К островам Индийского океана

Острова Космоледо. Ложь во спасение. На осыхающих рифах. Так и утонуть можно. Что случилось с Димой

Уже шестьдесят миль отделяют нас от Альдабры. Подходим к Визарду, одному из островов группы Космоледо, — четыре больших и более десятка мелких составляют ансамбль. Коралловые полипы создают столь плотные поселения, что, выполняя роль волнолома, живым барьером защищают побережье. Однако острова этой группы постепенно подвергаются разрушительному воздействию океана. Они имеют кольцеобразную форму с закрытой лагуной в центре и постепенно скрываются в пучине, только несколько маленьких островков отважно борются с морем. Визард — на востоке, Мэней — на западе и Саут — расположенный примерно посредине. На месте исчезающего кораллового кольца тут и там поднимаются лишенные растительности скалы — Мостик, Пагода, Полит и Гоэлетт.

Некогда острова эти были обитаемы. Колонисты и поселенцы-креолы добывали здесь гуано, копру. В цистернах хранилась дождевая вода. Доходы, приносимые колонией, значительно уступали расходам на ее содержание, и временные поселенцы возвратились на Сейшельские острова, оставив на произвол судьбы приютившие их атоллы. Предполагалось сдать Космоледо в аренду любому частному лицу при условии выплаты бывшему губернатору Сейшел суммы двадцать фунтов стерлингов ежегодно, но частные лица остались равнодушны к предложению.

Так острова группы Космоледо постепенно превратились в необитаемые. Лишь раз в полгода приходит сюда небольшое сторожевое суденышко, и на берегу появляются представители администрации, дабы произвести инспекционный досмотр.

Зато на покинутые острова часто совершают набеги авантюристы вольготных вод. Европейцы, арабы, индийцы безжалостно грузят в трюмы морских черепах, копру, гуано, ценные раковины — все, что в состоянии увезти.

Визард изобилует опасными мелями: «В довольно большом радиусе дно изучено слабо, несмотря на подробные промеры, полностью полагаться на карту не рекомендуется» — так комментирует плавание в этих районах лоция. Капитан Касаткин не собирается рисковать, и «Курчатов» становится на якорь далеко от островов. Но даже издалека остров Визард не походит на классические атоллы Южных морей, не видно пальмовых рощ, лишь низко стелются густые заросли кустарников да рябит мелкая толчея волн за барьерным рифом, суша всего на несколько метров поднимается над водой.

Сейчас отлив. Буро-коричневые, бугристые коралловые наслоения источены, изъедены, клубится, свиваясь воронками, вода.

В силу особых обстоятельств не следовало бы посвящать читателя в историю нашей высадки на Визард, лучше бы умолчать о ней, да ведь, как говорится, из песни слово выкинуть — так песня вся нарушится…

Управляющий островами на этот раз предупрежден о приходе советского корабля. Участникам экспедиции «предоставляется режим полного благоприятствования для высадки и работ в лагуне и на внешнем барьерном рифе острова», — гласит полученный от властей ответ. В бот, вместительный, как трамвай, садятся участники высадки. Геологи, биологи, ихтиологи — всех не перечесть. И мы.

Молодой биолог Астахов грузит свои полиэтиленовые бачки, Белькович — акустическую аппаратуру.

— Для наблюдения за поведением дельфинов у берега, тактикой и стратегией их подводной охоты, — говорит Всеволод Михайлович.

Члены экипажа уже на месте — широкоплечие молодцы с ножами в кожаных чехлах у бедер — с такой экипировкой можно выходить на разбой на темных тропах.

Небольшая заминка происходит со спасательными жилетами: у большинства они продолжают пребывать под крышками диванов, в каютах. Но Касаткин суровым голосом запрещает отход, пока все до единого не облачатся в жилеты, и вот уже одно за другим летят вниз с палуб ярко-оранжевые «спассредетва».

