К островам Индийского океана

«... "Аргус", "Аргус" ...где вы?»

…Однажды, когда в Краснодарском крае вовсю буйствовала весна, почтальон вручил нам в Москве удивительную телеграмму: «Срочно выезжайте под воду погружением, "Аргуса"». Расшифровать ее было несложно: в Южном отделении Института океанологии, неподалеку от Геленджика, готовили к погружению подводный обитаемый аппарат «Аргус».

Сравнительно недавно в арсенале исследователей океана появилось новое средство, с помощью которого геологи могут собственными глазами увидеть рельеф дна, — подводные обитаемые аппараты. Они могут опускаться на глубину до двух километров с тремя членами экипажа на борту и системой жизнеобеспечения на трое суток, с обычным рабочим погружением, не превышающим восьми часов.

«Аргус» — аппарат отечественный. В 1976 году по заказу Академии наук СССР в Канаде были построены два подводных обитаемых аппарата «Пайсис» («Пайсис» — созвездие и знак Зодиака Рыбы). Батискафы снабжены механической рукой-манипулятором, теле- и фотокамерами, локаторами кругового обзора и подводным акустическим телефоном для связи с поверхностью.

Из нашей мастерской, что находится в Краснодарском крае, в очаровательном месте, именуемом Горячий Ключ, недалек путь до Южного отделения, и мы стали очевидцами прибытия «Пайсиса». Мощный кран осторожно перенес десятитонную махину с платформы на прогретую солнцем землю. Расплюснутое белое тело, покачиваясь, медленно вращалось на тросах. Сияя алой горловиной, приближалось к земле, будто садилась диковинная птица, пробуя грунт ногами-опорами. Три глаза-иллюминатора оглядывали окрестность.

В длинном алюминиевом ангаре ожидал встречи с коллегой желтый «Аргус».

Вскоре, малость пообжившись, «Пайсис» отправился исследовать дно Байкала, где в 1977 году приступила к работе Байкальская геофизическая экспедиция, «Аргус» же готовили к очередному погружению в воды Черного моря.

Весной в Южном отделении остро и пряно пахнет сосновая рощица, высаженная руками сотрудников. Выталкивают лиловые стрелки ирисы, стекают с кустов сиреневые грозди. Получив телеграмму, мы, погрузив в машину холсты и краски, немедленно отправились в путь втроем, сидя за рулем по очереди с Натальей: в семье нашей глава осуществляет лишь общее руководство, изредка совмещая его с заправкой бака бензином.

И вот уже позади Пшадский и Михайловский перевалы, «Жигуль» сигналит перед железными воротами. На въезде поблескивает таинственная надпись: ИОАН (Институт океанологии Академии наук). Трем художникам работать вместе и легче и трудней. Порой разные точки зрения рождают сложности, однако, наспорившись вдоволь, приходим к бесспорному: точка пересечения взглядов есть истина.

Прихватив альбом, Наталья отправляется в ангар, предоставив нам решать бытовые проблемы, которых, впрочем, немного: «дом» на четырех колесах со сдвоенным багажником прибывает вместе с нами. Успеваем приехать вовремя: завтра, на рассвете, «Аргус» отбуксируют к месту погружения.

Батискаф похож на фантастическое белое яйцо. Еще не так давно он был желтым, как вылупившийся цыпленок. Изменить цвет его заставил случай, едва не ставший трагическим. В ангаре, оплетенном щупальцами кабелей и тросов, рисуем «Аргус» в последние часы перед погружением.

Вечерний свет окрашивает муаровыми переливами алюминиевые бока ангара. Колеса несущей платформы вцепились в рельсы — по крупному галечнику убегают к морю. Экипаж батискафа работает слаженно, без слов понимая друг друга. Металлическая лесенка кажется ненужной, так уверенно перемещаются они по корпусу, находя лишь им ведомые точки опоры.

От поведения машины зависит жизнь человека. Наверное, поэтому люди наделяют технику свойскими, земными именами: батискафы — «Скатом» и «Мантой», надувной рыжий плотик — «Пеликаном», барометрический испытательный комплекс — «Кроликом».

Все ниже скатывается солнце, удлиняя тени. В углах ангара сгущаются сумерки. Рабочее время истекло, и, вытащив легкие теннисные ракетки, пилоты и наблюдатель отправляются на корт, за лужайкой. А мы остаемся наедине с «Аргусом».

