками играли дети в деревне Бонгу, на Берегу Маклая, в Папуа-Новой Гвинее.

Поведение живых, подвижных, как ртуть, мальчишек и девчонок острова Нуси-Бе составляют разительный контраст с недетской, печальной сдержанностью бонгуанских сверстников. Вот и сейчас курчавый, крепенький малыш протиснулся вперед и, доверчиво улыбаясь беззубым ртом, показывает на себя пальцем, требуя сладостей.

Плахова угощает детей корабельными леденцами и тем самым лишает меня натурщиков. С визгом награждая друг друга тумаками и выхватывая леденцы, ребята срываются с места, исчезают за толстыми стволами.

Прохожих мало. Не зря сами малагасийцы нарекли апрель «месяцем раскаленных сковородок»: триста десять солнечных дней в году подарила этим островам природа. Посещать Нуси-Бе туристы предпочитают с июля по октябрь, когда стоит ровная, сухая погода. В остальное время берег осаждают полчища комаров и москитов. Район подвержен эпидемиям тропической малярии, есть случаи желтой лихорадки.

К сожалению, мы прибываем на Нуси-Бе именно в апреле. Карантинная служба Калининграда перед уходом «Курчатова» в рейс сделала предупреждение о проявлениях на островах тропической малярии. На «Таити Индийского океана» климат нездоровый, широкой полосой окаймляют берега осыхающие коралловые рифы, дает о себе знать большая заболоченность.

Продвигаемся бросками — из тени в тень. Изредка прошелестит по раскаленному асфальту велосипедист, проскрипит влекомая сонным зебу двухколесная повозка.

Под навесами лавчонок, опустив на лица широкие поля шляп, подремывают в тени рослые, мускулистые мужчины. «Кто не в шляпе, тот не малагасиец!» — гласит здешняя поговорка. Без традиционного головного убора люди чувствуют себя раздетыми. Испокон веку шляпа защищает жителей Мадагаскара от палящего солнца.

— Взгляни-ка!

Волейбольной сеткой растянулась между домами гигантская паутина. В центре ее неподвижный, размером с ладонь черный паук. Раскинуты в стороны проволочки-ножки, такой паук имеет право называться паучищем. И птице, попавшей в эти тенета, не поздоровится!

Пауков здесь чтут и не обижают, приветствуют их поселение «на жительство» вблизи жилья. Ведь они истребляют многочисленных комаров — разносчиков эпидемий. Мудрые малагасийские предки издавна считали этих пауков своими союзниками в борьбе с комариным племенем.

Известен случай, когда в одном из районов Мадагаскара были выловлены почти все пауки определенного вида. Они плели паутину, из которой рождалась удивительная, эластичная ткань. Речь идет об окрестностях города Антананариву, где были пойманы тридцать тысяч пауков-неофилов, за что горожане расплатились тяжелой эпидемией, распространяемой комарами.

Нацеливаю фотоаппарат, чтобы увековечить чудо-паука, жаль только — в кадре не передашь масштаб. Вскоре вижу еще одного паука, круглый, упитанный, размером с теннисный мяч, от черепичной крыши к дереву тянет он нить, плотную, как капроновый шнур. Закрепил, поднялся повыше и отправился в обратный путь, аккуратно приладив вторую нить параллельно первой. Но вести наблюдение за созданием хитроумной сети, как и отснять любопытные кадры, мне не суждено.

— Подумаешь, паука увидел! — протестует Плахова — Поберег бы последнюю кассету, пауков нащелкаешь и завтра.

Возле острова Нуси-Бе корабль пробудет не менее трех дней. Поэтому уступаю, и, как всегда, напрасно. Не следует пренебрегать народной мудростью: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Или, точнее, «Выслушай женщину и сделай все наоборот».

Ни завтра, ни послезавтра мы уже не попадаем в городок Эльвиль, ибо работаем совсем в другом месте, на биологической станции, где живут Роже и Ги. Так в результате моего непротивления мадагаскарские великаны пауки остались не запечатленными на слайдах.

Вволю побродив по теневой стороне улиц и тем не менее изнемогая от жары, заглядываем в невзрачную лавчонку с кружевной раковиной тридакны на пропыленной витрине.

После ослепительного света глаза медленно привыкают к полумраку помещения, привыкнув же… Нет, ни в чреве пестрых торговых рядов старого Сингапура, ни на островах Фиджи, ни в сувенирных магазинах королевства Тонга не видели мы подобной россыпи сокровищ, и нет соперников у этой удивительной лавчонки городка Эльвиль, на Нуси-Бе.

Необъяснима тайна, влекущая человека к раковинам. Та самая, что заставляет нас подносить их к уху, с волнением вслушиваясь в таинственный рокот. Не случайно поэты сравнивают их с окаменевшей морской пеной, и не случайно чешский писатель Карел Чапек, житель страны, никогда не граничившей с морем, посвятил им такие слова: «Игривый дух божий, довольный собственным всемогуществом, сотворил их для своего развлечения. Розовые и пухлые, как девичьи губы, пурпурные, янтарные, перламутровые, черные, белые, пестрые, тяжелые, как поковки, или изящно филигранные, как пудреница королевы, гладко обточенные, покрытые бороздками, колючие, округлые, похожие на почки, глаза, на губы, стрелы шлема и ни на что не похожие, они просвечивают, переливаются красками, как опалы, нежные, страшные, не поддающиеся описанию. И все это создал нагой мягкотелый слизняк, трепещущий в творческом безумии…»

В глубине лавки прислонилась плечом к дверке, скрестила руки темноволосая маленькая женщина в строгом платье, невозмутимая владелица сокровищ.