Низко осевший бот берет курс на Визард. С корабля невинно белая полоска прибоя у рифов казалась «так себе», видывали и похуже. Но по мере приближения валы угрожающе растут. Посвечивая желтизной у вершины, идут водяные горы, взмахивают прозрачными зелеными крыльями, бьют в корму бота, вскидывая его на гребень. Ломая ногти, впиваемся в скользкие доски скамеек, кругом же творится непонятное: только что плыло впереди отраженное океаном переливчатое облако и вдруг вспучилось, разломилось, разлетелось мириадами радужных брызг — это вал, как ужаленный, уткнулся в преграду, взорвался кипящей пеной. Соблюдая короткие интервалы, обрушиваются на рифы грохочущие массы воды. «Не следует путать океан с лыжной прогулкой», — приходят на память слова Дончо Папазова, чья пластмассовая «Джу» благополучно пересекла не один океан.

Как далека полоска песка, как близко рифы, где вскидывается на дыбки белая грива и шипящая пена скрывает дно. Страх сменяется отупением. Интересно, каким образом мы попадем на берег? В грохоте и брызгах перестаешь видеть и слышать. Спустя какое-то время вновь начинаешь различать в шуме прибоя прерывистое фырканье мотора, доносится голос моториста.

— Прыгать пора, а то перевернет!

Но прибой глушит слова. Двое матросов уже в воде, живым балластом повисли по обеим сторонам скачущего бота. И люди прыгают. Кто куда. Астахов ухитряется покинуть шлюп вместе со своими бачками, и они белыми поплавками исполняют бешеный танец в пене. С достойной циркового аттракциона сноровкой с рук на руки передают багаж. С завидной пунктуальностью вспыхивает зеленым сиянием очередной гребень и, шлепнувшись, мчится догонять счастливцев, уже бредущих по рифам.

Наступает наш черед. Но тут, превышая все предыдущие, агрессивный вал вскидывается прозрачным горбом, пронося бот над головами спрыгнувших со шлюпа.

Нет, нет и нет! С жилетом или без него, мы не ринемся в это беснующееся месиво. И хотя соленые брызги слепят глаза, успеваю увидеть — быстрым, воровским движением Алексеев стаскивает с руки часы, будто собирается вручить их мне на хранение. Но еще немного, и часы вообще останутся без владельца.

— А вы что же? — балансируя, оглядывается моторист.

— А нам фотоаппарат жалко! — стараюсь перекричать рев воды. — Мы его в полиэтилен не завернули…

А что еще сказать? Тем более необходимость в объяснениях отпала: задним ходом бот отходит на глубину. Крепко держу Алексеева за руку, вместе с часами. Видно, как на далеком берегу выбираются на остров Визард, держа поклажу над головами, наши товарищи. А мы, мокрые хоть выжми, бесславно возвращаемся на судно. Оставляя влажные следы на линолеуме, плетемся в каюту. Выливаю в раковину воду из кед, выжимаю блузу и брюки.

Алексеев стоит, вперив удивленный взгляд в перевернутую вверх дном кожаную сумку, из которой натекла изрядная лужа.

— А где же фотоаппарат?

Пожимаю плечами, будто сама удивлена его отсутствием.

— Ведь ты сказала, водой его залить боишься!

Бог мой, нельзя же быть таким непонятливым. И мне приходится ответить:

— По-твоему, я должна была сказать, что боюсь?

И все-таки мы попадаем на остров Визард. На этот раз приготовились к худшему, действительно завернув в полиэтилен все, что надлежит снасти от соленой купели. Будь что будет. Не происходит абсолютно ничего. Там, где вчера озверевшие валы дробились о рифы, низкая зыбь спокойно катит к берегу. Причина проста: идем на высадку в иное время суток — не в полуденный прилив, а в восемь часов утра. Впрочем, Плахова утверждает, что этим мы обязаны первоапрельской шутке океана, ибо сегодня именно этот день.