В сумраке поблескивают иллюминаторы глазастой рубки. Тишину прерывают лишь частые шлепки мячей да вскрики птиц: в эти часы ангар принадлежит ласточкам, среди хитросплетений опор и балок стального каркаса видны хрупкие птичьи гнезда. С недовольными криками кружат птицы, роняя на палитру нечто явно биологического происхождения, — выживают чужаков.

— Ишь ты! Близко взял, и в тоне красиво.

— Вписалось! А ракурс перебрал…

— Техника и птицы! В этом что-то есть!

Для непосвященных трудно уловить суть. Акванавты продолжают сражение на корте, будто не им опускаться через несколько часов в глубины, не ведающие смен времен года и солнца. Никогда никакого света, кроме слабого мерцания бортовых огней и прожекторов батискафа…

А погода портится. Набрякли водянистые тучи, спешат закрыть небо. Ветер просвистывает долину, треплет лохматую сирень, наизнанку выворачивая листву. Простые и махровые, белые и голубые, розовые, фиолетовые, сиреневые гроздья источают аромат, заглушая запахи моря. И вот уже дождь полосует землю. С торопливым стуком захлопываются ставни, скрежещут железные ворота — сотрудники, получившие благоустроенные квартиры в Геленджике, спешат добраться домой.

Располагаюсь с Натальей в пустующем коттедже, где в небольшой квадратной комнатке определен наш приют. Алексеев предпочитает раскинутые сиденья духоте помещения и отправляется спать в машину, несмотря на адскую канонаду капель по жигулевой крыше. Ночью слепящие молнии бьют совсем рядом, глушат раскаты грома, свистит, позвякивая стеклами в оконных створках, ветер.

Но это пустяк в сравнении с грохотом в коридора, где сохнут свежезаписанные холсты. Что-то падает, лязгает, трещит и бьется, кто-то, тяжело ударяясь о стенки, мечется в передней. Наконец дверь распахивается, и нечто мокрое, сверкнувшее рыжим в очередном блеске молнии, врывается в комнату и забивается под мою койку. Испорчены упавшие холсты, испачкан масляной краской пол, на ватмане отпечатки собачьих лап, но я прощаю псу устроенный погром и даже пытаюсь его утешить — ведь он искал защиты именно у меня и нырнул именно под мою койку.

Утром гроза уходит, потянув за горизонт шлейф сизых облаков. В сосновой рощице поблескивают влажные иголки. Но любоваться некогда, проспав, бежим к причалу. «Прибой», маленький кораблик Южного отделения, готовится буксировать батискаф.

«Аргус», влекомый лебедкой, как чудо морское, выползает из своей алюминиевой норы. С пристани спешим перебраться на палубу «Прибоя», но не тут-то было: норовя схватить за ноги, несет у трапа вахту микрособака с отвислым щенячьим пузиком.

— Это наш Джим! — сообщает, выглянув с камбуза, кок Евгений.

— Какой он Джим! — протестует Наталья. — Это не Джим, а Тюлька.

«Аргус» уже дополз до кромки берега. Широкие колеса платформы окунулись в прозрачную полоску пены. Через несколько секунд над батискафом смыкается по-утреннему светлая вода, еще угадываются очертания, но вот сияние корпуса не может дробить толщу вод, слабеет и меркнет, будто задули светлое пятно фонаря.

«Прибой», пятясь кормой, отходит от причала. Все шире панорама берега. Белесые скальные сбросы, похожие на слоеный пирог, правильными треугольниками сжимают долину, волнистая линия холмов еще подернута туманом. Ветерок колеблет над берегом золотистое облачко пыльцы: цветет сосновая роща. В первых, слабых лучах вспыхивают красные черепичные крыши коттеджей-лабораторий.

По мере удаления от земли вода приобретает плотность разлитой ртути, кажется густой и вязкой, как сироп.

— «Аргус», «Аргус», вы меня слышите? Прием… — вопрошает наблюдатель.

Теперь только человеческий голос остается непрочной связью батискафа с поверхностью. В голубом комбинезоне с узкими лямочками на плечах наблюдатель кажется совсем мальчишкой. Не такими представлялись акванавты, чредой выходящие из вод морских.

В день приезда мы обратились к Владимиру Юрьевичу Маслову, заместителю директора Института океанологии по Южному отделению, с просьбой познакомить нас с экипажем.