На прилавках посвечивают нежной желтизной распахнутые створки тридакн, обрамленные кружевом каменных оборок. Раковина эта, самая большая в мире, достигает двухсот пятидесяти килограммов и более при возрасте, превышающем сотню лет. В древних описаниях фигурируют четырехметровые в диаметре тридакны. В Париже в соборе святого Сульпицея, створки огромной тридакны служат купелью.

Именно им молва приписывает зловещее свойство пленять и губить неосторожных пловцов и ныряльщиков, нередко называют тридакн «раковинами-убийцами», якобы способными… перерезать даже якорный канат. Существуют фантастические истории о пловцах, рискнувших схватить открытую раковину, — они лишаются руки или находят мучительную смерть в морских глубинах, будучи пойманными за ногу.

Однако не существует ни одного документального свидетельства подобных преступлений тридакны, страшные истории — не что иное, как вымыслы.

Итак, оклеветаны тридакны зря, они не губят пловцов и не лежат тяжелым капканом, ожидая жертву, подобные рассказы — плод фантазии сочинителей. В спокойном состоянии моллюск высовывает наружу волнистые складки мантии, и, если, всколыхнув воду, проплывает хотя бы рыбешка, разноцветная мантия тотчас прячется между створок, ибо питается тридакна не рыбаками и не рыбами, а фитопланктоном, который течение заносит в ее сифон.

Но вернемся в лавчонку Нуси-Бе. На полу, не уместившись на прилавке, в большой плетеной корзине, поблескивают, словно облитые глазурью, крапчатые каури, сверкают зеленоватым перламутром галиотисы, попросту «морское ухо».

Закручены спиралью бусиконы, свирепо топорщатся оранжевыми выростами муррексы, розовеют массивные «королевские шлемы», или «слоновьи уши»… матово светится кассис тубероза — из раковины, носящей это звучное имя, вырезают драгоценные камеи. В центре прилавка, на почетном месте, удивительная ракушка, именуемая «крылья ангела», — симметрично развернутые ее створки напоминают пару белоснежных крыльев.

Рядом — похожие на изящные изделия из фарфора (мечта коллекционеров!) роковые «конусы-убийцы», виновники многих несчастий. Таких конусов-полосаток в тропических морях обитает до сотни различных видов. Самый крупный из них, стоимостью две тысячи долларов, хранится в одном из филадельфийских музеев. Улитки-хищники умерщвляют добычу своеобразным язычком, усеянным ядовитыми шипами. Есть данные, что из тридцати восьми человек, уколотых в разных уголках земного шара, одиннадцать жертв лишились жизни.

Перечислять лежащие на витрине дары — значит задержаться надолго. От созерцания россыпи красот нас отрывает скрип двери. Луч света падает на прилавок: двое европейцев, судя по всему «прибывших не в сезон» туристов, наклонив под низкой притолокой головы, переступают порог. Как видно, здесь они не новички, ибо молча, без объяснений протягивают хозяйке кожаный, раскрытый, как жадная пасть, кошель. Из-под прилавка извлечены весы, уравновешенные гирьками, и… о, ужас, пригоршнями сыплются малютки-каури на чашу весов.

Какое кощунство продавать красоту на вес!

Плахова уже извлекла из недр витрины раковину бемампи, перламутровую, с нежным синеватым отливом, и тянется к удлиненному острому витку, обрызганному багровыми полосками и крапинками. Ракушка эта пока остается для нас безымянной. Спешу уплатить указанную в этикетке цену и вывести мою жену из магазина, пока не поздно.

— Интересно, — обретя дар речи, произносит она, когда из темного помещения вновь попадаем на свет божий, — интересно, если малагасийцев считают плохими ныряльщиками или вовсе не умеющими нырять, кто же достает им со дна ракушки?

От меня ей не дождаться ответа, стрелки часов неумолимо отсчитывают минуты, превращая их в часы. Время наше истекло. Ускоряя шаги, почти бежим назад, к причалу, следуя за переместившейся от домов тенью. Панорама бухты открывается неожиданно. Крутой обрыв огражден каменной балюстрадой с искрошившимися балясинами. Пробиваются к свету широкие зонтики лопухов, карабкаются вьюнки, кружевной белой вышивкой принаряжая зелень. В обрамлении цветущей рамки зеркальная гладь залива без волн, без ряби светится отраженным сиянием облаков. На рейде лишь два больших судна — «Курчатов» и низкий желтый сухогруз под иностранным флагом.

За спиной — приземистое здание. На флагштоке полощется национальный флаг. Слышен нестройный хор детских голосов, после паузы повторяющий слова учителя: еще одна школа, на этот раз в переоборудованном помещении бывшей военной казармы. В ребячий говорок вплетены гудение шмелей, пощелкивание птиц. Терпкий медвяный дух стоит над землей, так и хочется ущипнуть себя — не снится ли этот просвеченный голубизной мир…

В соответствии с назначенным временем от «Курчатова» отделяется белый бот и, растягивая ниточку-след, бежит к причалу.

Заставлять себя ждать не принято. Бежим навстречу, хотя Плахова под любым предлогом пытается отстать и заглянуть в сумку, где аккуратно завернутые в носовой платок лежат бемампи и безымянная, в алую крапинку красавица, будто лишенная моллюска ракушка когда-либо убегала от законного владельца!