Легко чиркнув днищем, бот минует опасную черту, кроткой волной аккуратно перенесенный над рифами. Совсем близко дно — лабиринты коралловых зарослей, над светлым песком колеблются ленты водорослей. Вежливо доставив бот к Визарду, волна выталкивает его на берег, рассыпаясь жемчужинками пены. С хрустом врезается он килем в песок, заваливается набок, облипая мокрыми песчинками. Солнечный свет рассыпается над коралловым песком, и миллиарды искр вспыхивают над полоской пляжа.

Теперь можно осмотреться. Расплющенные прессом солнечных лучей, пробудем здесь несколько часов. О тени не может быть и речи: островок безлесный, лишь стелется низкорослая турнефорция да видны полузанесенные чахлые казуарины с узкими перышками листьев. От каждой песчинки струится жар, по выпуклому боку шлюпа текут голубые рефлексы. Общими усилиями его сталкивают в воду. Взбаламутив ее, бот уходит к кораблю.

Коллеги наши, ученые, разобрав багаж, разбрелись кто куда: для них Визард не более чем рабочее место. Остается с нами лишь доктор Луговской, невысокий, черноволосый и смуглый, с курчавой бородой от уха до уха. Принимая его «за своего», жители островов не раз обращались к нему на креольском и малагасийском. Доктор неторопливо вытряхивает из взлохмаченной бороды песок и приносит пару толстых бамбуковых стволов, за ненадобностью выброшенных океаном. Расстелив на них спасательные жилеты, устраиваем из пробковых сочленений подобие тента. Остается лишь подрыть глубокую нору, и готово убежище, которое пигмей счел бы роскошным жилищем.

Купание в лагуне не приносит облегчения, горячая вода вот-вот закипит, едкая горечь океанской воды смешивается с заливающим глаза потом. Плахова отправляется исследовать берег в сопровождении некрупных цапель, серых, с белыми нарядными грудками. Цапли бредут по берегу, оставляя мелкие, похожие на рисунок трезубца следы. Поклевывают рачков, мелкую рыбешку, прочую живность. Непуганые птицы все же стараются держаться подальше от странного существа под зонтиком, в закатанных джинсах и в кедах — единственной обуви, прочные подошвы которой могут спасти от весьма неприятных последствий.

Коралловые рифы удивительны разнообразием опасных для человека жителей моря. Обитающие среди рифов рыбы ослепительной красотой могут поспорить с тропическими птицами. Увы, многие из них имеют ядовитые зубы и шипы, а также обжигающие стрекательные клетки. Чудесный подводный мир таит множество красот, но обитатели его всегда готовы причинить неприятности, вплоть до смертельного отравления.

В небольших лужицах часто скрывается «каменная рыбка» — самая уродливая и опасная в мире. Защитная, в пятнышках, окраска делает ее невидимой, она же, заметив чье-либо приближение, замирает, приготовив для защиты свою спинку с ядовитыми шипами. Не дай бог коснуться ее ногой! Помимо нестерпимой боли уколы шипов вызывают судороги и сердечные спазмы. Лишь в шестидесятых годах австралийскими учеными было найдено противоядие от укола «каменной рыбки».

В аптечке Луговского нет австралийского противоядия, так что приходится смотреть в оба.

Раскаленный воздух звенит и гудит от солнца. «Курчатов» — на якоре в восточной части лагуны, растворен в дрожащем мареве белый корпус. Визард притягивает как магнит, стремление исходить его вдоль и поперек подобно навязчивой идее… Но никто не разделяет моего энтузиазма. Доктор, изнывая от зноя, дежурит на своем «рабочем месте», подле аптечки, Плахова лишь пожимает плечами, смотрит удивленно. (Наталья наша в подобных случаях выразительно крутит пальцем у виска.) Жара не располагает к прогулкам, забивает поры, утяжеляет веки. И я отправляюсь на прогулку один. Проваливаясь и увязая в горячем песке, одолеваю невысокий, но крутой вал. Приходится продираться сквозь жесткую, припорошенную белесым песком траву, перешагивать обнаженные корни.