— Это пожалуйста, сейчас представлю нашу троицу. Вот и они. — Булыга, Сирота и Нищета.

— Это что, настоящие фамилии? — изумляется Наталья.

— Конечно, настоящие, — с улыбкой подтверждает Маслов.

Владимир Юрьевич — черноволосый, темноглазый, энергичный человек. В 1973 году, закончив институт, получил приглашение в аналитическую лабораторию Института для разработки темы «Аппаратура обнаружения и регистрации нефтяной пленки на поверхности океана».

— С тех пор минуло более десяти лет работы в Институте. Долго не мог решиться перейти в Южное отделение, хотя и привлекала возможность работы в непосредственной близости от моря: ведь именно здесь идеи, родившись в московских лабораториях, проходят проверку, получают путевку в жизнь. Именно здесь испытываются на судах макеты новых приборов, — увлеченно рассказывает Маслов. — У нас сложился хороший, стабильный коллектив, способный вести работу практически со всеми видами подводной техники. Сегодня наряду с традиционными направлениями — геофизики, геологии, гипербарической техники — усиленно развиваются волновая энергетика, гидроакустика. Совсем недавно был проведен уникальный эксперимент: впервые в стране получена ценная научная информация о состоянии человека во время длительного пребывания на больших глубинах.

Четыре участника эксперимента в течение полутора месяцев находились в гипербарическом комплексе. Там, в барокамере, были созданы условия погружения на большие глубины.

А «Прибой» все дальше уходит в море. Кок Евгений готовит удочки с наживкой, надеясь, что вложенный капитал даст доход. Где-то под водой движется невидимый «Аргус». Наблюдатель Сергей приготовил журнал испытаний, а пока, пользуясь свободной минутой, дочитывает книжку, делая пометки в клетчатой тетрадке. С нами он не общается, как, впрочем, ни с кем, темноволосый, худощавый, по-мальчишески угловатый. Глаза прикрыты солидными темными очками. Сережа не шутит, не улыбается, не отвлекается на досадные мелочи, каковыми считает общение с нами; похоже, мир для него делится на акванавтов и людей, чьи познания о водной стихии ограничиваются ее поверхностью, — всех тех, для кого дно лишь линия, вычерченная эхолотом.

Что движет юностью при выборе подобной профессии? Случай? Призвание? Жажда острых ощущений? Испокон веку море служило ареной приключений для смелых, акванавты же отрезаны от мира больше, чем космонавты в полете.

— Первой моей мечтой было, — говорит после приложенных мною усилий стажер-гидронавт Сергей Холмов, — учиться в кораблестроительном институте в Ленинграде. Туда я и попал, на приборостроительный факультет.

Осуществление второй мечты — работать на батискафе — тоже не задержалось. Ястребов, крупный специалист в области подводных исследований, готовил экспедицию на новом «Витязе». Из Южного отделения был взят «Аргус». Его экипаж, в том числе Сергей, тоже отправился в рейс исследовать ту самую, загадочную, гору Ампер.

— Как это ты его «разговорила»? — спрашивает Наталья, отложив альбом (ею задумана картина-триптих «Акванавты»). — А вот у меня ничего не вышло!

Сергей несколько поспешно погружается в книгу Риффо и Ксавье ли Пишона «Три тысячи метров Атлантики». Через его плечо заглядываю в отчеркнутую страницу: «Человек подобен водяному пауку, что дерзко проникает под воду, захватив с поверхности пузырек воздуха. Стоит воздушному пузырьку лопнуть, и прекрасная мечта превратится в конец». А что записано в тетрадке? «Волны, с глухим шумом разбивающиеся о берег, — это биение сердца нашего родового дома. Жидкость, такая же соленая, как вода, течет по нашим венам. Исследованию моря я посвятил более полувека, иногда для меня наступают минуты отчаяния, но, как правило, я всегда остаюсь оптимистом». Это Ив Кусто.

— Сережа, может быть, вы расскажете, что случилось с «Аргусом» в сто пятом его погружении? (Эту историю мы слышали еще в Москве.) — Может быть, вы в курсе?