Верхушки низкорослого кустарника с блестящими листочками сливаются в сплошную густо-зеленую полосу, в воздухе аромат эфирных масел. У кривых, скрученных ветвей такой вид, будто растут они сверху вниз и листва не способна прикрыть путаницу ветвей. Спотыкаюсь, то и дело протираю запотевшие стекла очков, но не сбавляю взятого темпа, настраиваясь на долгий путь. И останавливаюсь как вкопанный: щедрым подарком, вознаграждением за стертые ноги, обожженные лицо и руки открывается с холма сказочной красоты внутренняя лагуна неправдоподобно чистого зеленого оттенка поль-веронез.

Гигантское, зеленее самого зеленого блюдце с изумрудно-ярким свечением воды, восьмое чудо света.

В наших странствиях по Атлантике и Тихому океану глаза и руки спешили запечатлеть, сохранить увиденное. В Папуа-Новой Гвинее стекающие цветущими алыми потоками бугенвиллеи, диковатые черно-лиловые гряды волн, атакующие рифы Истерн-Филда, сверкающее фонтанами побережье королевства Тонга…

Вновь стою пораженный, но, увы, «безоружный». Без блокнота и без этюдника, стараясь удержать в памяти этот не похожий ни на что ранее виденное пейзаж.

На сорок-пятьдесят метров уходит из-под ног сыпучий склон, упираясь в заболоченную трясину с пятнами сочной травы. За болотцем странная рощица — высокие, причудливо изогнутые стволы с редкими ответвлениями, толстые, мясистые стебли похожи на туркменскую ферулу.

Опаловое ядро лагуны очерчено певучей линией берега. Зеркальная гладь застыла в неподвижности, а рядом, всего за несколькими холмами, беспокойные, опасные воды океана. Пейзаж столь необычен и столь ошеломляющи цветовые сочетания, что кажется: из-за причудливых растений должны появиться эльфы, тролли или гномы.

С трудом избавляешься от ощущения, что попал в небывалое место, колдовская лагуна кажется плодом галлюцинации. В гигантской, пятнадцатикилометровой чаще сосредоточены все существующие оттенки зеленого. Природа распорядилась выплеснуть в нее холодноватую гамму светлых кобальтов, мягкое свечение изумрудных, плотность марганцово-зеленых — сложные оттенки, не смешиваясь, составляют одну палитру.

И будто для того чтобы вдохнуть жизнь в удивительную картину, вдали появляются темные подвижные черточки — несколько коротких, согнутых пополам и длинная, горизонтально растянутая над ними: рыбаки, собрав дань в лагуне, на руках переносят лодку по мелководью.

И я возвращаюсь, унося в душе необычный ландшафт.

Под тентом прозрачная фиолетовая тень. Из ямы торчат голова и плечи Плаховой, скорчившись в три погибели царапает что-то в альбоме. Доктор Луговской у кромки океана смачивает полотняную фуражку.

Ученые продолжают сбор экспонатов для лабораторных исследований и коллекций. Под нашей турнефорцией горка сданных ими на хранение заполненных рюкзаков.

Приближаюсь, чувствуя, как с лица моего не сходит торжествующая улыбка, будто это я сам создал изумительную лагуну и ее существование — моя заслуга. Скорее бы добраться до корабля, восстановить по памяти увиденное. Душу так и распирает желание поделиться чудом.

— Вот, никто не пошел со мной, а зря, — говорю подошедшему Луговскому. — Теперь вы никогда не узнаете, какая совсем недалеко есть совершенно зеленая лагуна с совершенно зеленым небом над ней.

Впрочем, я готов проделать путь еще раз, чтобы показать им все это.

— Если хотите, можем пойти…

— Удивительно, как ты не сварился и не потерял очки.

Это Плахова.

— Послушайте, вы около двух часов бегали по жаре, дайте мне руку, не мешает проверить пульс.

Это Луговской.

И я залезаю под тент, в яму, храня в душе светло-зеленый блеск лагуны.

Уже были прилив и отлив, и снова приближается время прилива: вновь закипает вдалеке полоска бурунов. Над рифами тонкий слой воды отражает синеву неба — по синеве бродят человеческие фигурки, будто присутствуешь при рождении мифа «Хождение по водам». Кажется, люди идут по морю, не касаясь тверди.

Отступая, океан обнажил пористые глыбы. Влажные, словно покрытые блестящим лаком, обросшие скорлупками моллюсков.

Наступает время отправиться в обратный путь, но теперь бот из-за малой воды уже не может подойти к берегу, приходится по царапающим рифам идти ему навстречу. Под ногами, в скважинах и ямках, теплится жизнь — поблескивают тугие медузки, ползают рачки, кто-то за кем-то охотится, сам становясь добычей. Сквозь голубовато-зеленую воду изредка просвечивают золотистые островки песчаного дна, но по мере удаления от берега все плотнее, гуще коралловые заросли, переходящие в сплошной риф.

Медленно бредем, охваченные исследовательской страстью. Под ногами тончайшие узоры — ветвистые «оленьи рога», плоские коралловые «тарелочки», похожие на перевернутые сыроежки, с уложенными рядком тонкими известковыми пластинками. Округлые, острые, как сучки, уплощенные и изукрашенные богатым рельефом, сросшиеся колониями и отделенные друг от друга, мерцают под водой кораллы. Цветными огоньками мелькают в углублениях коралловые рыбки, но, стоит извлечь их из воды, они мгновенно теряют яркую окраску: высыхают создающие ее специальные клетки в чешуйках. Под ногами водоросли, напоминающие маленькие стекловидные гроздья винограда, студенистые двустворчатые моллюски, на мелководье подстерегают свою добычу бежевые морские звезды.

Ежеминутно ждешь появления нового, таинственного, чего никогда не видел. Словом, не зевай, смотри, куда ставишь ногу!

Члены экспедиции постепенно стягиваются к границе рифов, месту сбора, куда должен подойти бот.

Тихо поплескивает теплая вода, все дальше остров.

Под зеленоватой толщей виднеется красавец коралл, сокровище, изваянное природой. Правильным овалом раскинулось каменное кружево.

— О-о! Такой коралл мечта для натюрморта! Попробуем его снять!

Сумку и зонтик кладу на слегка выступающую над водой неровную площадку. Отбить приросший коралл не так просто: крепкая ножка не желает покидать ложа.

Но что происходит? Покачиваясь, проплывает мимо зонтик. Под сумку подобралась вода. Коралл, до которого было рукой подать, еле виден, словно уходит от нас, скрывается в глубине. Под ногами тоже непорядок: маленькие водовороты шипят, кружатся, подбираются к коленям. Дно быстро уходит вниз — идет прилив!

Тем временем от корабля отрывается белое пятнышко шлюпки. Она не торопится: сидящим в ней незаметен подъем воды. На Визард возвращаться поздно, отсюда он кажется едва заметной, прочерченной в синеве светлой полоской. Определить расстояние на глаз трудно. В лоции берег от черты рифов обозначен в три кабельтовых.

— Чему равны три кабельтовых? — спрашиваю доктора.

— Каждая ста восьмидесяти пяти метрам, — отвечает Луговской, — а три… итого с полкилометра. Да и ближний ли здесь подход, может быть, мы находимся на дальнем? Ясно одно: до берега не дойти, вода уже покрыла, спрятала ловушки.

Все на свете относительно. Сейчас неустойчивый, скачущий по гребням бот кажется желанным избавлением. Обгоревшие, красные, собрались члены экспедиции. Стоим по грудь в воде у границы плюющего пеной прибоя. Будь он неладен, этот прибой, хотя, возможно, он не заслужил подобного нелестного отзыва.