— Отчего не в курсе, я сам тогда был на «Аргусе». Предстояло взять образцы грунта. Ну, погрузились мы на дно, а оно с очень сложным рельефом…

История эта едва не кончилась трагедией. Батискаф опустился, вышел на большую глубину. Слева — илистый, мягкий склон подводного ущелья порядка сорока пяти градусов. С него, потревоженная винтами аппарата, стала оползать илистая лавина. Взбаламученные донные осадки колыхались сплошной завесой, течений в этом районе нет, мутный шлейф обволакивал батискаф.

— У батискафа есть «слепая зона», — продолжает Сергей. — Два боковых прожектора — как автомобильные фары, а один, мы зовем его «подводным светильником», светит вниз. Как только пелена заволокла иллюминаторы, «Аргус» ослеп.

Рассказывает неохотно, с паузами.

— Со склона шел, сильно провисая, тяжелый, свинцовый кабель. Батискаф прямо под него попал. Левая лыжня плавно так, тихо вошла в ил — сразу стало темно, чувствуем, «Аргус» попал в капкан, держит нас кабель. Изменяли плавучесть, продували цистерны, пробовали вырваться, но скоро все мы трое поняли: сидим в ловушке. Кабель запутался не как-нибудь, а лег точно посредине между выступавшей рубкой и спасательным буем. Решили ждать. Через четыре часа тщетных усилий командир наш Евгений Павлюченко признал аппарат в аварийном состоянии и запросил помощи с поверхности.

Запаса кислорода было у них на трое суток. Случилось то, что невозможно предусмотреть и вероятность чего нельзя предвидеть: батискаф не мог двигаться ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз — никуда. Трудно представить себя в подобной ситуации.

— Чтобы кислород не расходовать, старались меньше двигаться, легли. Первые сутки никто из нас не спал, потом успокоились.

Хочется спросить, что значит «успокоились» при таком стечении обстоятельств, но молчу, и Сергей продолжает ровным, бесцветным голосом:

— Есть не хотелось. Те двое суток, что пробыли под водой, никто к еде не притронулся. На вторые сутки отказала подводная связь: что сверху говорят — слышим, а сами ничего передать не можем. Тогда стали молотком по металлической обшивке, бить: частые удары «да, да, да», два коротких — «нет, нет». Шансы на спасение знали, но старались сохранять спокойствие. А кстати, — неожиданно добавляет он, — кстати, все, о чем рассказываю, на этом самом месте произошло, тут все и было.

Увлеченные рассказом, не заметили, что «Прибой» лежит в дрейфе. Булыга, дотоле мирно беседовавший с «Аргусом», откладывает бортовой журнал, и что-то меняется в его голосе.

— «Аргус»! «Аргус»! Я — первый. Вас не слышу. Отвечайте! Сообщите обстановку.

Звучно хлюпает по бортам черноморская водица. Утренний ветерок морщит перламутровую ее поверхность, длинными рыбинами извиваются, струятся блики.

— Ну, лежим, значит, ни взад ни вперед, — продолжает Сергей, искоса бросив взгляд на Булыгу. — Лежим и думаем: хорошо хоть, пока связь была, успели на «Прибой» сообщить, что нас накрепко придавило.

— На «Прибой»?! — вырывается у Натальи.

— Да, на этот самый. Так что можете себе представить, как все было. Такой же блеклый денек, вернее, утро такое же…

Однако и сейчас что-то происходит. Подошел, встал рядом капитан «Прибоя». Оставив рыбную ловлю, сгрудились члены экипажа.

— «Аргус»! «Аргус»! Я — первый, вас не слышу. Отвечайте! — вопрошает безмолвную гладь Булыга. Где-то под нами молчит невидимый «Аргус».

— Аргус, почему молчите? Прием!

А приема нет как нет. Связь прекратилась. Признаться, меня начинает мучить совесть: стоило заговорить о трагедии, и вот… Мистика. Не хватало, чтобы вновь случилось то же самое. Взгляды вопросительно устремляются к Булыге. Тюлька-Джим деловито грызет мои сандалии острыми, как иглы, щенячьими зубками. Один Сережа делает вид, что ничего не происходит.