Умница-бот, рассекая белой грудью буруны, спешит к рифам. Вновь живым грузом повисают на нем, пытаясь придать устойчивость, матросы, нам же океан на этот раз норовит нанести удар не в спину, а в лицо, старается сбить с ног.

И подумать только, когда-то, в иные времена, и посадка в метро в час пик казалась проблемой!

Кидаемся в прибой, исполненные восхитительного чувства близости цели. Подкинутый валом, показывая обшарпанное днище, взвивается перед лицом бот. Глаза заливает соленой водой. В подобные моменты не отдаешь себе отчета в происходящем. До сих пор затрудняюсь сказать, как очутились в боте!

Погружены рюкзаки и ящики, баллоны и геологические образцы и многое, неведомое нам, но нужное науке.

Наконец отдышавшись, можно подсчитать синяки и ссадины и даже бросить последний взгляд на Визард с его осыхающими рифами. Укарауливаю миг, когда на водных качелях плавно возносимся к небу, и с высоты вижу: исчезла сверкающая полоска пляжа, к подножию турнефорций и казуарин подступил океан и лишь две спички, наши шесты, мирно покачиваясь, плывут по волнам…

— Так вот, прошу учесть, это было в последний раз, так и запомни, — сообщает моя жена, добравшись до каюты. — Разве на «Менделееве» такие высадки были? Прелесть, что были за высадки…

Так уж устроен человек: прощает прошлому обиды, и кажется, оно всегда лучше, чем было на самом деле. Я молчу и не напоминаю ей о том, как в Тихом океане при высадке на Берег Маклая, в Бонгу, океанский накат без долгих разговоров перевернул ее вверх ногами и покатил к берегу. Правда, по атласному песку, без колющих рифов, но все же…

Управившись с мокрой одеждой, она старательно развязывает влажные тесемки, стягивающие матерчатые мешочки, предназначенные для геологических проб, подарок геологов. В них наша «добыча» — Крупные и мелкие ракушки и коралловый песок с острова Визард.

— Почему бы не иметь коллекцию песка каждого атолла? — говорит она. — Ведь собирают люди спичечные коробки.

И я опять молчу, не спрашивая о том, каким образом будет она коллекционировать песок атоллов, если, как утверждала только что, была на высадке «в последний раз». Молчу, ибо между человеком сухим и человеком мокрым большая разница.

Согласно судовому журналу, все участники высадки на борту. Все, кроме Гительзона. Лебедки уже водрузили на место шлюп, но Иосифа Исаевича нет на палубе, как нет в каюте и в лаборатории. Но прежде чем событие принимает характер «чепе», вахтенный указывает на черточку в океане — под рваным парусом резво бежит к кораблю длинная лодка. Вскоре, показав поочередно оба просмоленных бока, она разворачивается у еще не убранного штормтрапа.

В лодке двое — коричнево-бронзовый мускулистый креол в некогда бывших белыми кепи и шортах и наш Иосиф Исаевич. Впрочем, в лодке есть еще пассажир: на днище лежит перевернутая на спину черепаха. Здесь их называют «суповыми» или «зелеными». Местом для кладки яиц избраны ими острова Альдабра и Космоледо. Черепаха, без устали вертя головой и шлепая по воздуху ластами, благополучно перекочевывает на корабль.

— Тот, кто меня привез, — охотник, — рассказывает, поднявшись на судно, Гительзон. — Он как свои пять пальцев знает лазейки между рифами, отлив или прилив для него не имеет значения. Если надо, охотники выходят из лодок и на руках переносят их по мелководью.

Не эту ли лодку видел я в зеленой лагуне?

Скрежещет якорная цепь, на «Курчатове» выбран якорь, лодчонка отходит в сторону. На корме темное изваяние — колоритная фигура охотника: могучий торс, крепкие руки, черная, торчащая вперед борода. Широко раздвинув пальцы на розовой ладони, шлет он прощальный привет Гительзону, а может быть, всем нам, навсегда покидающим остров Визард группы Космоледо.

В каюте, на клеенчатом нашем диване, можно расслабиться, передохнуть. На столике книжка. Вот как описывает шведский ученый и этнограф Бенгдт Шёгрен свое пребывание на одном из принадлежащих Сейшелам островков: «Мы облюбовали себе место на безлюдном берегу. Мы не собирались рисковать. Но вряд ли было что-нибудь опасное в том, чтобы окунуться возле самого берега. Я вошел в воду и побрел навстречу большим волнам. Никто из нас не подумал, что начался прилив. Я зашел не очень далеко, думая, что у меня под ногами дно. Но море наступало, и дно уходило. Дело приобретало серьезный оборот. Как ни старались мы плыть к берегу, подводное течение относило нас в противоположном направлении, а волны накрывали с головой…

Скоро мне стало ясно, что я уже никогда не ступлю на твердую.; землю… силы мои иссякали, я задыхался… мне чертовски не повезло: утонуть за несколько дней до того, как я должен был поехать на Маврикий. Перед глазами промелькнули строчки из некролога: "Писатель Бенгдт Шёгрен утонул у берегов Сейшел…"»

Не менее красноречиво описана картина прилива доктором биологических наук Донатом Владимировичем Наумовым, с которым довелось нам участвовать в экспедиции в Океанию: «С наступлением прилива необходимо быстро уходить в сторону берега. Здесь уровень воды изменяется не постепенно, а очень быстро и сопровождается высокой и крутой приливной волной, которая стремительно несется по отмели, сметая все на своем пути. И горе тому, кто зазевался во время прилива, — ему угрожает серьезная опасность. Но не только новички забывают о коварстве приливов».

— Дима, а что случилось с вами на Визарде?

Биолог Дмитрий Алексеевич Астахов, молодой ученый из Института океанологии, — один из немногих, кто на вопрос: «А почему вы избрали именно эту специальность?» — уверенно отвечает: «Меня это интересовало всегда».

— Так что все-таки случилось?

— А, ерунда какая-то… — улыбается Астахов. — Вы лучше сюда посмотрите…

Посмотреть «сюда» — значит отдать должное стеклянным сооружениям со сложной системой фильтрации, установленным на корабле, в лаборатории океанологической ихтиофауны. Дима называет их «емкостями»

На корабле не бывает секретов. Вчера несколько членов экспедиции, в том числе Астахов, не вернулись на корабль, остались ночевать на острове, чтобы на рассвете, не теряя времени, приступить к работам.

Ночь кончилась, но утро еще не наступило. Цепкие кустарники сливались сплошной темной массой, еле угадывалась светлая полоса песка. По островку шел со своим бачком Астахов вместе с начальником экспедиции «Рифта» Николаем Васильевичем Париным. Неожиданно впереди идущему Парину послышался глухой возглас. Оглянувшись, он увидел лишь смутно белеющее пятно бачка. Астахова не было.

Когда-то на Визарде располагалась деревня — полусгнившие остовы хижин изредка попадались на пути. Островитянами некогда был выкопан глубокий колодец, теперь он заброшен, высох, края осыпались, предательски заросли жесткой травой. В него-то и упал Дима. По случаю ночевки одет был он в толстую куртку и джинсы, натренированные мускулы спортсмена среагировали на падение: Дима повис в ловушке, упираясь плечами и ногами в стенки колодца. Мудрое правило экспедиции не ходить на высадках по одному сработало и на этот раз. С помощью Парина Астахов, отделавшись несколькими ушибами и царапинами, выбрался из недр колодца.

— На Визарде мне удалось пополнить коллекцию многими видами рыб океанических островов, насобирал их сачком, — говорит Астахов.