— Лежим, значит, — продолжает он, — думаем хорошо, что у батискафа теплоизоляция есть. Знаем: аварийный буй всплыть не может, тоже кабелем прижат. Тем временем наверху вызвали опытных водолазов — несколько раз они выходили на дно, нас же из-за пересеченного рельефа не видели: «Аргус» тогда еще желтым был, что не последнюю роль сыграло. На фоне донных отложений желтый цвет закамуфлировал батискаф. Из Севастополя на помощь срочно вышел кабелеукладчик «Цна» с опытными моряками на борту…

Алексеев подталкивает меня, кивая на горизонт. Верно говорил капитан Касаткин: «На море такое произойти может, что и поверить трудно» — из-за горизонта показывается туманное пятно, постепенно принимающее очертания корабля. Экипаж «Прибоя» узнает знакомый силуэт «Цны». Той самой.

Лично мне кажется — это уж слишком. Мы вовсе не хотим, чтобы, иллюстрируя Сережин рассказ, все повторялось вновь и «Аргус» исчезал в пучине. И пусть себе кабелеукладчик «Цна» с опытными моряками идет мимо.

— Уже сорок четыре часа мы были на дне. Потом я взглянул в иллюминатор… То ли лавина, то ли маневрировавшие над нами корабли изменили положение кабеля, но зловещей его тени над головой мы не обнаружили. Сверху дали «добро» на всплытие. Продули цистерны, но батискаф увяз, даже не шелохнулся. Оставалось последнее: аварийный сброс груза. Когда семь свинцовых кругляшей выбросили один за другим, аппарат дрогнул. В пять часов утра всплыли, увидели над собой небо. Была большая волна, пасмурный, штормовой денек.

На корабле «Академик Орбели» — это наше, из Южного отделения, судно — организовали штаб по спасению, устроили встречу — подходим, а на причале стоят сотрудники, ждут, каждому из нас вручили по букету роз…

И тут, как бы вежливо дождавшись конца повествования, оживает, подает голос «Аргус». «Прибой» разворачивается, начинает кружить над предполагаемым местом всплытия батискафа.

Все шире расходятся изумрудно-зеленые кольца над белым яйцом. Пронизав толщину вод, белым видением всплывает «Аргус», опоясанный ореолом пены. Уже откинута крышка аппарата, выбравшись наружу, оседлали ее два босоногих странника. Любопытная чайка метнулась к небывалой рыбине, шалыми кругами ушла в небо.

Сережа лихо спрыгивает в надувную лодку, и ярко-оранжевый «Пеликан» принимает его, напружинившись резиновым телом. «Прибой» ложится на обратный курс. Присмиревший, облитый хрустальной голубизной, движется за кормой на буксире батискаф, рыская и виляя во все стороны.

На берегу акванавты вручают нам подарок — большой ропан с закаменевшим по краям створок малиновым кружевом, морской «цветок» поднят со дна послушной механической рукой «Аргуса».

— Когда мы всплыли после двух суток на дне, — застенчиво улыбаясь, говорит Сергей, — я тогда подумал: больше — никогда…

Кажется, он благодарен за то, что не был задан традиционно глупый вопрос: «О чем вы думали там, лежа в брезентовых чехлах и зная: даже спасательный буй не укажет местонахождение батискафа?»

А зачем спрашивать? Вот они, весь экипаж, снова на работе. И Сергей Холмов в клетчатой ковбойке, обтянувшей худенькие плечи, больше не кажется мальчишкой.

Вечером отправляемся в общежитие Южного отделения в гости к акванавтам. Шторой закрывает окно цветущая сирень. Члены экипажа по очереди чистят картошку, достают из холодильника ужин. Есть люди, в большом и малом остающиеся самими собой: в комнате ничего лишнего — гантели, раскрытая, с недоигранной партией шахматная доска, гипсовая улыбка Нефертити, на самодельных стеллажах стопки книг.

Без громких слов, «без звона» работает в Южном отделении Института океанологии рядом с ветеранами молодежь. Штудируют учебники водолазного дела, читают книги, испещряя абзацы вопросительными и восклицательными знаками, и библиотекарь, наверное, ссорится с ними из-за пометок на полях.

Не каждому дано ходить на дно в батискафе, даже если он не желтый, а белый. Так буднично, но не просто делается наука.

Над рабочим столом приколота кнопками большая любительская фотография «Витязя». В том самом рейсе, где возле подводной вершины горы Ампер мечтал Сергей найти Атлантиду. Что ж, как любит говорить моя дочь, еще не вечер!

Пока молодой акванавт провел под водой всего сто пятьдесят часов. Время есть.

Сергей найдет Атлантиду как-нибудь в другой раз.