Тыкаясь носами в прозрачные стенки «емкостей», шныряют жители мелководья океанских островов. Лишь рыба-петушок лежит невидимкой на дне, присыпанном гравием, топорщит плавники-крылышки. Голубые, золотые, расписанные полосками, будто обрызганные краской, мельтешат рыбки. Астахов осторожно достает влажную черепашку, как определяют специалисты, всего четырех дней от роду. Тельце ее покрыто не панцирем, а кожицей, на длинной шейке маленькая, черная, похожая на змеиную головка с яркими бисеринками глаз.

Игрушечное существо, свободно уместившись на ладони, продолжает быстро перебирать передними удлиненными ластами, будто все еще плывет в голубых водах атолла Визард.

— Пока еще при изучении ранних, личиночных стадий рыб основным их источником является ловля, — рассказывает Астахов, выпускник Московского университета, сотрудник Института океанологии. — Но подобная ловля не может дать объективной картины развития личиночных стадий рыб. Надеюсь, вам ясно почему?

— М-м…

— Бог мой, да это же так просто! Ведь я могу поймать, допустим, первую, а затем лишь одну из последующих стадий, миновав при этом все промежуточные. Разве это даст объективную картину развития личиночных стадий рыб? Вы понимаете, как важно, отловив еще не поддающиеся классификации личинки, научиться выращивать их до той стадии, когда можно будет их правильно классифицировать?

Теперь мы понимаем и согласно киваем головами.

— Чтобы выращивать их, — продолжает молодой ученый, любовно оглядывая аквариум, — надо уметь создавать искусственную морскую воду. Сейчас многие лаборатории в мире работают таким образом, я тоже сторонник этого метода. Кстати, уже в Калининграде были погружены на корабль полиэтиленовые бачки с искусственной морской водой, чтобы, не теряя времени, приступить к работе.

— А чем вы кормите личинок?

— Это тоже существенная проблема, ведь корм из моря удается добывать не всегда, это невозможно, например, при сильном шторме. Поэтому очень важно иметь наготове пищу независимо от погодных условий. В этом сосуде развивается культура одноклеточной бактерии, личинки можно кормить зоопланктоном. Приходится выращивать и «бактериологические фильтры». Это специальные виды бактерий, они очищают воду от продуктов распада — ведь личинки, как всякие живые организмы, выделяют отходы, метаболиты.

— А как меняете воду?

— Я ее вообще не меняю, если решена проблема удаления метаболитов, достаточно в искусственном водоеме прокачать воздух.

В пяти больших и нескольких вспомогательных «емкостях» булькают, извиваясь, ожерелья воздушных пузырьков. Серебряными блестками мелькают молодые кефальки, те самые, о которых справочник по рыбоводству сообщает: «Практически неуловимы, не живут в неволе…»

— А как их удалось поймать?

— Нужно было, и поймал. Тоже сачком. Они у меня до рейса в Москве полгода жили, подрастали понемногу. Вначале сантиметра полтора были, не больше. С такой рыбой легче работать. Если выросла в искусственном водоеме, значит, не такая пугливая.

Несколько позже по просьбе малагасийских ихтиологов эту молодь Астахов оставит в научном центре острова Нуси-Бе. Возможно, ей придутся по вкусу воды Индийского океана. А пока, склонив голову к плечу, смотрит молодой биолог на свою черноморскую кефаль, что, не ведая предназначенной ей высокой миссии, резвится в искусственном водоеме.

Таков сероглазый Дима, начальник отряда ихтиологов на научно-исследовательском корабле «Академик Курчатов», ученый 1953 года рождения, чья задача в рейсе именуется: «Лов взрослой рыбы, молоди, икры и личинок над подводными возвышенностями до глубины тысяча пятьсот метров, а также поверхностные тралы и ловля сачком на свет во время дрейфовых станций».

В каюте обнаруживаем пассажира — темнокрылую ночную бабочку-бражника. На Мадагаскаре панически боятся этой невинной бабочки — из-за напоминающих череп пятнышек на крыльях, считая ее вестником смерти. Бражник пристроился возле иллюминатора, может быть, и суждено ему вместе с нами добраться до Великого острова.